Пока мы хорохоримся, обещая бахнуть, один из нашей команды идёт Долиной Смертной Тени. Он потерял близкого человека, но в силу геополитических событий не смог приехать на прощание. Он в землях, где нужно быть позитивным и продуктивным. Человек две недели живёт в личном аду. Мы не просили, мы настояли написать о чувствах – это поможет. Не сомневаемся, что вы будете деликатны в комментариях
«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня…»
Псалом 22
Человечество – самая главная ошибка природы. Я и раньше так думала, а теперь уверена. Нам дарован разум, но мы не развиваем душу. Зато шибко развили тело. Которое всего лишь одёжка на довольно короткий жизненный срок.
Ещё в юности я читала роман «Птичка певчая» - о мытарствах турецкой аристократки-интеллигентки. Помните, какой шок она испытала в деревеньке Зейнилер? Да и мы вместе с ней. Тамошняя школа была по соседству с кладбищем, а настоятельница вбивала в головы детишек не арифметику или хотя бы физкультуру, она учила детей оплакивать покойников. Выбирали шкета на почётную роль, тот укладывался на могилку, а остальные – кто причитал, кто раскачивался, отличники обучения рвали на себе волосы… Дикость, конечно, но спустя годы я поняла – смысл в этом есть.
Мы живём в мире, где табуирована смерть. Вместе с ней «запрещены» старость, болезни, немощи, угасания, но смерть прежде всего. Нам всем известны слова «смертию смерть поправ», но мы лихо проскакивали их до – «и сущим во гробех живот даровав». Ага, урчали мы сытенько, значит, и потом, когда всё же придётся, есть способ. Главное же раскаяться и не нагрешить так, чтобы совсем уж.
Мы беспечны. По крайней мере, были до последних трагических событий. Да и сейчас, кто подальше от, вполне себе в порядке.
Знаете, кто из современников пронзительнее всего высказался о смерти? Режиссер Василий Сигарев, снявший жуткую правдивую хтонь «Жить». Он не просто написал удачный сценарий и нашёл толковых операторов. Так может рассказывать только тот, кто пережил – вот именно пройдя по краю, потеряв человека и смысл вместе с ним. Знаю, что находятся индивиды, пишущие комментарии, мол, это и есть русская глубинка, на похоронах о пирожках говорить. Тот, кто так думает, просто сволочь и сука. И я, в эти светлые дни Рождества, отнюдь не по-христиански желаю авторам этих комментариев, чтобы их шарахнуло покрепче – авось поймут. До некоторых вещей нужно дорасти – до уважения к скорби. Почтить молчанием – оно вот про это, чтобы не писать дебильные комментарии к серьезным фильмам. А когда про пирожки тётка сказала, мол, ты поешь, Галя, на поминках положено, пирожки-то хорошие – это про заботу. Все слова сказаны, слёзы выплаканы, мы сами бестелесны и можем вот-вот уйти вслед за покинувшим. И констатация какого-то факта, тупая фраза – подтверждение, что пока ещё принадлежим земному, вон хоть голос остался, значит, придётся и дальше землю топтать…
За эти дни я возненавидела фразы «не плачь, его ты этим не вернёшь» и «все свои проблемы нужно оставлять за дверью кабинета».
Расскажите мне, психологи хреновы, а что делать, кроме как плакать? Сто раз повторить себе это, как мантру? И научите оставлять проблемы такого ранга за дверью рабочего кабинета: вы их, как пса у магазина, привязываете? И вообще – кто бы говорил. Когда вам нужно купить сраный пылесос или абонемент в фитнес-клуб, вы ж рассуждениями вслух до психушки доводите. А тут человека не стало – но, слышь, ты давай не мозоль глаза своим унылым видом. Это оно самое, табуирование скорби и смерти.
Знаете, мне это напомнило эпизод в фильме «Пляж», когда укуренный Дикаприо проживал в хиппи-коммуне на тайском острове. Кстати, именно он, вечно угашенный, и сохранил остатки человечности. Вспомните, как поступила хипстерятня, когда их доконали крики страдающего от ран товарища. Он ловил рыбу для этих же упырей, напала акула, кусь-ам – там нет полноги, полруки, но за доктором нельзя, мы же на райском негласном острове. Когда третью ночи крики агонии мешали спать, лагерь просто погрузил его на носилки и унёс подальше – с понятными целями… Так что товарищ Алекс Гарленд написал роман не о тропическом острове с зарослями дармовой дури, он написал о нас. Которые «не плачьты егоневернёшь» и «проблемызадверью». Я лучше вас, козлов, за дверью оставлю.
Конечно, в эти дни я была на кладбище – не в парке же гулять, мне сейчас мир мёртвых ближе. И я наконец остро осознала, что меня всегда настораживало в европейской культуре уважения к мёртвым. Здесь всё остро коммерциализировано: ко дню поминовения гипермаркеты завалены свечками со скидкой, лампами и венками. Хрена плакать задаром, плати давай, глянь мы тебе каких стильных прибамбасов набабахали. Ты там похныкай, но не вздумай сам мастерить корявый венок – у нас целые партии готовы получше твоих…
И вот ещё что – упорядоченность тамошних погостов. С некоторых пор я их воспринимаю только как памятники архитектуры. Все эти резные вуали на каменных ангелах, поникшая рука с розой – красиво, но не отражает суть. Красивее всего страдали немецкие адвокаты, доктора, губернаторы – я что вижу, о том и говорю. Может, прозвучит цинично, но сама идея увековечить свою скорбь покрасивше – она не про глубину и изящество страдания, она про потуги на эстетство по любому поводу. Это тоже кич и пафос, только с фантазией и за деньги.
Потому что в самой скорби нет ничего, ради чего стоит эстетствовать. Вы не лежите на гробовой доске, сжимая розочку, а ткани струятся с тела. Вы просто лежите. Два дня. Нечёсаный, немытый, не помнящий, когда и что ел, говорил, кого видел. Наконец очухаетесь, идёте в магазин дай бог не в пижаме, берёте с полки первое попавшееся – сыр там, йогурт, потому что кому там готовить сейчас… И вдруг на мгновение выныриваете из своей слепонемоглухоты, увидев сытого бюргера, который со смущённой улыбкой рассуждает у прилавка: ой, не знаю, что бы купить, реально не знаю, чего хочу…
И вас вдруг накрывает острая злоба: почему ты живёшь, падла растерянная, а моего человека нет? Ты ведь не только не знаешь, чем утробу набить, а ты вообще не знаешь, зачем ты. Ты – функция, алгоритм, винтик, кадавр в облагороженном виде. А мой был – человек. И у него был смысл…
Скорбь – она не про розочки из камня. Она про раздрай, тьму, ненависть, муку смертную. Давай, скульптор, сваяй меня в заляпанной футболке, трениках и с колтуном на голове. В этом же столько декаданса.
Моя самая мудрая на свете мама говорит, что смерть это часть жизни. И ещё она говорит: «Усопшего, конечно, жалко, но ещё жальче тех, кто остался». Я думаю, она права, хотя сейчас с трудом удаётся зафиксировать мысль. Нам, осиротевшим, придётся дальше как-то самим. Без того тепла и света, без знания, что на земле есть человек и место, где нам рады всегда. И как бы ни было туго, хоть тарелку супа насыпят и слово доброе скажут.
Но тоже не нужно иллюзий на этот счёт: отплачем, почистим пёрышки и снова заурчим сытыми брюхами, растворимся в суете и мелочности. И лишь единицы из нас если не прозреют, то обретут сострадание и понимание – хотя бы выкинув из лексикона «неплачьтыэтимневернёшь».
С чего я там начинала? С того, что человек – ошибка природы. Даже слоны умеют скорбеть об ушедших собратьях, даже шимпанзе, крокодилы и коровы. Плачут, трубят, хоронят, как умеют. Все вместе - стадом, гурьбой.
Но мы разумны. У нас есть стильные похоронные бюро, венки по акции и каталоги могильных скульптур. Потому что смерть для нас – отличный бизнес. И это странно. Господь хотел видеть нас сострадательными, но не циничными. А мы отлично сами со всем разобрались: умертвили души, зато накачали, нарастили, нашейпили отличные тела. Упразднив, запретив умирание, мы сами стали телами. Пожалуйста, оцените тонкость моей вымученной иронии, ибо пронзительного финала не будет: точка.
А вы не молчите, говорите и пишите. Понимаю, как боязно о чём-то молвить с человеком меж миров, но живым – живое. Это снова моя многомудрая мама.