Грузный мужчина, сопя и переваливаясь, как утка, медленно двигался по площади трех вокзалов. Было видно, как ему трудно тащить себя вместе с чемоданом и набитой всякой снедью клетчатой сумкой. Капли пота заливали лицо толстяка и падали, разбиваясь об «авторитетный» живот. Человек останавливался через каждые десять шагов, доставал из кармана намокший от пота платок, вытирал лицо и шел дальше.
В пассажирском потоке, штурмующем массивные двери Казанского вокзала, Валерий Петрович (именно так звали грузного мужчину), наконец, оказался в прохладе фойе. Вокзал жил своей обычной жизнью. Приезжающие, встречающие, отъезжающие и провожающие смешивались в едином потоке, который делился на части только перед выходом на перрон.
Мощные кондиционеры зала ожидания сделали его жизнь немножечко раем. Свободных мест в зале не было. Валерий Петрович облокотился о стену и посмотрел на часы. Оставался почти час, чтобы добраться до своего купе. Тяжело отвалившись от стены и собрав последние силы, мужчина двинулся на перрон.
Десятый вагон встретил грузного пассажира немолодой проводницей с лицом его учительницы по русскому и литературе. Конечно, это была не она, но выражение точь-в-точь напоминало ему ненавистную училку, которая лишила его аттестат золотой медали. Хуже нее был только сам вагон, с ударившим в нос запахом пыли и «доносившимся» отовсюду ароматом туалета. Отсутствие работающего кондиционера стало последним гвоздем его «доброго» утра. Бросив свои вещи на место, он вернулся к проводнице.
— Почему в моем купе не работает кондиционер? — в вопросе мужчины звучала большая угроза маленького скандала.
— Не положено, — тетка с бесцветным голосом и учительским лицом даже не шелохнулась.
— Ну, погоди! — угрожающе произнес Валерий Петрович и исчез в глубине вагона.
Наконец, поезд дернулся, зашипел, загудел, опять дернулся и медленно пополз прочь от прохладной тени опустевшего перрона.
Пассажир девятого, десятого, одиннадцатого и двенадцатого места, уже переодетый в дорожную пижаму, полулежал около окна и обмахивал себя огромным черным веером. Купе Валерий Петрович выкупил полностью, не считаясь с расходами; поэтому ждал тишины и покоя на ближайшие двое суток.
Месяц назад ему стукнуло сорок пять. Сильно облысевший и обрюзгший блондин с прозрачно-серыми глазами держал сейчас путь в далекий край детства. Он ехал на похороны единственного друга, с которым его связывало главное – жизнь. Ему предстояло преодолеть почти два дня пути, чтобы навсегда проститься с прошлым. Он надеялся, этого времени хватит, чтобы перестать сожалеть о несбывшихся мечтах перетащить Ваньку в Москву.
— Ваша постель, — проводница бросила на свободную полку постельное белье в прозрачном пакете.
Валерий Петрович рывком разорвал хрустящий полиэтилен.
— Белье сырое. Заберите это и принесите сухое, — он был спокоен и учтив.
— Другого нет. Предъявите паспорт и билеты.
— Мой паспорт вы получите после того, как окажете мне услуги согласно параграфа восемь, пункта два точка один правил железнодорожных перевозок пассажиров железнодорожным транспортом, утвержденных приказом Минтранса России от девятнадцатого, точка, двенадцатого, точка, две тысячи тринадцатого года за номером четыреста семьдесят три.
Проводница молча сгребла распакованное белье и вышла из купе. Вернулась с ворохом запечатанных пакетов. Аккуратно разложила их на соседней полке:
— Выбирайте.
С чувством полного удовлетворения внутри и плохо скрываемого ликования снаружи Валерий Петрович распечатал, вынул и зачем-то понюхал содержимое всех пятнадцати пакетов. Задумчиво посмотрел в окно. Притворно вздохнул, взял самое первое, что открыл. Затем неспешно достал паспорт с билетом, положил на столик и, сложив пухлые руки на животе, торжественно произнес:
— Выбрал!
***.
Поезд ехал сквозь лето, мерно стуча колесами. Рыжие поля сменяли деревни и дачные товарищества. За ними опять начинались поля: красные, желтые, зеленые. И снова беспомощные деревни, заброшенные хозяйства и еще поля. Если долго ехать в поезде и смотреть в окно, в какой-то момент собственная жизнь сплетается с судьбой страны в самобытном русском смысле: жить сыто и пьяно, чтобы умереть в объятьях любимой России. Возможно, поэтому в поездах пьют. Смотрят в окно и пьют.
Валерий Петрович сидел у окна, смотрел на проплывающую мимо Родину и пил водку, закусывая сваренными вкрутую яйцами, запеченными куриными ножками, картошкой в мундире и пупырчатыми малосольными огурцами.
***.
Первая большая остановка случилась почти в полночь. Возможность провести перед сном четверть часа в ночной тишине августа оторвала пассажиров от своих купейных застолий и выпроводила захмелевший народ на вокзальный перрон. Валерий Петрович тоже вышел подышать свежим воздухом. Задрав голову, он любовался звездным небом, когда услышал разговор.
— Ты не прав.
— Не-е-е-ет. Как раз правда за мной.
— Если бы правда была за тобой, ты не ехал бы сейчас на верхней полке рядом с туалетом.
— Ты сам то далеко от нее убежал?
Двое поддатых мужичков курили и философствовали о жизни. Валерий Петрович посмотрел в их сторону. Тонкий пытался объяснить толстому, в чем заключается смысл жизни. Тонкий выпрямлялся только когда сигарета оказывалась во рту, чтобы шумно выпустить сизый дым в небо, и опять с азартом сгибался над толстым, который был в два раза ниже его.
— Я прожил хорошую жизнь. Вряд ли бы ты меня увидел на этой полке, когда мне было столько, сколько и тебе, — говорил толстый.
— Да-да, конечно! Все, что ты заработал за свою «хорошую» жизнь, — тонкий согнулся еще сильнее, чтобы оппонент увидел его длинные согнутые пальцы, изображающие воздушные кавычки, — так это верхнюю полку возле параши. Ты в России, папаша, а в ней – родимой, – либо будущее – дерьмо, либо прошлое.
Валерий Петрович пригляделся. На каждом плече тонкого сидело по большому черному пауку с крыльями. Они взлетали, когда он распрямлялся, и опять садились, когда он сгибался над толстым. Пауки что-то говорили тонкому, прежде чем он отвечал. Говорили по очереди, один в левое ухо, другой в правое.
«Они что, живые, черт возьми?» — Валерий Петрович нервно сглотнул и огляделся вокруг. Пассажиры стояли маленькими сплоченными группками. Курили и травили байки. Никто не обращал внимание на двух мужиков, на одном из которых сидели летучие твари.
— Поезд отправляется через три минуты. Прошу пассажиров занять свои места, — сообщил диктор.
Проводница открепила от стены платформу, закрывающую железные ступеньки.
Ошарашенный увиденным Валерий Петрович вернулся в свое купе, осушил последние полстакана водки и лег, пытаясь осознать случившееся.
***.
Весь следующий день Валерий Петрович страдал от жестокого похмелья. Он пил горстями активированный уголь, проваливался в тревожный сон, просыпался от жажды, пил минералку с анальгином и снова уходил в забытье.
Только к вечеру ему полегчало. Проснулся он уже от голода. Разложил на столике оставшуюся часть съестных запасов. Неторопливо ел и думал. Увиденное вчера уже не казалось безумным. Он ведь выпил бутылку водки. Странно, что не увидел чертей рядом с пауками.
Валерий Петрович пил редко, вернее сказать, вообще не пил со времен молодости. Зачем купил водку вчера, он и сам не понимал. Так или иначе, все в прошлом. Голова уже не болела, а он был сыт и почти здоров.
Тем временем поезд приближался к следующей большой станции. Стоянка длилась тридцать минут, но в этот раз ему не хотелось выходить наружу. Валерий Петрович вынул из чемодана книгу, которую начал читать еще в Москве, достал с антресоли три подушки, обернул их в простыню, заложил за спину и облокотился на фанерную перегородку рядом с дверью, чтобы видеть в окно перрон.
Поезд остановился ровно напротив череды местных бабушек, завлекающих пассажиров своими пирожками, вареной картошкой, зеленью и овощной консервацией. Народ высыпал на перрон. Людской гомон мешал сосредоточиться на чтении. Валерий Петрович отложил книгу и стал наблюдать за бойкой торговлей.
— Горячие пирожки! — раздался женский голос в коридоре. — Есть с мясом, картошкой, с яйцами. Пирожки, горячие пирожки! — кто-то приближался к его купе.
Валерий Петрович защелкнул замок, и тут же в дверь постучали.
— Горячие пирожки! Самые вкусные! Только у меня, — голос не унимался и не удалялся.
В дверь постучали еще раз.
— Спасибо, не надо, — раздраженно ответил Валерий Петрович.
— Откройте, я вам дам один на пробу.
— Мне не нужны ваши пирожки!
— Спешите купить их сейчас!
Валерий Петрович чертыхнулся, открыл защелку и рванул дверь на себя:
— Ты тупая, что ли? Я сказал мне не-на-до-тво-их-пи-рож-ков!
В проходе стояла девчушка в черных джинсах и белой футболке. Фиолетовые дреды были сложены на голове чалмой. Конопушки по всему лицу делали ее похожей на озорную Пеппи из детской сказки.
Валерий Петрович смутился. Ему было не свойственно кричать на детей. Поэтому он примиряюще улыбнулся и проговорил:
— Извини, но мне правда не нужны твои пирожки.
— Купите, прошу! Мне нужно заработать, а эти злобные старухи меня не пускают на перроне торговать.
— Зачем тебе это?
Девочка не ответила и вопросительно выгнула бровь.
— Ладно, куплю один. Сколько? — Валерий Петрович потянулся за портмоне.
— Все.
— Что «все»? Сколько, говорю, стоит твой пирожок?
— Купите все, — настырно повторила девчонка.
— Я не куплю все. Куплю один. Да и то только потому, что ты мне напоминаешь мою подружку из детства.
— Купите.
— Да что ты заладила? Не куплю, сказал же.
— Я вас прокляну, если не купите.
Валерий Петрович оторопел.
— Что?
— Прокляну, если не купите все. Купите.
— А не пошла бы ты к черту?
— Купите, — она смотрела на него ненавидящим взглядом. Ему показалось, что она сейчас его ударит. — Купите!
Валерий Петрович достал купюры и протянул их вымогательнице:
— Столько хватит?
— Да!
Она пересыпала пирожки из эмалированного тазика в мятый пакет, сунула его ему в руку и быстро пошла на выход. Два черных крылатых паука, обнявшись, скрепляли яркие дреды девчушки и прощально махали Валерию Петровичу мохнатыми лапками.
— Боже мой, да что такое-то? — оторопел он и рухнул на постель, зарывшись лицом в подушку. Ему опять стало страшно.
***.
Поезд подъезжал к городу миллионнику.
— Стоянка поезда двадцать три минуты, — сообщила проводница.
Валерий Петрович высунул голову из купе:
— Магазин далеко, не знаете?
— Рядом с вокзалом, — сказал проходящий мимо мускулистый парень в цветастых шортах.
Магазин напоминал ларек просроченных товаров. Полузасохший сыр, заветренная колбаса, сырки явно не первой свежести, хлеб, печенье и «стена» разнообразного алкоголя. Брать было нечего. Время поджимало, желудок Валерия Петровича урчал от голода.
— Дайте, пожалуйста, булку черного хлеба, вот это вот овсяное печенье и… и… Да к черту все! И бутылку водки!
Он почти бежал к своему вагону и молча матерился. Сначала пирожки, которые он, разумеется, выкинул. Теперь черствый хлеб с дубовым овсяным печеньем. Он хотел есть, но из еды у него по факту была только водка. В последнюю минуту перед отправлением он ввалился в тамбур.
— Зашибись! Сходил в магазин. Ну, показывай, что купил? — спросил Валерий Петрович и сам же ответил: — А, вот, хлебушка купил. Печенюшек еще. Не нравится? Тогда испейте водочки, сэр.
Он, когда злился, начинал разговаривать сам с собой. Настроение было хуже некуда. Валерий Петрович откупорил бутылку, налил полстакана и залпом выпил обжигающую горло жидкость. Внутри потеплело. По телу расползалась приятная невесомость.
Поезд, оттачивая мастерство метронома, опять вошел в ритм. Тук-тук, тук-тук, тук-тук.
***.
В девять утра состав в очередной раз встал на длительную стоянку. Валерий Петрович уже не спал. Он пил растворимый кофе, макая в него засохшее овсяное печенье. То ли водка оказалась хорошей, то ли второй день алкогольного возлияния способствовал совершенному отсутствию похмельного синдрома.
— Остановка короткая, шестнадцать минут. Далеко не отходите, — противный голос, принадлежащей «училке» в очередной раз предостерег пассажиров.
Большинство «жителей» вагона еще не проснулись, поэтому на перроне в ближайшем обозрении не было ни души кроме парочки влюбленных. Они стояли прямо под окном Валерия Петровича, поэтому ему невольно пришлось слушать весь их диалог.
Девушка провожала парня в Новосибирск. Из разговора он понял, что ей еще два года учиться в школе, а он уже поступивший в институт студент-химик.
— Когда ты приедешь? – спрашивала девушка. Небесно-голубые глаза отвлекали внимание от всего ее лица. Ее взгляд был полон безудержного отчаяния.
— Кать, я еще не успел уехать, а ты уже спрашиваешь, когда я приеду, — Невысокий парень пытался шутить, но у него это плохо получалось. Было видно, что он тоже не хочет с ней расставаться.
— Ты не вернешься, я знаю. Забудешь меня. Влюбишься в какую-нибудь богатую красотку и женишься на ней.
— Ну, Кать! Ну что такое-то? Будем созваниваться каждый день. Мы не расстанемся, обещаю!
— Ты забудешь меня, а я буду тебя ждать всю жизнь.
Он обнял ее:
— Ну все, мне нужно идти.
Парень закинул на плечо большой туристический рюкзак, поцеловал девушку и зашел в вагон.
Она продолжала разыскивать его глазами в окнах купе. На мгновенье взгляд девушки уперся в Валерия Петровича. У того застыло сердце. В этот момент оно будто перестало биться. Он не мог оторваться от этих синих глаз. Он их знал. Он их помнил.
Поезд тронулся. Девушка села на асфальт и закрыла лицо руками.
Валерий Петрович вышел в коридор. Он смотрел в окно и вспоминал свою Нину, которой тоже клялся в вечной любви.
— Разрешите пройти? — перед ним стоял тот самый парень в спортивных штанах и майке. На обоих его плечах красовались вытатуированные крылатые подмигивающие пауки. Одна черная тварь подмигивала левым глазом, другая правым.
— Чертовы пауки, — Валерий Петрович вернулся в свое купе, налил водки и выпил.
***.
Ивана похоронили на местном кладбище, рядом с родителями. Валерий Петрович еще в Москве оплатил все расходы на погребение и теперь сидел в заводской столовой на поминках, неподалеку от вдовы друга. Они мало общались, слишком редко виделись, чтобы сейчас ему было, что ей сказать. Когда официальная часть закончилась, он незаметно исчез из траурного зала и пошел бродить по городу.
Ноги сами привели его в тот двор. Покосившийся от старости деревянный двухэтажный дом, в котором он жил. Старая скрипучая лестница, по которой он бегал на наперегонки быстрее всех дворовых мальчишек. Дверь квартиры, в которой родился. Валерий Петрович поднял голову. На двери чердака висел амбарный замок. Память беспрепятственно вернула его на этот старый чердак, туда, где он был впервые счастлив.
— Эх... — он с досадой подергал закрытую дверь и спустился обратно во двор. Сел на скамейку и исчез в давно покинувшем его наивном чувстве собственной значимости.
Валерий Петрович отчужденно просидел возле подъезда какое-то время, когда увидел ее. Нина жила в этом же доме, в квартире напротив. Они все-таки встретились. Она узнала его и села рядом.
— Иван умер. Вот. Я приехал, чтобы похоронить, так сказать, — сообщил Валерий Петрович.
— Я знаю.
— Он верил в меня. Говорил, у меня талант. Говорил, что, если я останусь, мой талант превратится в ничто. Заставил меня поверить. Поверить в чудо, понимаешь? Дал денег, чтобы я уехал в Москву. Может быть, все сложилось бы лучше, если бы он поехал вместе со мной? А может, надо было остаться здесь с тобой. И тоже, наверное, было бы лучше.
— Он умер от водки, а не от инфаркта. Если бы ты остался, пил бы с ним на пару.
— Как ты живешь? Муж, дети, работа?
— Нет.
— Что «нет»?
— Работа и мама. Больше ничего. А ты?
— М-да… — разговор не складывался. Он не знал, о чем говорить.
— А помнишь наш чердак? — спросила Нина. — Помнишь двух паучков, которые жили вместе? Помнишь, как мы сочиняли истории про них? Альфред и Каролина.... Помнишь? Ты же не знаешь. Когда ты уехал, они исчезли, и больше я их никогда не видела. Я каждый день приходила на наш чердак. Приходила и ждала, пока не поняла, что они ушли навсегда.
Не в силах больше слушать ее голос, Валерий Петрович встал. Сел. Опять встал. Хотел что-то сказать, но комок в горле перехватил дыхание. Молча махнул рукой и будто бы уже пошел, но снова остановился в нерешительности.
— Это я их убил. Прости, — Его голос дрожал. Ноги не слушались. Он не мог стоять, не мог идти, не мог говорить.
— Прощаю.
Скрип закрывающейся за ней подъездной двери будто скрежет пера медленно перечеркнул его так и не случившуюся мечту.
Читайте также.