ПАЗик скрипнул тормозами и перед тем, как умолкнуть, выдохнул в морозный сумрак маслянистый дух натруженных лёгких. Мужики, пригревшись в пути, наперебой прокашливались, нехотя натягивая шапки поглубже на уши, и совсем не торопились покидать тёплый салон рабочего автобуса.
ПАЗик собирал рабочих с ма'стерских участков, и те, кто занимали в нём первые места, просыпались, порой, раньше баб, обряжавших скотину. Маршрут был знаком, попутчики за редким исключением не менялись, поэтому, перекинувшись с водителем привычным "Здоро'во!", пассажиры старались поскорее поудобнее пристроить тело и доспать утренний сон.
Искусство этого сна за годы работы было доведено до уровня циркового эквилибра и вполне могло бы стать гвоздём программы - два десятка человек, впав в добровольный транс, раскачивались, подчиняясь ритму, который задавал водитель в зависимости от текущей дорожной обстановки.
Позы у всех пассажиров были одинаковые: тело приспущено, чтобы опереться лопатками на край невысокой спинки сидения, ноги протянуты и скрещены, создавая ещё одну точку опоры, руки на груди так же скрещены и ладошками зафиксированы в подмышках.
Свободны были только головы, но именно они по какому-то странному закону двигались в унисон, и что ещё более удивительно - каждый новый, подсевший на маршруте, пассажир, уже через несколько минут, ничуть не подстраиваясь, будто автоматически вторил коллективу.
Валерка, для которого поездка в дальний лесопункт, была редкостью, нарушал сегодня цирковое представление - сидел ровно, широко расставив ноги на полу и держась руками за поручни сидения впереди него. А голова Валерки, торчащая стойким светлым пятном в зеркале заднего вида, аж прямо раздражала водителя, который из всех своих маршрутов больше всего ценил эти утренние рейсы, уверенный, что именно выбранный им ритм движения обеспечивает пассажирам сладкий сон.
Выходя последним из автобуса, Валерка даже почувствовал на себе испепеляющий взгляд сидящего за рулём факира.
Пассажиры автобуса, тем не менее, в большинстве своём были знакомы Валерке, и он легко примкнул к мужикам, столпившимся перед проходной мастерских. Прикуривая друг у дружки, попутчики притопывали на морозе и, отгоняя сон, вели негромкие разговоры, обсуждая, кто на какой ветке сегодня работает, кто на ремонт встал, и какую премию получат, если холода задержатся - зимники только-только схватились после декабрьской слякоти, невиданной для околотка вологодской глубинки.
Болотистая местность ограничивала выполнение планов в летнее время, зато уж по зиме леспромхоз брал своё, спуская ма'стерским участкам нормы с перевыполнением. Лесозаготовителей не обижали, за длинным рублём съезжался отовсюду рабочий люд, наполняя шумом и без того многолюдные посёлки, и шмаляли вереницами по застывшим зимникам могучие КРАЗы, гружёные спелым лесом.
Валерка приехал в мастерские дальнего лесопункта на ремонт своей валочной. Ещё недавно "встать на ремонт" было желанным продыхом в напряженности зимней заготовки. Куды с добром? Мастерские под боком, в десяти минутах от дома - и выспался, и пообедал, как человек, и домой придёшь, как рабочий день закончится, а не тогда, когда автобус с делянки привезёт. Последним, правда, не злоупотребляли - время деньги, и ремонтировались, как пойдёт, бывало, до ночи, чтобы не терять премиальных. Но и дня-двух такого ремонта в мастерских родного посёлка хватало мужикам, чтобы с новыми силами рвать план.
Прошли те года, и мастерские на всю округу остались только на центральном участке, до которого и пришлось сегодня тащиться с дикого ранья Валерке.
***
Скрипнув калиткой воротни, Валерка вошёл в гараж мастерских, куда должны были ещё вчера привезти на трале с делянки его валочную машину. Широко расставив колёса, она стояла над ремонтной ямой, неосвещенная чернота недр которой казалась бездонной.
В гараже густо пахло солярой, и Валерка с аппетитом вдохнул любимый дух, вспомнив заученное с детства:
Куртка шофёра
Пахнет бензином.
Блуза рабочего -
Маслом машинным.
Тридцать лет назад он загадал, чтобы его ремесло пахло именно так, и ещё ни разу не пожалел об этом.
Скинув на батарею фуфайку, Валерка пристроил у окошка сумку с нехитрым перекусом, собранным женой, и, потянувшись, принял решение взбодрить недосып горячим кофейком.
Калитка воротни сбрякала, в гараж ввалились мужики, с которыми суждено было Валерке разделить сегодняшний рабочий день, и один из них вдруг сразу же подошёл к нему.
- Валерка!
- Филя!
Они приветственно пожали друг другу руки. На самом деле мужчину звали вовсе не Филя, а Лёня Филимонов, но все без исключения звали его именем, образовавшимся от сокращения фамилии. Был он Валерке, как говорится, по родне - брат валеркиного отца и Филя были женаты на сёстрах. Так себе родня, седьмая вода на киселе, но в деревенском укладе вы уже не просто знакомцы, а с одного куста, почитай, - семья!
Филя был постарше, и Валерка помнил из детства, как тот, по-родственному сговорившись с отцом, в такую же звонкую стужу, как стояла сейчас, привозил к ним во двор огромные стога накошенного в глухомани заброшенных деревень сена. В лесном краю жителям не легко давалась скотинка, пастьбы для частников были скудные, покосы выделяли далеко от дома, но без своего молока и мяса вышедшие из крестьян лесорубы жизни не помышляли.
В самый зной, подгадывая спелость трав, семьи бились с сенокосом. Уезжали из дому на целый день за километры по лесным дорогам, для чего во многом и держали транспорт, чаще - мотоциклы, хотя с премий могли себе и Волгу позволить, но далёко ли на ней уедешь по зимникам, проложенным среди болот?
Отцы, мужья, братовья, сыны косили по росам последних сумерек северной ночи, а с первыми лучами солнца ребятня да бабы уже раскидывали окопнанное накануне. К той поре, когда первый слепень поднимался с травы, семьи уже отдыхали у насиженных годами кострищ под шуршание чайников, поджидая, когда распалявшийся день наполнит хрустом сенцо, и придёт пора ворошить.
За спинами у них начиналась улица какой-нибудь деревеньки - Горки, Вельшино, Назаровской... да мало ли их, откуда мог быть родом и кто-то, сидящий у костра, и тогда беседа не обходилась без поминания всех, кого тот знавал и помнил. В том доме эти жили, в этом те, а вон у той калитки яблонь, ух, вкусная, по осени нужно приехать, набрать яблок, да насушить на компоты.
И воду на сенокосы никогда не брали и'з дому - пили местную, чаще из родников в опушках леса, тщательно обходя обрушившиеся срубы колодцев посреди некошеных деревенских улиц.
Вывозить стога с такой дали было целой проблемой. В сухую пору машины заняты в колхозах, а к окончанию сельхозработ зимники раскисали до того, что, порой, и пешком не пройдёшь.
Поэтому Филю, работавшего на КРАЗе с манипулятором, в округе знали все. И не потому, что только у него была машина с лапой, способной подхватить и погрузить на свою горбину, что пучок брёвен, что стог, что кочки торфа для гряд. Такие приблуды и тогда не были редкостью в лесопунктах, но, как правило, мужики, работавшие на такой технике и независимые от погрузчиков, ломили с утра до ночи за ударную премию.
А Филя не премией жил. Мечтой.
Это если рассказать, то вы решите - мечтой, да ещё и несбыточной, а сам Филя жил уверенностью, что когда-то там, когда он будет ещё в самом соку, он найдет клад. Или выручит много денег за нежданный улов рыбы. Или... да что там или! Точно! Вот точно он в один миг будет так богат, что любая премия - прах, поэтому стоит ли эдак ломить? Лучше помочь добрым людям.
Что характерно, помогал Филя не за деньги. Кто почужае, отмахнётся - сочтёмся, мол, потом. А кого знавал поближе или кому обязан был чем, помогал и вовсе просто так, от души.
Валерка помнил, как охала мать, завидев в воротах морду Филиной машины, гружёной сеном. Отец когда там сговорился, Фили нет и нет, а потом вдруг приедет, а на стол нечего поставить - деревенский быт издавна пирогами гостей принимал, без них и не жива'ли, но для себя можно и рогульки с пшеном состряпать на скорую, а уж для гостей - и рыбничек подгадать, и ватрушки с творогом наладить.
Любил Филя после доброго дела посидеть у хозяев, и невдомёк было Валеркиной матери, что не пирогами прельщался гость, а возможностью беседы, в которой ничего и не требуется - слушай его мечты, да охай. Стоит отметить, что слушать Филю было совсем не трудно. Даже заслушаться можно было. И заглядеться!
В давно растянувшемся, ещё с "до армии", свитерке он сидел на стуле, закинув ногу на ногу, с неизменной сигаретой в зубах, досасывая её до того последнего мига, когда истлевшая трубка пепла готова была рухнуть на его просаленные ватники. Тогда Филя, умело стряхивая пепел на железный щит перед топкой, ничуть не меняя ни интонации, ни сути своей ладно скроенной, отрепетированной не в одном дому, речи, гасил окурок о подтопок и прикуривал новую сигарету.
Была и ещё одна особенность, добавлявшая рассказам Фили причудливый колорит: в каждом предложении он обязательно вкручивал присказку, которой многие мужики-работяги тоже не брезговали - куда в труде без неё, будто помогала даже, если ударишься ненароком, там... или напарник не расслышит чего, то после этой присказки, да сказанной погромче, работа спорилась. Но на людях, а особливо при начальстве, да при бабах и детворе присказка эта, казавшаяся привычкой, как-то легко уходила из мужского разговора.
Филя же той присказкой пользовался так, как отличница точками в диктанте, и в каждом предложении вкручивал уже ставшее фирменным "на три буквы". Речь его при этом не казалась бранной или неприличной, а напротив - дополняла пиратским флёром мечтательный образ романтика-работяги.
***
- Тебя каким ветром к нам, на три буквы? - спросил Филя, хотя и без того понимал, зачем водитель валочной с ма'стерского участка появился в мастерских, и не дожидаясь ответа, продолжил своё. - Я, на три буквы, неделю на ремонте, парень! Хорошо, на три буквы, отдохнул! Чего у тебя в термосе-то, на три буквы?
Термос был скрыт под замками сумки, но всякий в этих краях был, если не лесоруб, то рыбак или охотник, поэтому, как только в промтоварный завезли новомодные агрегаты, обзавелись все, кто хаживал в лес или на озёра в холодную пору. Брали и с собой на работу.
- Кофе жена сделала. - Пояснил Валерка, наливая в крышку термоса дымящийся ароматом кипяток. - Я тут, кажется, до ночи буду, поеду с последней бригадой, раньше не управлюсь.
Угощать и угощаться было не принято - с собой много скарба не наберёшь, и литровочка с горячим напитком была в заплечном мешке или рабочей сумке неприкосновенно для себя.
- Наливаааай, на три буквы! - По-свойски махнул рукой Филя, протягивая, взятый на полке чей-то стакан - в гараже всякая посудина считалась стерильной.
От такой простоты Валерка слегка опешил. Хоть и не по правилам Филя позарился на его дневной паёк, но и отказать он ему не мог. Урезав свою долю, плеснул в стакан до половины, но Филина любовь к кофе проходила где-то выше этой линии:
- Лей, на три буквы! - Хохотнул Филя. - Жалко, что ли? Обедать ко мне поедем, на три буквы.
Валерка кивнул и, доливая стакан, подумал, что не плохо бы побывать у Фили в гостях. Много раз он слышал о его хозяйстве: о новой сарайке, полной рыболовных снастей, о гараже, в котором, не дожидаясь исполнения мечты о богатстве, Филя хранил новенький Буран и лодку с мотором - необходимые атрибуты мужской жизни у большой воды.
Новый дом, участок, хозяйство... Великой скотины Филя, правда, не держал, собаки да куры, но не так давно хвастался коптильней на дыму, выкопанным в конце огорода прудом и заведёнными в нём карасями.
Не худо бы в такой мороз пообедать по-настоящему. При мастерских хоть и была кочегарка, снабжавшая их отоплением, но Валерка помнил, как промёрзаешь за день, проведённый в монолите бетона ремонтной ямы. Можно и в столовую, конечно, пойти, но чего Валерка терпеть не мог, так это столовые - помещение тесное, жрать каждому охота переже других, все орут, толкаются. Побывает, знать, в гостях у Фили!
***
Гараж наполнился шумом рабочего дня. Тут и там что-то брякало, мыргали зайчики электросварки, капризно тарахтели выздоравливающие моторы, мужики переговаривались между собой - если обсуждали поломку, советуясь, то тихонько, а если подковыривали друг друга, припоминая прошлые оплошности, то гогот, отскочив от высоких потоков к металлу машин, оглушал мужиков теплотой братства, раззадоривая на работу.
Филя же, впав в кофейную эйфорию, сидел на корточках, прислонившись к батарее, и, словно радиоприёмник, не взирая на помехи вокруг, вещал на своей волне для копошащегося возле валочной своего единственного слушателя.
Многие истории всплывали в памяти Валерки ещё из детства, но казались уже какими-то другими, так обросли они с той поры подробностями:
мужичок, живущий на хуторе, откуда Филя когда-то возил лес, и нашедший в подвале своего дома горшок прикопанный, полный царских золотых, стал почему-то потомком кучера, служившего у местного помещика...
а под спудом заброшенного монастырского храма в лесах уже никакого клада никто никогда не оставлял, зато где-то под горой до сих пор лежит, увязнув в земле, огромный бронзовый колокол, сброшенный с колокольни в двадцатые... и Филя точно знает, что когда-нибудь он этот колокол не то, чтобы найдёт - берите выше! - выкопает, потому как именно Филе он и предназначен, как тот клад, про который он когда-то рассказывал Валеркиному отцу.
Откуда Филя брал эти истории, Валерке даже в голову не приходило задуматься - так уж ладно тот всё выписывал. И работа сама собой спорилась под затейливые рассказы, поэтому, обнадёженный обедом, Валерка уже не обращал внимание, как исчезали в Филе наготовленные женой бутерброды, и капали в стакан последние капли кофе.
***
Подошло время обеда, мужики повыскакивали из ям, засуетились у стола, раскладывая на расстеленных газетках свой нехитрый перекус, кто-то побежал в столовую.
Филин радиоприёмник, будто по команде, оборвался, и Валерка даже пожалел, что не успел дослушать передачу про таинственную яму, полную рыбы, о которой по страшному секрету рассказал только Филе умерший уже дедок за то, что тот привёз ему когда-то машину торфа на огород. Любил Валерка рыбалку, хоть никогда и не бывал на большом Белом озере, где была та самая яма, предпочитая родные озерки, затерянные среди болотечек.
Колючий ветер свистал из всех щелей несущегося через посёлок УАЗика, списанного когда-то конторой лесопункта и вовремя подхваченного Филей, да не просто, а через какие-то там связи, корни которых время от времени менялись, но суть оставалась прежней - кто-то из начальства леспромхоза был чем-то обязан Филе, потому не смог отказать, когда тот попросил продать машину именно ему.
Валерка поёжился от холода, чувствуя, как внутри организма поёжился кто-то очень голодный - рассчитанный на день перекус был пожертвован принимающей стороне, и Валерка не мог удержаться от сладостных предположений, чем же его Филя будет угощать.
Вспоминались его аппетитные рассказы о пирогах с жирным, с Филину руку длиной, лещём - Валерка сейчас даже нисколько не усомнился, как такой противень в печь войдёт... а зажаристые котлеты из щуки... а жаркое из лосятины... или нажористые щи с лесной свининкой.
Одной порции чего-нибудь из этого списка Валерке было бы достаточно, чтобы доделать к полуночи чёртов трактор, уехать домой с последней сменой и вернуться в привычный рабочий ритм жизни. Не любил он уезжать из дому ни по работе, ни в гости.
Не думавший о голоде Филя с удовольствием водил Валерку по двору, широко распахивая ворота построек и показывая захандривший еще прошлой осенью Буран, по виду нисколько не напоминавший новый... древний мотор с лопнувшим винтом и заваленные запчастями верстаки из нестроганых досок вдоль стен гаража.
- Надо было, на три буквы, тебя в будку завезти! Лодка-то у меня там осталась, на три буквы! Всё хотел, на три буквы, вывесить, поди вмёрзла, на три буквы. Поехали, на три буквы, вдвоём сейчас поднимем!
Филя уже открывал кабину машины, но Валерка не стерпел и, выставив впереди ладонь, охолонул гостеприимного хозяина:
- У тебя будка-то где? У прорези? Обратно поедем, по пути будет!
Родной посёлок Валерки стоял на реке, но была она ни то, ни сё, и местные рыбачили на озёрах, используя резиновые лодки. Здесь же речка, хоть и была ещё мельче, но впадала в Белое озеро, открывая простор рыбалки, поэтому считалось правилом иметь лодку с мотором и лодочный гараж - будку на воде в устье реки.
Вдоль озера, неприветливого в шторма, лет 150 назад был устроен обводной канал, соединявшийся с большой водой прорезями в нескольких местах. Одна из прорезей была в Филином посёлке, обеспечивая заход кораблей и барж к нижним складам лесопункта.
Лодочные будки стояли в ряд по берегу реки аккурат возле склада и мастерских, поэтому предложение Валерки было принято Филей, как логичное, и гость наконец-то перешагнул порог дома.
Забежавший, в чём был, на кухню Филя чиркнул спичкой, ставя на плиту чайник, и махнув замешкавшемуся Валерке:
- Садись, на три буквы! - первым плюхнулся в мазутных штанах и фуфайке на светлую мякоть дивана.
Всё по-простому...
Пока не засвистел чайник, Валерка успел узнать, что печник, ставивший в доме печки, приезжал аж из соседнего района, прослышав, что у Фили есть кирпич с затейливым клеймом, найденный им ещё в детстве в подмытых водой берегах озера.
- Чай? Кофе? Давай кофе, на три буквы? Не охота, на три буквы, заваривать!
Валеркин желудок недовольно буркнул, но увидев на столе батон, согласился. Филя закрутился у холодильника, и мелькнувшие в приоткрытой дверце кастрюля со сковородкой ненадолго посеяли в сердце Валерки тепло надежды, истлевшей, правда, так же быстро, как гаснет лампочка в захлопнутом холодильнике.
- Мажи, на три буквы! Я не хочу и обедать, на три буквы! - Филя подталкивал масло и доску с нарезанными кусками белого хлеба поближе к гостю, не прекращая при этом своих радиотрансляций, но на голодный желудок Филины истории оказались не такими увлекательными и уже не усваивались Валеркой.
Будучи крупным с детства, он не то, чтобы любил поесть, но уважал, чтобы питание было калорийным и вовремя, так как считал это залогом качественного труда, к которому относился с той простотой непререкаемой надобности, с которой воспринимают любую работу деревенские мужики. Надо - значит надо!
- Не поеду на работу, на три буквы! Устал, на три буквы! - Прозвучало вдруг из радиоприёмника, и Валерка недоумённо замер...
Которое от того, что затих, казалось неиссякаемый, родник радиопередач, а которое от наползающего осознания: не поедет Филя, значит и Валерка не поедет.... Не поедет, а пойдёт! Через весь этот бесконечный посёлок, вытянутый тремя улицами вдоль реки от школы к мастерским! По морозу! Голодный!
....
Скрипя по снежной изморози подошвами собственноручно подшитых валенок, Валерка почти бежал по тропинке, поочередно то подтягивая поглубже к шее распущенные уши шапки, то поднимая воротник им навстречу, а то дышал в войлочную рукавицу, разогревая стекленеющие от ветра щёки...
"На три буквы.... На три буквы!....."
