О романе Томаса Пинчона «Выкрикивается лот 49».
Будучи очарованным пинчоновской «Радугой», я побаивался разочароваться «Лотом», потому что видел немало ругательных рецензий на «Радугу» от людей, которым понравился «Лот». Однако «Лот» оказался тем же самым повествованием с явно пинчоновскими изысканными нагромождениями (после чего приписывание Пинчону романа Пирсона о коровах кажется явно ошибочным).
Разница была только в объёме – «Лот» раз в пять меньше, и в поднимаемых темах. «Радугу» я воспринимал как ряд реальных событий, происходящих в разных местах за те секунды, что летит ракета (это восприятие десятилетней давности, так что вполне возможно, что сейчас я бы мог увидеть в ней что-то ещё, как-нибудь доставлю себе удовольствие и перечитаю). События «Лота» имеют определённый градус нелогичности, который обычно присутствует в наших снах, но никак не в реальности. Я имею в виду монтаж и непоследовательность в мотивациях, когда из некоторого события по логике вещей должно вытекать одно, а почему-то вытекает совершенно другое. Этой «неправильной» склейкой склеены не только разные мелкие эпизоды по всему роману, но и сама основа сюжета. Главная героиня Эдипа была назначена распорядительницей наследства своего бывшего бойфренда, но она не делает ничего, что хотя бы отдалённо напоминало распоряжение наследством (что бы это ни значило), а вместо этого колесит по Америке, выискивая всё больше и больше информации о некоей тайной почтовой организации.
Большинство романов описывает совершенно логичную последовательность перипетий и действий. По ним просто скользишь, узнавая судьбу персонажей и получая удовольствие от сопереживания. В них не на чем споткнуться, их авторы и не расставляют таких подножек. И как правило, когда беру книгу, я не жду встречи с какой-нибудь нелогичностью. Однако если вдруг встречается какая-то удивляющая меня несостыковка, я откладываю её в памяти и после прочтения пытаюсь найти такую трактовку, которая бы давала объяснения всем нелогичностям. Так случилось с «Мисо-супом», в котором было две нелогичности, запустивших процесс (первая – когда описывая дурноту японцев, Кендзи постоянно выводит, что плохие – американцы, вторая – что из не предвиденной малышом Кендзи смерти своего отца Кендзи делает вовсе странный вывод, что человек не ответственен за всё плохое, что с ним случается), так, совершенно неожиданно (это всегда неожиданно), случилось и с «Лотом». Только у Пинчона в разы больше и подсказок-подножек, и подсказок-намёков, и подсказок-аллюзий, так что я просто уверен, что не смогу (да и не буду пытаться) их все считать и объять. И тем более не смогу абсолютно-всё-всё (такого всего-всего у Пинчона слишком много) увязать в одну стройную трактовку (в конце концов, это задача тех, кто будет писать по нему диссертацию, чем я, к счастью, не обременён), а просто изложу описание возможного проекта фундамента (эк замахнулся!..) для дальнейших раскопок (зачёркнуто) построек.
После такого пространного отступления должно стать понятным, почему то, что Эдипа не «распоряжается наследством», а предпринимает поиски тайной организации, не является несостыковкой: автор сам даёт объяснение этому. Мы знаем, что 1) у Эдипы есть психоаналитик и 2) Эдипа сама постоянно подозревает у себя шизофрению. Версию с шизофренией подкрепляет и свойственная шизофреникам фиксация Эдипы на буквах и поиску смыслов букв (она настолько слёту считывает аббревиатуры разных названий и фраз, что естественно предположить, что эти названия и фразы её же мозг ей и подсунул), и мания преследования, выраженная в том, что она обнаруживает вокруг всемирный заговор, попутно теряя одного за другим «своих мужчин», и то, что само это тайное общество, которое она обнаруживает, преследуется (интересно, из чего я это вывел, ведь прямо сейчас я не могу сказать, кем кроме Эдипы оно преследуется, подумаю на досуге, всем добро пожаловать в рецензию ненадёжного рассказчика). Более того, в какой-то момент Эдипа начинает слышать голоса. Несостыковкой является другое – все те люди, которые поддерживают Эдипу в её поисках (впрочем, мы видим всех их её глазами).
Вторая нелогичность состояла в том, что Эдипа сама списывала в список утраченных всех мужчин, вне зависимости от того, насколько они «утрачивались» в реальности: в этом списке были и умерший автор пьесы, и увезённый полицией в дурдом её психоаналитик, и сбежавший с другой девчонкой её адвокат-любовник, и обрётший какую-то новую личность муж, который при этом никуда от неё не сбегает. Уж казалось бы, за последнего она могла бы побороться, но она сразу же квалифицирует это как потерю. В течение всего произведения поражает неуёмная жажда Эдипы заводить новые знакомства и связи, но поддерживать эти связи у неё не получается. При этом за всё время она не воскресила ни одной связи из оставшегося за рамками произведения своего прошлого, что говорит о том, что и те связи оборваны (попался только один знакомый, знавший её двухлетней давности, но и то - случайно). Возможно, именно поэтому она знакомится в таких объёмах, почти буквально с каждым встречным, и каждому встречному готова вывалить тонну своей рефлексии. Пускается в любовную связь не столько потому, что хочет восстановить равновесие в их отношениях с мужем, который признаёт особенно хорошенькими восьмилетних девочек, сколько стремясь образовать хоть какую-то надёжную связь. Чего-чего, а символов разъединённости и потерянности в романе хватает:
эти рельсы соединяются с другими, следующими, пересекаются и сплетаются с ними, усугубляя черноту ночи, придавая ей подлинность. Если б только она смотрела в оба.
Ей вспомнились старые пульмановские вагоны, брошенные там, где кончились деньги или иссякли потоки пассажиров, среди зеленых равнин, и теперь служившие хижинами, вокруг которых сушилось белье, а из жестяных труб лениво курился дымок.
Замечу, что та самая тайная организация Тристеро П.О.Т.Е.Р.И., которую выслеживает Эдипа – почтовая, и что именно благодаря ей, по мнению Эдипы
энное число американцев по-настоящему общаются друг с другом, оставляя всю ложь, все повседневные заботы, всю скуку душевной нищеты официальной государственной почте.
Эдипа очень упорна в поисках:
Целый час рыскала она среди бетонных опор автострады, никогда не видевших лучей солнца, натыкалась на пьяниц, бродяг, бездельников, педерастов, шлюх, свободно разгуливающих психопатов, но секретного почтового ящика не находила. В конце концов все-таки набрела в густой тени на большой жестяной бак с трапециевидной откидной крышкой, похожий на обычный мусорный контейнер около четырех футов высотой, старый и позеленевший. На трапециевидной крышке от руки было написано П. О. Т. Е. Р. И.
То есть, WASTE – дословно, «мусор». Но несмотря на такую старательность, эту фантастическую организацию мечты Эдипе найти не суждено. Она может только бесконечно приближаться к ней, накапливая информацию, как гипербола, постоянно приближающаяся к своим асимптотам, но так никогда их не достигающая. К нашему счастью Эдипа незнакома с теоремой Гёделя, иначе этой книги могло бы и не появиться. Но шутки в сторону. Эдипа настолько боится остаться в одиночестве, что стремится ощутить близость любого, даже самого непривлекательного персонажа:
Эдипа сразу же ощутила непреодолимое желание прикоснуться к нему, опасаясь, что иначе она в него не поверит и забудет о нем. Измученная, едва сознавая, что делает, она сделала три последних шага, села, обняла старика, прижала к себе и с трудом перевела затуманенный взор со ступенек в утро нового дня.
Это и стало третьей странностью: ко многим героям романа Эдипа испытывает материнские чувства, и эту потребность материнства удовлетворить не получается:
У Чингиза Коэна, одетого в свитер в стиле Барри Голдуотера, был легкий летний грипп, а ширинка наполовину расстегнута. Эдипа тут же прониклась к нему материнским чувством.
Хотя эти мужчины – её ровесники и потенциальные половые партнёры, или годятся ей в отцы, как старик, о котором уже шла речь:
– Его надо вести туда? – спросила Эдипа. – Наверх?
– А куда же еще, леди?
Эдипа не знала. Она неохотно отпустила старика, словно отпускала собственного сына, и он тут же поднял голову и посмотрел на нее.
Муж Эдипы изображён страшно уязвимым человеком, которого всё время надо успокаивать:
– Малыш, – беспомощно сказала Эдипа, не зная, что делать, и чувствуя страх за мужа
<…>
мой муж под действием ЛСД ползет, как ребенок, из комнаты в комнату, уползая все дальше в свой пряничный домик – в самого себя
При этом у Эдипы нет детей, с которыми она могла бы удовлетворять эту потребность, а автор не даёт никакого объяснения, почему их нет (как дал бы автор любого другого не-постмодернистского романа, типа «у неё не было детей, потому что ей хватало играть няньку при муже» или «она хотела детей, но её смущало то-то и то-то»). Однако мысль о детях время от времени исподволь стучится к Эдипе.
Ни с того ни с сего с ней стали случаться приступы тошноты, длившиеся пять – десять минут, которые повергали ее в глубочайшее уныние и так же неожиданно проходили. Ее мучили кошмары, головные и менструальные боли. Как-то она поехала в Лос-Анджелес, наугад выбрала в телефонной книге первую попавшуюся докторшу, пришла на прием, назвалась Грейс Бортц и сказала, что забеременела. Ее направили сдавать анализы. Но на следующий прием Эдипа не явилась.
В итоге мы узнаём, что беременности что-то мешает, но, повторяя путь Эдипы, так и не узнаём, что:
Зубная боль мучила ее все сильнее, и во сне Эдипа слышала чьи-то злобные голоса, от которых не было спасения; они звучали невесть откуда – казалось, сейчас кто-то выйдет из полумрака зеркал и поведет ее в пустые комнаты. Никакой гинеколог не мог бы определить, чем она беременна.
Можно только догадываться, что и к этому имеет отношение Тристеро, а точнее, само её помешательство:
На 3-центовой марке серии «Матери Америки», выпущенной в День матери 1934 года, цветы слева у ног «Матери» Уистлера были заменены росянкой, белладонной, ядовитым сумахом и другими растениями.
Четвёртой нелогичностью, которой Пинчон не даёт прямого объяснения, стало то, что Эдипа, обращаясь к своему отражению в зеркале, предлагает себе назваться каким-то из мужских имён:
Назовись Майлзом, Дином, Сержем или Леонардом, детка, посоветовала она своему отражению в зеркале сумрачного дня. Впрочем, все равно они определят это как паранойю.
В первой половине книги один хулиган налепил ей на грудь бирку с надписью «Меня зовут Арнольд Снарб», и бармен, с которым она разговаривает, называет её Арнольдом. Но с этого момента до её монолога перед зеркалом проходит уйма других событий. И между монологом и её звонком тому бармену, когда она снова представляется Арнольдом, проходит отнюдь не пять секунд. Я искал имя Эдипа, но то ли плохо искал, то ли женского варианта имени Эдип просто не существует. У меня даже появилась было теория, что Эдипа – не она, а он, это могло бы объяснить как то, что беременность для Эдипы невозможна, так и подкрепить идею, что те, кто помогает Эдипе в её шизофренических поисках – плоды её вымысла. Ведь когда Эдипа спрашивает режиссёра постановки пьесы о смысле деталей его постановки, он говорит, что то, что она увидела, существует в его голове:
Поймите, что эта пьеса существует не в сценарии и не в той книжке, которую вы разыскиваете, а здесь. – Из горячего облака высунулась рука и ткнула в окутанную паром, отдельно висящую голову. – Вот для чего нужен я. Облечь дух плотью.
В то же время намекая, что и он сам, раз она его видит, существует в её голове:
– Если бы я полностью растворился в материале, – рассуждал голос за клубами пара, – так сказать, просочился бы через канализацию в Тихий океан, то все, что вы сегодня увидели, исчезло бы вместе со мной. А с этим маленьким миром пропала бы – Бог его знает как – и та ваша ипостась, которая так всем этим интересуется.
Ближе к концу книги он умирает, а я перестаю находить достаточных подтверждений этой теории.
Однако само то, что я пытаюсь раскопать какой-то смысл, сопоставляя нелогичные действия персонажей, является поводом для смеха, ведь всё это произведение Пинчон стебётся над фрейдизмом. Его (Эдипы) психоаналитик мнит себя Эйхманом и пытается найти спасение в учении Фрейда (это такое прикрытие, ведь любой нацист стал бы юнгианцем), однако напротив приходит к выводу, что фрейдизм – полная ерунда, а своим пациенткам (!) даёт ЛСД (правда, несмотря на такое оригинальное следование Фрейду, позже он включает в свою ЛСД-шную программу «лечения» и их мужей). Довершают стёб говорящие имена и топонимы – Эдипа, Фаллопян, Сан-Нарцисо, отдельные мифологические сюжетные линии, вплетающиеся в повествование тут и там – герой пьесы «Трагедия курьера» (опять же, к невозможности связи) женится на своей матери, и т.п. Но выискивать сейчас все мифические аллюзии в таком насыщенном тексте мне очень лениво, так же, как хоть как-то касаться энтропии, на которой тут тоже, в общем-то, много линий основано (и да, пусть этим займётся тот, кто пишет диссертацию).