Читатели, наверное, будут в недоумении: "где же русофобия в романе Алексея Толстого? Он же прославляет первого российского императора"... И всё-таки роман у Алексея Николаевича Толстого получился именно русофобский. И основания утверждать это находятся в романе буквально на каждом шагу.
Для начала небольшая литературоведческая справка. Над романом Алексей Николаевич работал с 1929 года и до самой своей смерти в феврале 1945. В 1934 году были опубликованы первые 2 части книги. В 1944 - 1945 годы писатель сделал правку текста, сократив описание нервных припадков Петра Алексеевича и понизив степень идеализации в описании немецкой слободы под Москвой (Кукуй). Над третьей частью Толстой А. Н. начал работу незадолго до смерти в 1943 году, но так и не успел её завершить, доведя повествование только до 1704 года. В 1937 - 1938 годах роман был экранизирован. Сценарий одноимённого фильма, правда, в некоторых деталях расходится с книгой. В 1941 году за опубликованные 1 и 2 части романа Толстому А. Н. была присуждена Сталинская премия. В СССР роман "Пётр Первый" попал в разряд школьной литературы и переиздавался 97 раз.
И всё-таки роман у Алексея Николаевича Толстого получился именно русофобский. И первейшие русофобы в романе — его главные герои Пётр I Алексеевич и его первейший друг и соратник Александр Данилович Меншиков (Алексашка в первой части повествования). Так описывает Толстой А. Н. мысли самодержца ещё до азовских походов:
Какой была, — сонной, нищей, непроворотной, — такой и лежит Россия. Какой там стыд! Стыд у богатых, у сильных... А тут непонятно, какими силами растолкать людей, продрат их глаза... Люди вы, или за тысячу лет, истеча слезами, кровью, отчаявшись в правде и счастье, — подгнили, как дерево, склонившееся на мхи?
Чёрт привёл родиться в такой стране!
А это уже под впечатлением пребывания в Германии:
Пётр и Меньшиков вылезли из дормеза, разминая ноги.
— А что, Алексашка, заведём когда-нибудь у себя такую жизнь?
— Не знаю, мин херц, — не скоро, пожалуй...
— Милая жизнь... Слышь, и собаки здесь лают без ярости... Парадиз... Вспомню Москву, — так бы сжёг её...
— Хлев, это верно...
— Сидят на старинке, — ж...па сгнила... Землю за тысячу лет пахать не научились... Отчего сие? Курфюрст Фридрих — умный человек: к Балтийскому морю нам надо пробиваться — вот что... И там бы город построить новый — истинный парадиз... Гляди, — звезды здесь ярче нашего...
— А у нас бы, мин херц, кругом бы тут всё обгадили...
— Погоди, Алексашка, вернусь — дух из Москвы вышибу...
— Только так и можно...
Такой описывает Пётр свою страну в гостях у знатных дам (немецких курфюрстин):
— В Москве — науки, искусства! — сказал он, лягнув ногой под столом. — Сам их здесь только увидел... Их у нас не заводил, боялись... Бояре наши, дворяне — мужичье сиволапое — спят, жрут да молятся... Страна наша мрачная. Вы бы там со страху дня не прожили. Сижу здесь с вами, — жутко оглянуться. Под одной Москвой — тридцать тысяч разбойников...
А это царь Пётр уже в Голландии:
Сном наяву казалась эта страна, дивным трудом отвоеванная у моря. Здесь чтили и холили каждый клочок земли... Не то, что у нас в дикой степи!... Пётр говорил волонтёрам, дымя глиняной трубкой на носу барки:
— На ином дворе в Москве у нас просторное... А взять метлу, да подмести двор, да огород посадить зело приятный и полезный — и в мыслях ни у кого нет... Строение валится, и то вы, дьяволы, с печи не слезете подпереть, — я вас знаю... До ветру лень сходить в приличное место, гадите прямо у порога...
Все эти высказывания можно было бы отнести к горячности царя Петра. Но само описание автором романа картин русской жизни в первые годы его царствования в сравнении с увиденным за границей во время Великого посольства недвусмысленно оправдывают резкость тона молодого царя. Как минимум дважды в романе описано московское утро: по грязному хмурому городу просыпаются во множестве нищие и стекаются к папертям храмов и базарам. Диалог между двумя дворянами ещё в начале книги тоже весьма показателен:
— Король бы какой взял нас на службу — в Венецию, или в Рим, или в Вену... Ушёл бы я без оглядки... Василий Васильевич Голицын отцу моему крестному книгу давал, так я брал её читать... Все народы живут в богатстве, в довольстве, одни мы нищие... Был недавно в Москве, искал оружейника, послали меня на Кукуй-слободу, к немца... Ну, что ж, они не православные, — из Бог рассудит... А как вошёл я за ограду, — улицы подметены, избы чистые, весёлые, в огородах — цветы... Иду и робею и — дивно, как будто во сне... Люди приветливые и ведь тут же, рядом с нами живут. И — богатство! Один Кукуй богаче всей Москвы с пригородами...
И этот разговор приводится за 1682 год, задолго ещё до начала реального царствования Петра. А в это время в той самой подмосковной слободе Кукуй, где жили выходцы из Европы и куда так влекло юного царя Петра Алексеевича:
Прельстительные юбочки Анхен кружились только по воскресеньям, — раз в неделю бывали хмель и веселье. В понедельник кукуйцы надевали вязаные колпаки, стеганые жилеты и трудились, как пчелы. С большим почтением относились они к труду, — будь то купец или простой ремесленник. "Он честно зарабатывает свой хлеб", — говорили они, уважительно поднимая палец.
Контраст между немецкой слободой ли, зарубежными странами ли и Русским государством и обществом. В первом случае радужные картины разумной, честной, опрятной трудовой жизни. Во втором — сплошное скотство и косность, лень и страх перемен. Один эпизод с женщиной, казнённой с особой жестокостью за убийство мужа и диалог царя Петра с английским купцом на тему доли русской женщины должен был безусловно уверить читателей, что семейная жизнь в России у супругов могла вызвать только ненависть своими ужасами, а европейские семьи — идеал. Всякий раз, когда в романе молодой Пётр появляется в гостях у кого-то из своих иностранных знакомых, ему дают мыло помыть руки. Кстати, обильно работавшего с историческими источниками Толстого не смутило, что мыло появилось как обычный предмет туалета только в первой половине XIX века с возвращением из русского плена наполеоновских солдат. У. молодого же Петра в книге есть одна привычка — грызть грязные (это обязательная деталь) ногти на руках.
— Царскому величеству у нас приятнее, нежели дома, у нас веселее...
Стоявшие кругом иноземцы, вынув трубки, закачали головами, подтвердили с добродушными улыбками:
— О да, у нас веселее...
В немецкой слободе, как потом и за границей, Петру Алексеевичу хорошо, он там интересен и с ним любезны. А в Москве родная сестра Софья называет его волчонком, а дикие стрельцы могут в пьяном угаре убить и не заметить. И взрослый друг Петра из иноземцев знаменитый Франц Лефорт, его наставник в пьянстве и разврате (в романе это преподносится со светской утончённостью выросшим вовсе не в пролетарской среде писателем), одновременно и агент всей Европы перед молодым перспективным монархом, который не замечая своего срама ведёт себя в Кукуе как низкопробный шут под одобрительный смех толпы иностранцев.
— У вас каждый тянет врозь, а до государства никому дела нет, одному прибытки дороги, другому честь, иному — только чрево набить… Народа такого дикого сыскать можно разве в Африке. Ни ремеслов, ни войска, ни флота… Одно — три шкуры драть, да и те худые. (Лефорт, и не он один, пытается внушить Петру мысль, что все русские — воры, а вот иностранцы — честные и трудолюбие люди)
Жители немецкой слободы Кукуя очень даже заинтересованы в энергичном, но совершенно неотёсанном русском царе. Наверное, даже больше заинтересованы, чем сами русские, которым в произведении Толстого всё равно кому кланяться.
Всем надоело, — скорее бы кто-нибудь кого-нибудь сожрал: Софья ли Петра, Петр ли Софью… лишь бы что-нибудь утвердилось.
Недаром русофобствующие всех политических оттенков так высоко ценят царя Петра Первого как книжного, так и вполне реального. Успех романа Алексея Толстого и его экранизации у тогдашнего советского руководства способен пошатнуть миф о чрезвычайной приверженности Сталина И. В. русскому национал-патриотизму. Миф об ужасной отсталости России по отношению к Западу на рубеже XVII - XVIII веков благополучно перекочевал из творений либералов позапрошлого века в советскую историографию.
Да, в последних главах романа у Петра Первого вызывает раздражение презрительное отношение многих иноземцев к русским. Но сочувствует и даже заступается он уже за соотечественников, качественно изменившихся, отвергнувших родную старину и без оглядки ринувшихся в модернизм. Забавно, но именно в этих главах русские герои книг становятся образцом чистоплотности и даже присутствуют сцены в бане. Вот так у Толстого А. Н. в романе правда перемешана с ложью.
Традиционное: заходите, читайте, смотрите, ставьте like, если понравилось, делитесь ссылкой в соц. сетях, ну и подписывайтесь на канал.