Федька Ступин, прозванный просто Ступой, был местным бездомным, бродил по окрестным деревням, во многих домах его жалели и оставляли переночевать. Все его знали, знали его печальную историю (дом и семью он потерял в пожаре) и не боялись. Был он кроток, угрюм, мог и выпить немного, если предлагали, но не буянил и зла за ним не водилось. Вот и в тот вечер он остался у нас на ужин, потом бабушка расстелила ему постель на широкой скамье за перегородкой, лишь условно разделявшей нашу единственную комнату на две части.
Мне было сложно скрыть вызванное этим раздражение. Я всегда любила погостить у бабушки, для меня это было самое счастливое время - речка, природа, друзья, свобода, бабушкина забота и ее удивительные рассказы. Но теперь, когда так тяжело болел отец, когда почти не было надежды, ничто не могло принести радость. Напротив, я много злилась. На судьбу, на себя, на родителей, на врачей, на всех, кто мог просто дышать, ходить, смеяться. На всех, у кого было будущее. Отец этого не мог и не имел. Положение ухудшалось, и мама отправила меня к бабушке, просто чтобы оградить хоть ненадолго от этого кошмара, приносящего не меньше страданий, чем мысль о его возможном конце.
И вот теперь, будучи и сами сгорбленными под тяжёлой ношей, мы приютили в доме этого малознакомого человека, от которого неизвестно чего можно было ожидать. Зачем? Об этом я спросила бабушку, когда забралась на высокую пружинную кровать, где мы спали вместе. Она посмотрела на меня с сочувствием и грустно вздохнув ответила: «Добро не ждёт подходящего времени. Помочь нужно сегодня. Он не навредит, обещаю. Спи, милая».
К сожалению, тогда мне в душу эти слова не проникли. Я лишь отвернулась и страдальчески поморщилась - Федька ещё и звучно храпел. Под его мерный храп я начала потихоньку проваливаться в привычный для того времени кошмарный сон. В этом сне я стою под окнами нашего дома, сознавая, что мои родные в страшной опасности. Нужно скорее их предупредить, добраться до нашего шестого этажа. И я бегу, что есть сил, вот только ноги будто месят глину. Добираюсь до лифта, поднимаюсь, но лифт уже наверху начинает падать. Что-то страшное и тёмное ползет вверх по пролётам, пока я падаю, и перед самым крушением... я просыпаюсь.
Ещё с закрытыми глазами я почувствовала, что кто-то стоит у изголовья кровати, наклонившись к моему лицу. Федька. Меня сковал страх, я побоялась открыть глаза и даже шелохнуться. Может быть, он просто уйдет, если я сделаю вид, что сплю и что ничего не заметила. Что ему может быть нужно? Что он задумал сделать? Ну и зачем, зачем мы оставили его на ночь, я же говорила!
«Не злись на меня, Соня. И прости меня», - прошептал кто-то так близко, что я ощутила лёгкое дуновение на лице.
О чем он? В памяти всплыли кадры из страшных фильмов о маньяках, приносящих извинения своим жертвам. Я продолжала делать вид, что сплю и ничего не слышу, судорожно соображая, как мне поступить, как разбудить бабушку. И почему она ещё ничего не почувствовала, не проснулась?
«Не бойся, прошу. Просто я очень устал, Соня, я так устал идти. Мне пора домой».
Но у него дома нет, он сгорел. Бабушка рассказывала, что в том огне погибли его мама и дочь. Жены к тому времени уже не было. Сам он чудом остался жив, хотя чудо это злое - загулял в ту ночь. Сложно было представить, как человеку жить с таким чувством вины. Но мы тут причем? Тут я стала замечать, что в комнате присутствует какой-то нарастающий ритмичный звук, такой знакомый и понятный, но словно толща воды отделяла меня от действительности, я не могла его идентифицировать.
«И я уже почти дома. А ты будешь ещё нескоро».
Это какая-то загадка, какая-то страшная игра? Звук усиливался, приобретая чёткость. И слова разбирать стало все сложнее.
«Это не страшно, - ты должна знать, хоть и не поймёшь и не поверишь. Просто запомни. Твоя боль - единственное, о чем я могу сожалеть и что не дает мне покоя».
Да что он мог знать о моей боли. Кто и что мог знать о ней. Даже когда твой близкий погибает в пожаре, это не так страшно, как смотреть на его страшные мучения долгими месяцами и быть абсолютно беспомощным... И тут я наконец поняла, что слышу на фоне этой речи и оцепенела уже от самого настоящего ужаса. Я слышала все тот же самый мерный Федькин храп на скамье, за перегородкой. Он спал, это не он стоял рядом со мной. Я захотела прокричать бабушке, что здесь кто-то есть, но ни одна мышца мне не подчинялась. На подоконнике рядом стояла маленькая иконка, которую подарил мне отец, она всегда была со мной. Я ставила её рядом перед сном, а днём она всегда лежала у меня в сумке. Я не набожный человек, но боялась остаться без неё, она была для меня воплощением защиты. Вот и сейчас я подумала о ней.
«Ты правда думаешь, что иконка тебя защищает, глупенькая?»
Тот, кто был рядом и дышал прямо в лицо, посмеялся. Таким знакомым, таким родным, самым дорогим мне смехом... сквозь слезы.
«Это моя любовь всегда тебя защищала и будет защищать. С иконкой или без. Наши души навсегда связаны, но у тебя впереди еще много уроков, а у меня только последний и самый главный. Я им с тобой поделиться не могу. Мир живых людей очень хрупок, вопреки их ожиданиям, он нуждается в добре и сострадании. Тебе это по силам, хоть иногда и кажется, что это совсем не так. Мне пора».
По моим волосам прошелся легкий ветерок, будто чья-то невидимая рука погладила их, совсем едва коснувшись.
Федька повозился во сне, что-то пробормотал и захрапел снова. Тут проснулась и бабушка, наверное что-то почувствовав, крепко прижала меня к себе.
«Баб, тут кто-то есть, ты слышишь?» - прошептала я.
«Нет, моя хорошая. Уже никого нет».
Я положила голову на ее подушку и горько заплакала. Неизвестно слезы скольких людей впитывала эта подушка в ту ночь.
Когда я проснулась, Федька уже собирался уходить. Скрючившись у порога, он пытался сладить со своей старой поношенной обувью. Его потерянный вид переполнил мою душу состраданием, я будто в первый раз его увидела. Почувствовав непреодолимое желание что-то сделать для этого человека, что-то дать, я подошла и молча протянула ему папину иконку. Он поднял на меня глаза, потухшие и серые словно пепел, и в них на миг промелькнул свет и... тоже сострадание. Федька достал какую-то тряпицу, бережно укутал в неё иконку и положил в нагрудный карман. Похоже в тот миг мы достигли полного молчаливого взаимопонимания.
Через несколько минут после его ухода раздался стук в дверь. Вошел сосед. Он был в то время единственным обладателем стационарного телефона в деревне, и связь с городом осуществлялась в основном через него. Утром был звонок из больницы. Видно было, что ему трудно начать говорить, он собирался с духом, посмотрел на меня, на бабушку... и понял, что нам уже откуда-то всё известно.