Первые консерваторы возникли в России на почве противодействия так называемой «галломании» (восхвалению всего французского, прежде всего – идеологов французского просвещения: Вольтера, Руссо, Дидро). И надо признать, эта борьба возникла не на пустом месте. Галломания, ее называли еще «французобесие», несла с собой не только знакомство с ампиром и культурой ведущей европейской державы.
«Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве, но после Росси нет для меня земли приятнее Франции». Таковы слова известного патриота Карамзина, сказанные им в 1790 году. Чего же было ждать от менее патриотичной (и гораздо хуже знакомой с историей Отечества) части дворян. «Обострение» этого явления принесли с собой французы, бежавшие сперва от якобинцев, а потом от Наполеона. Они сотнями открывали частные пансионы или поступали гувернерами и учителями в дворянские семьи. Профессором французской словесности в Царскосельском Лицее служил родной брат мятежного Поля Марата, Давид, переименованный с соизволения Екатерины II в «де Будри». Начальницей Смольного института - самого привилегированного женского учебного заведения страны назначили обрусевшую француженку из семейства гугенотов, Софью де Лафон.
Занимаясь воспитанием молодежи, французы, естественно, вели его в привычном для них ключе. Дошло до того, что в высшем свете и говорить то по-русски стало неприлично. Отечественный историк, один из первых консерваторов Н. Ф. Дубровин образно описывал плохое знание русского языка дворянами: «Высшее общество, воспитанное на иностранной выдержке, говорило по-русски более самоучкою и знало его понаслышке; красоту и силу природного языка изучали у псарей, лакеев, кучеров…». Доходило до анекдотичных случаев, когда какой-нибудь вышестоящий чиновник не мог объясниться нормально с подчиненными, поскольку те не владели французким, а он плохо знал родной, русский язык.
Другой известный консерватор того времени А. М. Тургенев писал: «Как пчелы налетают на дерево и облепляют все его ветви, так эмигранты набежали в Россию, набежали, нанесли и водворили у нас тысячи дотоле незнаемых нами предрассудков, разврата, бездельничества – словом, всего, что было скверного, гнусного и преступного во Франции». В частности, это проявилось в появлении в Петербурге «общества свиней», а в Москве – «клуба адамистов» (полутайных обществ, собрания которых очень напоминали оргии, а идеология была списана с аналогичных европейских организаций). Еще одним последствием галломании стало распространение порнографической литературы и появление российских подражателей (Чулков и проч.).
Вполне вероятно, что вышеупомянутые консерваторы сгущали краски, но неудивительно, что, в свете разворачивающегося противостояния с Наполеоном, многие представители элиты рассматривали, говоря современным языком, всплеск галломании как целенаправленную идеологическую диверсию Франции против Российской Империи.
Что интересно, эту точку зрения поддержал ряд мыслителей спустя несколько десятилетий, когда пик галломании давно прошел и это явление можно было оценивать «со стороны», более объективно.
Так известный академик Н. С. Тихонравов в 1854 году утверждал, что русские консерваторы «сражались не с призраками, но с существенными недостатками и вредными сторонами современности. Тогда такие нападки были, может быть, нужны более, чем когда-нибудь». Ему вторил известный своими либеральными (а вовсе не консервативными!) взглядами П. А. Вяземский: «Дух чужеземства мог быть тогда в самом деле опасен. Нужно было противодействовать ему всеми силами и средствами… Надлежало драться не только на полях битвы, но и воевать против нравов, предубеждений, малодушных привычек. Европа онаполеонилась. России, прижатой к своим степям, предлежал вопрос: быть или не быть, то есть следовать за общим потоком и поглотиться в нем, или упорствовать до смерти или до победы?»
Возрастающая угроза агрессии со стороны наполеоновской Франции только усилила активность консерваторов. Одним из тех, кто повел наступление на галломанов стал Александр Семенович Шишков, фигура ныне полузабытая.
Современник Г. Р. Державина, Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина, поэт, переводчик и филолог, он был одним из активных участников тогдашнего культурного процесса. Позиция Шишкова нашла яркое выражение в его трактате «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», напечатанным в 1803 г. В нем он агрессивно-резко выступил против тех, кто, по его словам, был «заражен неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к Французскому языку»…
В описании Шишкова галломания выглядела как тяжкая духовная болезнь, поразившая русских, когда французы учат их всему: «как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться, и даже как сморкать и кашлять». Галломания, граничащая с русофобией, была, по Шишкову, следствием вытеснения или полного отсутствия национального воспитания.
В итоге, утверждал Шишков, возникло «моральное» рабство, которое по своим последствиям хуже физического порабощения: «Народ,- писал он, - который все перенимает у другого народа, его воспитанию, его одежде, его обычаям наследует; такой народ уничижает себя и теряет собственное свое достоинство; он не смеет быть господином, он рабствует, он носит оковы его, и оковы тем крепчайшие, что не гнушается ими, но почитает их своим украшением».
Согласитесь, утверждение это актуально и сегодня. Просто ныне разброс у подражателей пошире: одни хотят делать все «по-западному», другие грезят о «Русь-Орде», встречаются и поклонники «всего китайского»… И дело тут не в отрицании пользы от изучения чужого опыта. Это как раз хорошо. Вопрос - в соблюдении чувства меры, понимании того, что не всегда можно и нужно копирование без осмысления и "доработки под местные условия".
Сравните Карамзина, который вводил в оборот адаптированные иностранные слова (утонченный, моральный, трогательный), вводил дозировано, для модернизации лексики. В результате, заслуги Карамзина в развитии нашей культуры мало кто оспаривает. И его современника, старательно учившегося все время говорить по французски и утратившего в итоге навыки коммуникации со своими соотечественниками (особенно - не дворянского сословия). Такие персонажи столь же заслуженно вошли в историю в качестве героев анекдотов...
Но вернемся в начало XIX века.
По Шишкову, сугубая вина поклонников «нового слога» состояла в том, что вводя в русский кальки с французского, они игнорировали собственное языковое богатство, что в перспективе могло привести его «до совершенного упадка» (привет, любители олбанского!). И приводит примеры: «Вместо: «деревенским девкам навстречу идут цыганки», сторонники «нового слога» пишут «пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся Фараонит»». На фоне таких перлов пресловутое «Аффтар жжот» - просто детский лепет…
При этом, Шишков вовсе не утверждал, что языковые влияния неприемлемы в принципе (что пытались приписать ему оппоненты, особенно после его смерти). Он говорил лишь о том, что всякое заимствование иностранных слов должно быть оправдано невозможностью обойтись без этого, отсутствием аналогов в родном, русском языке. Кстати, с засилием иностранной терминологии боролись еще императрица Екатерина Великая и княгиня Дашкова, выступившие с идеей составления «Словаря Академии Российской»…
Еще более негативно (понятно почему) Шишков оценивал широкое распространение современной французской литературы, пропитанной духом якобинства, или, в лучшем случае, вольтерьянства. Ее влиянию он противопоставлял Православие и культурные традиции России: «Мы оставались еще при прежних наших духовных песнях, при священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию; а не тем развратным нравам, которым новейшие философы обучили род человеческий, и которых пагубные плоды, после толикого пролития крови, и поныне еще во Франции гнездятся».
При этом Шишков осознавал невозможность возврата в прошлое, он лишь подчеркивал нравственную ущербность негативного отношения к собственному прошлому.
Взгляды Шишкова, изложенные в «Рассуждении», были, по сути, оформленной общественно-политической концепцией русских консерваторов (а вовсе не лингвистичекой теорией). Недопустимость слепого принятия революционных и либеральных теорий европейской современности, необходимость опоры на собственные традиции и язык, национал-патриотизм и преданность самодержавной монархии, борьба с галломанией и космополитизмом. Все это стало основными составляющими русского консерватизма на многие годы.
Полемика, которую вызвала книга Шишкова, позволила сплотиться вокруг этой концепции первым консерваторам уже как идеологическому течению. И в этом ее организующее значение. К чести консерваторов, они вовсе не стали ограничиваться борьбой с галломанией и вскоре включили в свою повестку широкий круг вопросов.