Второе отделение
Акт Третий. Мария Петровых
Продолжаем разговор. Начало - здесь.
Дамы Мандельштама - это, конечно, отдельная и яркая страница биографии поэта, по мне - так куда более яркая, чем его пук бомбочка от 1933 года про "кремлевского горца-осетина, его червеобразные пальчики и широкую грудь".
Мы еще вернемся к этому произведению, которое все либералы нашей необъятной Родины еще с иудогорбачевских времен вывесили из окон, подобно Флагу Несуществующей Страны Либерастии, вот только воспринималось оно, подобно белой тряпице с Болотной, натуральным "Изделием №2"
А сейчас нам важен антураж, обстановка тех лет в Стране Советов и в семье Мандельштамов, поскольку никто не отменял сформулированного в известной песне девиза:
"Я, ты, он, она
Вместе - целая страна,.
Вместе - дружная семья,
В слове "мы" - сто тысяч "я"
Так вот, обстановка в семье была вполне рабочей - Осип влюблялся и домогался понравившихся женщин, Надежда Яковлевна эти влюбленности четко контролировала и натягивала поводок со строгим ошейником, чтобы влюбленный муженек помнил, что у него есть одна-единственная НЯМа!
Поэт-любовник тут же делал стойку и невинную физиономию, целовал Наденьку и заливался веселым хохотом, который переводился с семейно-мандельштамовского:
"О, как же ты могла помыслить об адюльтере, дорогая?"
Перевод со смехачевского привожу лишь потому, что хохотал Осип Эмильевич всегда и везде, по поводу и без повода, чаще даже без повода, многих современников подводя к мысли о серьезных психических отклонениях в собственном здоровье. Все четко фиксирующая документалист Лидия Гинзбург напишет в своих дневниках от 1933 года:
«Мандельштам слывет сумасшедшим и действительно кажется сумасшедшим среди людей, привыкших скрывать или подтасовывать свои импульсы. Для него, вероятно, не существует расстояния между импульсом и поступком, — расстояния, которое составляет сущность европейского уклада»
Смех смехом, но оседлав с 1925 года конька прозы, покатавшись вдоволь по Союзу (писательские командировочные + выступления + публицистика + переводы + издание книг, которых в эти годы у Мандельштама вышло 8 (восемь!) наименований), к началу 1930-х годов Осип Эмильевич уверенно входил в топ-лист советских литераторов. Лазарь Каганович, курирующий культуру в Политбюро ЦК ВКП(б), лично составил этот "золотой" списочек и направил его Сталину в апреле 1932 года, аккурат к готовящемуся Съезду советских писателей и созданию их профессионального Союза.
Друзья мои, это я к тому, что НЯМа пишет о непреходящей бедности и скудности быта их "дружной" семьи, о том, что "мы хлеба горбушку — и ту пополам!", а мне почему-то верится с трудом. Зная, как государство оплачивало и оценивало писательский труд, не верится, и все тут.
Тот же Юрий Олеша, написавший в середине 20-х практически единственный свой роман, до конца дней (1960 год) гусарил в ресторанах и мог содержать себя и супругу. А тут восемь книг, переводы, стихи - и... "нету денежек у нас, нету".
Но, не про денежки у нас разговор, а про девушек. Которых очень любил Осип Эмильевич. И они любили его. Как поэта. Отстраняясь и убегая при настойчивых попытках поэта к более близкому знакомству.
В описываемые годы (1933-34) страсть захлестнула "стареющего поэта", и эта страсть имела имя и фамилию. Мария Петровых - скромный и добрый человек, талантливая поэтесса, ставшая искренним другом Ахматовой и Пастернаку. Борису Леонидовичу она стала в эвакуации даже больше, чем друг. Потом любила Фадеева. Но это все потом. Пока же ей пришлось отражать яростные наскоки гусара Осипа.
В своих «Листках из дневника» Ахматова писала:
«В 1933-34 годах Осип Эмильевич был бурно, коротко и безответно влюблён в Марию Сергеевну Петровых».
Из воспоминаний сестры Марии Петровых Екатерины:
«Влюблённость Мандельштама в Марусю была чрезвычайна. Он приходил к нам на Гранатный по три раза день.
Прислонялся к двери, открывающейся вовнутрь, и мы оказывались как бы взаперти. Говорил он, не умолкая, часа по полтора-два.
Глаза вдохновенно блестели, голова запрокинута, говорил обо всём: о стихах, о музыке, живописи. Помню один эпизод, рассказанный мне Марусей. Она была дома одна. Пришёл Осип Эмильевич и, сев рядом с ней на тахту, сказал: «Погладьте меня». Маруся, преодолевая нечто близкое к брезгливости, погладила его по плечу. «У меня голова есть», - сказал он обиженно».
Кстати, познакомила Марию с Мандельштамами сама Ахматова. Вскоре из заключения освободился ее сын, Лев Гумилев. И тут история 1921-го года (Дама (Ольга Арбенина)-Гумилев-Мандельштам) повторяется, только на месте отца бороться за Даму (в данном случае, Марию) выходит сын. Лев. Лев Николаевич Гумилев.
Матерый покоритель сердец Мандельштам, желая унизить его, сочиняет сонет-балладу, где фигурируют Львенок, Мария и мудрый патриарх Иосиф (понятно кто есть кто, не так ли?) Так вот, нежная и кроткая Мария в итоге остается со Львенком, при этом, правда, "кривыми оцарапана когтями".
Только Осип Эмильевич ошибся. Мария Петровых не желала ни того, ни другого. Она хотела жить, любить и писать стихи. Но Мандельштам привык, чтобы слушали его. Он читает Марии свое свеженаписанное "Мы живем под собою ни чуя страны", подводя Даму Сердца на эшафот. Вольно-невольно ли, дело другое.
Но на этом история не кончается. Ребята "с холодной головой и горячим сердцем", а также портретом Железного Феликса над рабочим столом, решили разобраться, что это за стишок такой читает хохотунчик Осип (доселе абсолютно лояльный Советской власти) своим знакомым и приятелям.
На допросе Мандельштам выложил полтора десятка фамилий своих слушателей, точнее, тех, кого он заставил ими стать. А фамилию Петровых - то ли по забывчивости, то ли надеясь на ее будущую восторженность его "мужеством", - не назвал.
Каков же был его ужас, когда он увидел у следователя на столе этот самый стишок, записанным на бумаге. Ему показалось, что это почерк Петровых. Ой-вэй, наш Осип страшно-таки перепугался, что чекисты теперь уличат его в неоткровенности. И на следующем допросе он назвал следователю имя Марии, даже не дожидаясь его вопроса.
Причем назвал ее не только среди слушателей стихов, но и не скрыл, что она записала текст стихотворения. А это уже попахивало "распространением контрреволюционных материалов".
Про такую "любовь" пусть снимают картины... Или не снимают.
Екатерина Петровых, переживая за сестру, так говорит об этом в своих воспоминаниях:
«Безумец Мандельштам стал изо всех сил клеветать на Марусю в надежде, что её тоже вышлют в Чердынь и там, в уединении, она оценит и полюбит его. Даже сотрудники НКВД понимали, что имеют дело с сумасшедшим.
Все, узнавшие о поступке О.Э., смотрели на Марусю как на обречённую... Марусю не арестовали лишь потому, что «там» поняли, чего добивается этот сумасшедший «хитрец» и решили не выполнять его безумного желания».
Хэппи энд? Можно сказать и так. Только вот, Осип-то долго еще никак не успокаивался, сочиняя стихи про Марию и предрекая ей б-о-о-о-льшие неприятности.
Или он так грехи замаливал? Оцените сами, как чувствуете эти строки?
Твоим узким плечам
Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком да кровавым песком…
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
1934 г.
Вот таким вот оракулом не очень добрым был Осип. Хорошо, что не сбылось, не исполнилось.
Ну а что же с самим автором сделать собираются? Неужели, срок и лагеря?
Нет, вовремя подключились влиятельные друзья Мандельштама, все порешали, убедили соответствующие органы, что поэт хороший, пусть и немного с закидонами, и выкружили, пожалуй, самое безобидное наказание из возможных, - вольное поселение в любом городе Советского Союза, кроме столичных и крупных, разумеется.
Так что, собирай багаж, Надежда Яковлевна.
Чемодан - Вокзал - Воронеж.
Поехали...
Рефракция аналитическая
Аналитическая - то есть с попыткой анализа того самого "горца кремлевского". Итак, мы знаем, что все у Мандельштамов было хорошо. Ну, не дала Мария поцеловать себя, засветив морской раковиной в небритую щеку поэта (реальная история). Царапина до кровушки, обидно, конечно.
Плюс к тому, не самая удачная проза написана была Мандельштамом в поездке по Армении, где он много отдыхал и немного работал. Много работать, будучи гостем Армении нельзя по определению, - радушные хозяева с их вкуснейшими шашлыками, тающими во рту люля и легким, но сладко дурманящим вином, просто не дадут такой возможности.
Поездка по Кавказу была осуществлена по протекции любезного друга Николая Ивановича Бухарина. Высокого полета человек, поэтому не хотелось Осипу подводить куратора, желал он отчитаться за кавказское путешествие. Решил Осип Эмильевич опубликовать сыроватое эссе, но тут критики-стервятники накинулись, все нервы растрепали.
А поэт же все обостренно ощущает, проецирует события частные на общественные, делает выводы глубокомысленные. Вот и сочинилось само собой твореньице: "Мы живем, под собою не чуя страны..."
Только позвольте, а что вы под собой должны чуять-то? Страна - это не Наденька, простите, не диван, не "белый друг", которых надо чуять и пользовать. А Страну могут почуять другие страны, только не под собой, а над собой. Поскольку и заточено все было в Стране к тому, чтобы выйти в предстоящей смертельной схватке победителем с фашистским Драконом, головы свои подымающим и жаром нацизма попыхивающим.
Дальше вообще детские сравнения пошли - "пальцы толстые, усы тараканьи, грудь широкая". В чем гениальность-то, кто подскажет?
"Как подкову кует за указом указ" - читаем в стишке. Ну да, так и есть. Только указы-то выходили из-под пера Иосифа Виссарионовича самые нужные и верные. Один из них, аккурат в год написания стишка, вышел.
В том самом 1933-ем чекистам удалось раскрыть заговор "общества педерастов", куда входили не кузнецы с хлеборобами, а высокие должностные лица.
На основании агентурных материалов о наличии объединения педерастов ОГПУ были проведены аресты в Москве и Ленинграде.
Следствием установлено наличие объединения педерастов из среды актеров, служащих, литераторов и отдельных деклассированных элементов из рабочих.
Не это же "дело педерастов" так взволновало Осипа Эмильевича, он-то, как мы знаем, все больше до дамочек был охотник.
А что там у нас с дамочками, в Воронеже?
Акт четвертый. Наталья Штемпель
Мандельштам не был бы Мандельштамом, если бы и в Воронеже он не подыскал себе свою "Лауру", познакомившись с преподавательницей литературы в городском техникуме. Ее звали Наталья Штемпель - в роду были немецкие корни.
Девушка в детстве болела туберкулезом, что привело к хромоте, на которую сама Наталья не обращала внимания. Но не мог не обратить Мандельштам. Как и полагается большому поэту, он сочинил красивое стихотворение о "легкой походке" воронежской подруги, наделив ее душевными чертами мадонны.
Здесь нет большого преувеличения. Действительно, Наталья Евгеньевна обладала невероятно добрым и мягким характером, сумев ужиться не только с обидчивым мэтром поэзии, но и с его, не побоюсь сказать, сварливой женушкой, которая в своих мемуарах "растоптала и опустила" всех, с кем общалась, контактировала и даже дружила. Да что говорить, если сама Ахматова порой выглядит в книге НЯМы откровенно жалко и убого.
И все-таки, одно исключение НЯМа сделала. Да-да, для "Ясной Наташи" из Воронежа у нее нашлись нормальные человеческие слова, что само по себе удивительно. Видимо, она не сомневалась, что к хромоножке муж приставать не станет. Хотя, судя по воспоминаниям самой Штемпель, такого ощущения нет:
"Надежды Яковлевны дома не было. Осип Эмильевич сидел на кровати в своей обычной позе, поджав под себя ноги по-турецки и опираясь локтем на спинку. Я села на кушетку. Он был серьезен и сосредоточен.
"Я написал вчера стихи.... Это любовная лирика...Это лучшее, что я написал". И протянул мне листок"
Стихи эти прочитаем чуть ниже. После акта передачи листа, поэт вновь затребовал поцелуев, а по факту полученного, наказал Наталье передать сие творение в Пушкинский Дом, как наказ или завещание. Почему в Пушкинский Дом, а не в архив к Наденьке? Наверное, потому что почувствовал себя равным Солнцу Русской Поэзии. Такое у поэтов случается. И ничего здесь страшного нет. Это нормально.
А вот и сами стихи:
I.
К пустой земле невольно припадая,
Неравномерной сладкою походкой
Она идёт — чуть-чуть опережая
Подругу быструю и юношу-погодка.
Её влечёт стеснённая свобода
Одушевляющего недостатка,
И, может статься, ясная догадка
В её походке хочет задержаться —
О том, что эта вешняя погода
Для нас — праматерь гробового свода,
И это будет вечно начинаться.
II.
Есть женщины, сырой земле родные.
И каждый шаг их — гулкое рыданье,
Сопровождать воскресших и впервые
Приветствовать умерших — их призванье.
И ласки требовать от них преступно,
И расставаться с ними непосильно.
Сегодня — ангел, завтра — червь могильный,
А послезавтра — только очертанье…
Что было поступь — станет недоступно…
Цветы бессмертны, небо целокупно,
И всё, что будет, — только обещанье.
Сильно написано. Это не "усища-голенища". Это настоящий Мандельштам.
Эпилог
Возвращение в Москву (или ближе к Москве, как потом выяснилось) пришлось на 1937 год. Заведенный и обиженный на весь свет Осип Эмильевич пытался писать верноподданические стихи, но получалось не очень. Зато в общении с диссидентствующими товарищами, он снова взахлеб костерил власть, не понимая тех перемен, что проходили в обществе.
Ленгвардия уходила на покой. Точнее, ее уводили. Тех, кто привык решать все вопросы "именем революции", уничтожая миллионы порядочных русских людей, тех, кто разворовал и распродал колоссальные российские ценности и активы, тех, кто мучил священников и лишал веры православных людей, - теперь самих вели на полигоны в московской Коммунарке, подмосковном Бутове, ленинградском Левошове. Революция дожевывала своих "детей"...
Почти все его женщины (кроме Ольги Ваксель) продолжали жить. А у него уже не было сил, желания и здоровья для стихов и дам. Тогда зачем было цепляться за жизнь? Он и не цеплялся.
Осип Эмильевич Мандельштам ушел в мир иной в декабре 1938-го, на пересыльном этапе под Владивостоком по причине паралича сердца.
Ему было тогда неполных 48 лет.
А той Леночке, с которой мы начали наш рассказ, в этом году исполнится 60 годиков.
И пенсию ей оформлять не надо.
Потому как она давно уже живет в Израиле, где в свое удовольствие рассказывает деткам про поэта Мандельштама.
И читает его стихи.
Детки многого не понимают.
Но слушают очень внимательно.
