Недавно попалось на глаза собрание стихов Ходасевича в сети, стал перечитывать и поймал себя на том, что до сих пор многие стихотворения знаю наизусть, штук двадцать. Больше я наизусть знал только Пушкина, Есенина и Рыжего.
Осенью гуляли в старом городе и зашли в магазин сувениров, там ещё есть отдел букинистики, купил книгу про Ходасевича из серии «ЖЗЛ». Книга вышла ещё в 2012 году и почему-то до сих пор мною была не прочитана. Удивительно, но это первая серьёзная крупная монография о Ходасевиче в России (о поэте такого-то масштаба!). Книга суха, как сам Владислав Фелицианович, при этом читается, как увлекательный роман. Поэт общался со многими интересными и великими людьми: Белым, Горьким, Мандельштамом, Брюсовым, Волошиным, Цветаевой, Муни, Маяковским, Набоковым, Тиняковым и т. д.. То есть это книга ещё и вообще о литературе, России того времени. И об эмиграции, конечно.
Ходасевич — первый поэт, стихи которого меня потрясли, перевернули и влюбили в поэзию навсегда. До этого, конечно, был Есенин, но Есенин — он как родственник, пьяный, слегка скабрезный, улыбчивый (но с ножом за пазухой), был со мной всегда, вместе с Константиновом и Новосёлками, Окой, Рязанью, отцом, мамой, сестрой. Есенин, как народные песни, был в крови и подкорке с самого начала.
С Ходасевичем не так. Он слишком отстранённый, чужой, «другой». Когда я подростком наткнулся на подборку его стихов в «Огоньке», меня поразила непохожесть этих стихов ни на что из прежде мною читанного. Больше всего в тот раз меня шокировало стихотворение «An Mariechen» с его пожеланием гибели молодой девушке, сотруднице питейного заведения. «Как такое вообще возможно?» — недоумевал я.
В стихах Владислава Фелициановича вообще много смерти: то висельник в Петровском парке попадётся на глаза лирическому герою, то сбитый автомобилем человек, то падающий из окна некто, то отрезанная трамваем голова приблазнится. Смерть — одна из главных тем Ходасевича, это для него, наследника символизма, важный рубеж, за который можно или даже нужно заглянуть — там возможно что-то подлинное и высокое — чудо.
Ещё в том журнале был восхитительный портрет поэта — доброго, человечного, а не язвительного зазнайки-всезнайки.
Разумеется, после той подборки мне захотелось прочитать поэта «всего». Это сейчас почти любую книгу можно найти в сети. А в пору моей юности книги были равны празднику. Первую книгу Ходасевича я купил на последние деньги на первом курсе на книжном развале в здании нашего факультета. Однокурсник и сосед по общежитию меня не понял и даже разозлился: жрать, мол, нечего, а он книги покупает.
Одно из самых частых определений Ходасевича (и его лирики) — «желчный». М. Горький в частных разговорах утверждал, что злость — фундамент таланта Владислава Фелициановича. Все знавшие поэта упоминали его жёлтое (желчное!), «пергаментное» лицо. Незадолго до своей смерти Ходасевич, страдая от рака печени, процедил бывшей возлюбленной — Нине Берберовой: «Только тот мне брат, только того могу я признать человеком, кто, как я, мучился на этой койке». В этом высказывании — ключ к Ходасевичу. Всё жестокое, желчное, мизантропическое было в нём лишь бронёй, маской, за ними же зияло всё, что он «так нежно ненавидел, что так язвительно любил».
Ходасевич точен, сух и жёсток. Невозможно отделаться от ощущения-предположения, что он произносил и писал слова с трудом, «через не могу». Лаконичность Ходасевича — плод нечеловеческой сосредоточенности, титанического труда, духовных усилий. Но его сдержанность, «жестокость» часто были лишь внешними. Любил он и юмор, и самые разные мистификации. «Без шутки нет живого дела», — повторял он близким.
Чувствительность вместе со «злостью» и отчуждение от мира стали фирменными знаками поэзии Ходасевича. По-настоящему в литературе он любил лишь Пушкина и Блока: «Был Пушкин и был Блок. Всё остальное — между!»
С книги «Путём Зерна» основной темой поэзии Ходасевича станет преодоление жизненного хаоса, во многом непреодолимого. В стихи врывается «проза» — стремительная река жизни, проникающая во всё. Желание «победить» эту реку заведомо нереализуемо, волшебство преображения доступно лишь на краткий миг и больше похоже на трип, на краткий побег из «этого мира» («Полдень»). «Путём Зерна» сочинялась в революционные 1917-1918 годы, многие строки сборника актуальны и в наши дни: «И ты, моя страна, и ты, её народ, / Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год…»
Поэзия со времён Орфея часто приводит к "гибели всерьёз" — и через гибель — к настоящему перерождению. Этого страстно жаждал Ходасевич. Преодоление настоящего мира — магистральная тема книги «Тяжёлая лира».
«Звуки правдивее смысла» — декларация поздних стихов Ходасевича, которые не перестают быть рассудочно-строгими и часто — сюжетными. Никакой зауми, случайности. Поэзия Ходасевича этого периода проста, однообразна в плане экспериментов с метрами и размерами, но при этом в ней столько лёгкости, ритмических ювелирных деталей, тематической новизны и музыкальной чистоты!
Тема «сумерек Европы», переживающей крах цивилизации, созидавшейся столетиями, и как следствие — торжество пошлости и антигуманизма, преобладает в поэзии Ходасевича после его отъезда за границу. «Европейская ночь» — это уже не серость, а чернота, уже не проза, а подземелье, огонь Аида и почти полное отсутствие воздуха и возможности дышать. Поэт уже не в силах сострадать европейцу-«маленькому человеку», он сам один из них, он задыхается. Увечных, страдающих, гибнущих персонажей в стихах всё больше, и внешне благополучные буржуа ничем не лучше — в отравленном воздухе не спасётся никто. Кроме тех, кто в адском мраке перекликается именем Пушкина.
Владимир Набоков, художник очень сложный и строгий, в заметке «О Ходасевиче» написал: «Крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней». Этих слов Ходасевич уже не видел. Они были напечатаны в 1939 году, после смерти поэта.
На сегодня это всё, спасибо за внимание. Читайте стихи, пишите стихи, говорите о стихах. Сим спасёмся.