Иван Иванович рассказал зятю о том, что с собакой их разлучили сразу же после того, как привели в бараки.
— Сказали мне, чтобы я выбрал либо Сеньку, либо собаку. Я у Бурана прощения попросил. Он как будто понял. Даже кивнул на прощание. Верю я, что он жив. Правда если служит этим… Эх… Не по своей воле же. Его собачью душу там на небе бог простит.
"Кромка льда" 42 / 41 / 1
Мирон рассказал тестю о том, как нашёл в лесу Егора.
— Бог ты мой! Ну что за мужики пошли. Ну, ей-богу, как дети. Сказано ему было сидеть. Он и сидел. До смерти бы досидел. А он ведь взрослый. И неженкой вроде не был, — возмущался Иван Иванович.
О Ярославе слушал с интересом. Всё ухмылялся. А потом произнёс:
— А ты бы его расспросил. Кто он? Откуда? Сдаётся мне, что из-за него мы тут отсиживались. У меня ведь не городская улица. Дом в глуши, о котором мало кто знает. А тут прямо-таки набрёл.
Я за тридцать лет, как Катька замуж вышла да жена умерла, ни разу никого не встречал. Нет по лесу прохода, если пути не знаешь.
Беглый он… Точно тебе говорю… Наугад вышел. Помогает, говоришь… А чего б ему не помогать? Уж лучше при бабе, да при тепле, чем в вонючем бараке. Ох, сучoнoк…
Мирон даже растерялся.
— Я мог знать? Ты никогда и не рассказывал, ходят к тебе или нет. На вид он нормальный. Работящий. Странного ничего не заметил.
— Да ты не вини себя, я с ним сам разберусь. На воду чистую быстро выведу. Я фамилии тех беглых на всю жизнь запомнил: Глухарёв, Щукин и Семёнов. Стало быть, твой Ярослав и есть Семёнов. Его как раз и не нашли. А Глухарёва, то есть меня, и Щукина, то есть Сеньку, стало быть, нашли. Если я вдруг не доживу, то ты его покличь Семёновым Сергеем Иоанновичем. Сразу поймёшь, что прав дед.
— Опасно это может быть! — возразил Мирон. — Он же разозлиться может, да всех нас порешит. Ему терять нечего. Да и освоился он там. Похоронит, да продолжит жить там.
— А мы посмотрим… Ты прав. Надобно сначала понаблюдать. Может внуку дать задание. Отправить этого чёрта надо обратно. Я больше двух лет горбатился с этими досками, будь они неладны. А так жил бы себе как раньше. Ладно… Разберёмся.
Пройтись до первого населённого пункта нужно было пешком.
А дальше ждали автобуса.
Иван Иванович нервничал.
— А давай через лес махнём? Проверим мои места, соскучился я, сил нет.
— Щас! Ага! — выругался Мирон. — Чтобы я тебя потом опять искал. Нет уж! До дома доставлю, а дальше как знаешь, так и поступай. Мне тут тоже не особо охота с тобой бродить. Катька волнуется. Да и привык я там, работа опять же. Здесь кормиться придётся самому. А там я выполнил норму, и денежки получил. Полегче стало. Разряд получил другой. Жить можно.
— Ну ладно, — махнул рукой Иван Иванович.
В автобусе ехали молча. До райцентра с ними ехали ещё три женщины. Они громко обсуждали нынешние морозы, муку с червями, что колхоз выдал и прочие бабьи сплетни.
— Как вы живёте в таком шуме? — удивился Иван Иванович. — И трещат, и трещат как сороки. Уже уши от них отпадут.
— Не ворчи, — махнул рукой Мирон. — Скоро будешь у себя настоящих сорок слушать.
— И то правда.
Сенька так же крепко держал Ивана за руку и молчал. Иногда смотрел в заледеневшее окно, дул на него, потом закрывал один глаз и в растаявшее отверстие рассматривал проносящийся мимо зимний пейзаж.
В райцентре зашли в магазин, Ивана Ивановича продавщица чуть с ног не сбила, полезла обниматься.
Тот улыбнулся от неожиданности и произнёс:
— Неужто так соскучилась, Любаня?
— А то! Думаю всё, где мой леший ходит. Запропастился куда или помер. Вот о том, что помер, клянусь, лишь раз подумала.
А потом решила, что переехал ты. И даже забывать стала. У нас тут нынче новеньких много. Приезжают, уезжают. Глаз да глаз за ними. Я и перестала всех запоминать. И возраст не тот, и своих проблем хватает. Я Зиновия своего схоронила, вот только здесь и нахожу отдушину. Ты брать-то чего будешь?
— Давай, как всегда, на год!
Мирон аж закашлялся:
— Ты чего, дед? Как потащим? Не на санях же!
— О-о-о-о-о, — затянул Иван Иванович. — Слабак! Ладно, Любаня, я к тебе сам приду на днях. Расскажу, как я попутешествовал. Будет о чём твоим подружкам сплетничать.
Любаня заулыбалась, ещё раз прижалась к Ивану и махнула рукой на прощание.
Когда уже почти подошли к месту, Иван Иванович остановился. Стал вглядываться.
— Это что ещё за… — он даже на время потерял дар речи.
Над равниной возвышались бревенчатые навесы, были навалены брёвна.
Туда-сюда сновали люди.
— Это что ещё такое? — прошептал он.
Мирон пожал плечами.
— Может Ярослав стройку затеял.
— Затеял… Затейник какой.
Когда подошли ближе, на «новеньких» поселенцы смотрели недоверчиво.
Позвали Лукьянова.
Тот пошёл навстречу.
— Лукьянов Илья Ильич. Комендант поселения. Прошу ваши документы. Тут охраняемая территория.
— Чего? — воскликнул Иван Иванович, как будто не услышал.
— Товарищ Лукьянов. Комендант поселения. Прошу вас обозначить цель своего прихода. Иначе вынужден буду вас задержать.
Иван Иванович затрясся от злости.
— Какой, к чёрту, комендант! — зарычал он. — Я домой к себе пришёл. Вы чего тут нагородили, дурни?
— У меня предписание на заселение ваших мест. Всё задокументировано. Прошу вас пройти в мою землянку. Я ознакомлю с документами.
— Щас я пройду, щас я тебе покажу документы! — Иван Иванович выставил вперёд кулак.
Лукьянов отступил назад.
— Значит так, — сказал он и вытащил из нагрудного кармана револьвер. — На счёт три вы идёте со мной в землянку, и там разговариваем как люди. Иначе пуля в лоб за оскорбление.
— Ого! — возмутился Иван. — Вот ты значит как. Хорошо, поговорим. Но завтра же ваших будок здесь не будет.
— Будут, — Лукьянов продолжал сохранять спокойствие.
Мирон молчал. Сенька теперь держал за руку его.
В землянке Лукьянова было тепло.
Иван Иванович разглядывал непривычное для него помещение.
— Это вы вот так живёте? Ничего себе не отморозили ещё?
— Ничего, — утвердительно ответил Илья Ильич. — Не об этом дело. Представьтесь!
— И не собираюсь, — возмутился дед. — Я тут жил и жить буду дальше. А вот вас здесь быть не должно. Это моя земля, и я по ней ходить должен в одиночестве.
— А где же ваш дом? — поинтересовался Лукьянов.
— А ты слеп? — усмехнулся Иван Иванович. — За вашими курятниками стоят хоромы.
Лукьянов как будто не слушал Ивана.
Произнёс:
— В курятнике тоже живут люди. Там утеплено.
— Это что ж такое?! — Иван Иванович почти плакал. — Вы моих курочек… Всех… Ни одной не оставили?
Пока Иван Иванович приходил в себя, Мирон спросил тихо:
— А что тут строят?
— Жизнь… — ответил Лукьянов. — Вы в дом, где Настя живёт?
Мирон кивнул.
— Идите… Я, кажется, понял…
— Ну спасибо, — Иван Иванович топнул ногой со всей силы.
Мирону показалось, что затряслась земля под ногами.
Иван Иванович бежал в сторону дома.
Когда приблизился к калитке, остановился, перекрестился и произнёс:
— Стоит родненький! Стоит!
В дом входил с тревогой в сердце.
Настя узнала его и расплакалась. А когда увидела стоящего за спиной Сеньку, то побледнела.
Мирон подхватил её, усадил на стул. Сенька подошёл к матери, прижался. Было море слёз.
Иван Иванович даже не сразу понял, что дом теперь заселён под завязку.
— А мужики где? — поинтересовался Мирон.
— Егор и Ярослав в лес ушли. Скоро вернутся. А переселенцы лес рубят.
Настя всё не могла поверить в случившееся.
Обнимала то деда, то Сеньку.
Сколько всего произошло за эти два года.
Иван Иванович присел у печи и сидел как истукан до тех пор, пока в дом по-хозяйски не вошёл Ярослав.
Он с порога размахнулся и бросил на стол уже замёрзшего зайца.
— Тебе, хозяйка! — крикнул он, не замечая «гостей».