Она уже научилась определять даже по малейшим признакам, какой поступок продиктован природным благородством и чистотой души, а в каком есть доля неестественности, чрезмерности, вычурности, излишней странности…
«Альберта нельзя назвать человеком в обычном, традиционном понимании смысла этого слова, — думала Консуэло, — он — выше, больше… Но… как же тогда?.. сверх… сверхчеловек… избранный нести крест за тех, кто испытывает страх перед жизнью… Но, а кто же тогда я?.. Та, кто утешает, помогает, поддерживает… — да разве же этого мне мало?.. — тогда я недостойна находиться рядом с этим человеком… Но кто ещё отважится, или хотя бы обратит внимание на одинокого неприкаянного странника, бредущего вдоль окраин городов, убеждённого в том, что его душе нет места на этой земле, обречённого на очень скорую смерть — которым он вновь станет — и возьмёт на себя миссию сопровождать и быть свидетелем благородства и безумия, будучи в состоянии интуитивно ощущать грань, отделяющую одно от другого, способный пережить все испытания, стать верным и преданным другом — нет, несравнимо больше, чем другом — его тогда очень скоро просто забудут… Господи, мне даже страшно представить… Да что же за мысли владеют мной!..», — девушка осторожно, но быстро встала, чтобы не потревожить сон молодого человека и решила прогуляться по живописной зелёной опушке леса.
Цыганка неспешно шла в направлении, противоположном деревенским поселениям. По обе стороны узкой тропинки росли бледно-лиловые цветы на тонких высоких стеблях, по невесомым лепесткам которых она, едва прикасаясь, проводила ладонями и кончиками пальцев, стараясь не повредить их хрупкую красоту. Высокие зелёные кусты, о крошечные зубчики мелких листьев которых легко можно было поранить руку, тёмной стеной росли слева и справа от колокольчиков, загораживая свет этим почти прозрачным созданиям.
«Как это несправедливо…», — мимолётно, выказывая свою натуру даже здесь, подумала Консуэло.
Девушка чувствовала, что с каждым шагом её сердце бьётся быстрее, дыхание становится чаще, а руки холодеют. Цыганка закрыла глаза.
«Да что же это со мной, в самом деле?.. — Консуэло, конечно же, понимала причины такого состояния, но также она осознавала, что ей понадобятся силы, и она не должна растрачивать их впустую. Но если цыганка позволит себе «сойти с ума», погрузиться в самую пучину этих противоречивых чувств, отпустит их на волю, перестанет держать себя в руках — то и она, и Альберт неизбежно и безвозвратно утонут, погибнут в ней в объятиях друг друга раньше отпущенного им срока, — Где моё самообладание, не раз спасавшее мне жизнь?.. Ведь оно сейчас необходимо мне как никогда… Будучи в рассудке, он сделает всё, чтобы мир не рухнул на наши плечи…».
Можно было сказать, что Альберт за свою жизнь уже стал привычен к проявлениям собственного безумия — подсознательно он понимал, что это никогда не закончится, что призраки, казавшиеся ему живыми людьми, но ввиду глубины столетий, из которой они являлись, походившими на призраков из преисподней, будут следовать за ним по пятам до конца дней в попытках уничтожить и забрать к себе. Но молодому человеку, несмотря на обуревавший его страх перед чудовищными видениями, принимаемыми за реальность, благодаря дару предчувствовать будущее, где-то на краю сознания всегда с приходом рассвета было известно, случится ли сегодня очередной приступ, где Альберт порой даже иллюзорно рисковал жизнью в сражениях с ними.
«Господи… они идут… они опять здесь… За что я расплачиваюсь?..», — думал он, спеша в пещеру Шрекенштейна.
До встречи с Консуэло он был гораздо слабее, силы в этих схватках часто были неравны. Но после того как она появилась в жизни молодого человека, словно глоток свежего воздуха — часть энергии, до сих пор не находившей иного выхода — устремилась к ней как к родственной душе, как к сердцу, в котором таятся те же помыслы и желания. Если бы Консуэло и Альберт не увидели друг друга в тот судьбоносный день — однажды он мог бы умереть на месте от страха — настолько ужасными порой были видения молодого человека. Теперь же, если они и посещали Альберта — цыганка, видя, что он расширившимися от испуга глазами, внезапно замерев, смотрит в пустоту — незримо присутствовала рядом, и это помогало её другу выдержать мнимое нападение духов, вырвавшихся из заточения стен столетий. Когда же битва казалась молодому человеку проигранной, и Альберт, побеждённый, готов был упасть на землю — девушка осторожно, чтобы не подвергнуть себя опасности — ведь он мог принять её за одного из чудовищ — медленно подходила со стороны, и, коснувшись его плеча, тихо, ещё не глядя ему в глаза, чтобы ненароком не испугать ещё больше, говорила:
- Альберт… Это я, Консуэло… я с тобой… Ты видишь — они уже ушли…
Почти неизменно мягкость её голоса и рук давали ему понять, что всё закончилось, что он не повержен, что она вновь спасла его. После этого неизменно следовало тёплое, нежное объятие.
Но бывали моменты, когда молодой человек никак не мог опомниться от своих кошмаров и уже был готов сдаться, покончив жизнь самоубийством — в порыве затмения рассудка Альберт мог это сделать голыми руками — девушка была в этом уверена — только чтобы не мучиться — и тогда девушке приходилось сначала разжимать его пальцы, вцепившиеся в собственную шею, а потом трясти за плечи — иногда со всем неистовством — последнее давалось ей огромным усилием воли — потому что было такое, что цыганка причиняла Альберту боль, хватая его за руки — и говорить всё громче, а иногда даже кричать своим тонким, высоким голосом:
- Альберт! Очнись! Это я, Консуэло! Я с тобой! Посмотри вокруг — никаких призраков больше нет!
Он несколько секунд смотрел на неё расширенными, безумными, непонимающими, невидящими глазами. Но всякий раз девушка, сохраняя мужество, не отводила взгляд — цыганка понимала, что, только так, не поддаваясь страху, она сможет вновь развеять эти грозные иллюзии — Консуэло помнила, какая физическая сила вселяется в молодого человека, когда он чувствовал, что ему или его возлюбленной грозит опасность — неважно, настоящая или мнимая — только так удастся дождаться, когда её друг придёт в себя. В объятиях девушки он переставал задыхаться, постепенно успокаивался и засыпал на плече цыганки. Тогда Консуэло осторожно опускала Альберта на траву и, убедившись в том, что не побеспокоила его, а так же зная, что теперь должно пройти по меньшей мере несколько часов, прежде чем молодой человек придёт в себя — удалялась на такое расстояние, чтобы Альберт не мог ничего услышать, и начинала придумывать новый весёлый танец, представляя, какую музыку он подберёт под эти движения, — а иногда в её голове из диалогов рождались целые пьесы — это помогало девушке отвлечься от грустных, тоскливых мыслей, навеянных очередным приступом помутнения рассудка у мужа.
Постепенно собственные шаги — своей монотонностью, а путь — однообразием и красотой — немного успокоили девушку и вновь придали философский настрой мыслям цыганки.
Вот уже почти семь дней в этих местах стояла безветренная погода, отчего природа вокруг казалась застывшими декорациями к какому-то невероятному спектаклю. Пепельная пелена, затянувшая небо, закрывала от мира лучи звезды, озаряющей мир на рассвете и тающей за горизонтом, возвещая скорое наступление ночи, и потому пейзаж, расстилавшийся по обе стороны от Консуэло, казался ей совершенно безжизненным.
Время неумолимо приближало тот час, который в жизни девушки не наступал ещё никогда. Цыганка понимала, что всё будет не так, как могло быть с Андзолетто — ведь если бы тогда это случилось, то походило бы на бесцеремонное, эгоистическое лишение чести — человек, которого Консуэло любила в прошлом, также был сильнее физически, и она просто не смогла бы сопротивляться до конца.
С первым мгновением, когда сумерки незримо начали опускаться на густой и без того мрачный лес, девушка повернула на казавшейся бесконечной дороге в обратную сторону.
Наконец храм любви, сплошь украшенный светлыми цветами, резко выделявшимися во тьме, делавшейся всё непрогляднее, стал виден вдали. Ощущение неотвратимости предстоящей ночи вернулось к цыганке, но теперь Консуэло могла владеть собой и сохранять чувство реальности. Её сердце вновь затрепетало, но сейчас это было нельзя заметить непосвящённому.
Не найдя взглядом молодого человека возле дома, девушка посмотрела в окно. Альберт, только что выпрямившись, стоял, возле ложа, на котором уже лежали подушки и шали вместо одеял. В доме было совершенно чисто, выметен весь сор. Последний признак подсказал цыганке, что приготовления закончены. «Приготовления закончены», — эта мысль поразила Консуэло своей твёрдостью, непоколебимостью, ясностью и нерушимостью, словно придавив к земле огромной гранитной плитой. Она ощутила холод во всём теле. Девушка смотрела в его глаза, где отражалось лёгкое смятение — молодой человек не ожидал, что девушка войдёт сюда сейчас. Губы цыганки приоткрылись, дыхание стало чаще, в глазах появился туман. Всё, что ещё несколько мгновений назад было вокруг — исчезло за серой завесой, перестало быть видимым — дом, цветы, деревья с зелёными кронами, предвещающие ненастье небеса… Во Вселенной остались теперь только двое, нашедшие друг друга таким странным и причудливым образом… — и кто знает — может быть, это на самом деле было так…
Альберт, не сводя глаз с цыганки, едва держась на ногах от волнения, подошёл к Консуэло и взял её руки в свои. Холод обжёг его ладони — только тогда молодой человек ощутил следы бури, прошедшей в душе девушки. Глаза его распахнулись от внезапного изумления. Молодой человек посмотрел на цыганку с ещё большим уважением. Альберт всегда знал о незаурядном мужестве цыганки, но теперь был поражён вновь — девушка смогла обуздать рвущуюся наружу внутреннюю бурю непредставимой силы; он же почти никогда не мог справиться с собственными чувствами, внезапными порывами, захлёстывающими, словно волны огромного океана - здесь была видна работа мысли и рассудка Консуэло.
- Сегодня… — произнёс молодой человек, медленно подходя к цыганке и беря её руки в свои. Говоря это, Альберт словно стремился убедить в этом себя, испытать, наконец, решимость, так необходимую ему сейчас. В голосе молодого человека звучали стремление к уверенности и одновременно страх.
- Да, сегодня… — она смотрела на него с любовью и почти материнской нежностью, в её взгляде читалось стремление поддержать молодого человека, облегчить его страдания, но уже не могла улыбаться, да и не пыталась делать этого — ведь молодой человек тотчас же почувствовал бы неискренность, и после этого Альберт мог бы разрушить не только всё то, что создавалось таким непосильным, каторжным трудом, но и уничтожить собственную жизнь. Девушка не хотела отпускать его руки, пока молодой человек хотя бы немного не успокоится, но цыганка понимала, что сделать это необходимо — чтобы дать ему свободу действовать дальше — только тогда вновь достигшее своего пика напряжение найдёт свой выход — сейчас Альберт стремился к этому как никогда — она видела это в его глазах и по тому, что его грудь стала вздыматься чаще.
Девушка начала осторожно и медленно разжимать свои пальцы, гладя ими ладони молодого человека. Наконец они напоследок сцепили пальцы и с крайне болезненным нежеланием за несколько секунд разжали их — словно расставались навек, словно пленник, осуждённый на вечное заточение и его возлюбленная.
Опустив руки, цыганка ощутила себя полностью во власти молодого человека. Консуэло продолжала широко раскрытыми глазами, слегка приподняв голову, смотреть в глаза Альберта. Её поза и взгляд говорили о том, что девушка была готова выполнить всё, о чём он попросит её.
Наконец, несколько мгновений спустя, цыганка и молодой человек, не сговариваясь и не оборачиваясь друг к другу, медленно вышли из дома и направились в разные стороны — для омовения перед ритуалом в водах пруда.
Здешние водоёмы были чистыми и прозрачными, но из-за ненастных небес их гладь была похожа на жидкое серебро, а безветренная погода лишь усиливала это впечатление. Консуэло осторожно вошла в воду, по которой сразу же заструилась лёгкая рябь, превратившая воду в подобие светлого блестящего тонкого шёлка — одну из тех тканей, из которой шили платье, в котором она появлялась на сцене Берлинского театра, исполняя свою партию в опере и выступала перед императорами и королями — это были одни из самых скромных нарядов, подходящих для таких случаев, но всё равно — девушка надевала их с большой неохотой, считая всё же излишне роскошными. Цыганка помнила, что её однажды даже запечатлели в нём на плёнку — на снимке Консуэло сидит - лёгкая и воздушная - словно ангел с пушистыми крыльями, слетевший с небес и готовый в любой момент на них вернуться - сложив руки на коленях, смотря прямо на человека, делающего снимок - но где сейчас этот портрет - девушка не могла сказать наверняка - скорее всего, где-то затерялся за ненадобностью, да и существует ли он до сих пор вообще… — но надо признать, что получилось очень красиво — работа была сделана мастером своего дела, и это был необычный опыт — но который больше никогда теперь не повторится — но цыганка нисколько не жалела об этом… Консуэло тогда сказали, что никогда ещё не встречали столь терпеливую артистку среди всех, с которыми приходилось работать — особенно знаменитыми исполнительницами — но она даже не заметила, как прошли эти несколько минут — ведь мысли девушки всегда были чем-то заняты — или повторением своей роли, или принятием какого-то важного решения, обязанностью совершить важный, судьбоносный выбор, или обдумыванием своей будущей жизни с Альбертом…
Господи, но почему она сейчас вспомнила обо всём этом?.. — как некстати…
Если бы кто-то, верящий в потустороннее, увидел маленькую, точёную фигурку цыганки со смуглой кожей, выходящую из воды, то мог бы счесть её за земное воплощение святой богини цыган, что по одним источникам носила имя Сара, по другим же — Мария.
Надеюсь, что большинство наших юных читательниц простят автора за нескромную попытку заглянуть в тайные уголки девичьего воображения. Смею предполагать, что им даже будет интересно, удастся ли мне угадать плоды работы их фантазии, встающие перед глазами картины, пейзажи при чтении этого эпизода. Ваш покорный слуга почти уверен, в том, что мы увидим там, за красивым синим непрозрачным занавесом, расположенном в полумраке, источник которого неизвестен, своими многочисленными складками лишь усиливающим темноту — закрывающим маленькую узкую, крайне скромного вида деревянную дверцу, примыкающую к стене, составляющей одну часть длинного коридора. Но ведь мы с вами знаем, что как раз за такими, непримечательными дверцами всегда находится нечто очень интересное — за это их и называют волшебными. А вот только ли в сказках — это очень-очень большой вопрос, ответ на который вы сможете найти, только если сами будете почаще и повнимательнее заглядывать туда. И, может быть, ваш пытливый ум сам подскажет вам… Главное в этом деле — смотреть по сторонам, чтобы ненароком не пропустить, не пробежать, не пройти мимо в вечной суете балов, приёмов и важных встреч...
