Дамы и Господа! Представляю Вашему вниманию отрывок из книги моего брата Касьяненко Сергея Альбертовича (1972-2010) – «Сады»
Также Вы можете ознакомиться с другими его произведениями здесь https://proza.ru/avtor/minos и заказать книгу «Сады» в бумажном виде, обратившись по адресу: cassianenko@gmail.com
Приглашаю подписываться на ФЕБ, ставить лайки, делать комментарии. Заранее благодарен.
Приглашаю вас подписаться на сообщество ГИЛЬДИЯ БУДУЩЕГО https://vk.com/club226795074 - про радикальное омоложение, сознание, ЗОЖ и запрет абортов.
Глава "Сады 0. Брат бога"
«Пусть наши враги неисчислимым множеством собираются во мраке ночи.
Для того чтобы наступающий рассвет стал их могилой»
Авеста
Уже утро, но еще темно. Я лежу в темноте и криво улыбаюсь. Моя улыбка крива, как специальный хирургический нож, который лежит на прикроватной тумбочке. Пройдет какое-то время, я встану с постели, оденусь, положу в карман нож и выйду в Сад.
Сад велик размерами и густо уставлен деревьями. В Саду сумрачно, но хорошо. Между стволами деревьев запутались куски нагретой темноты - душистые и влажные, как полотенца для бритья. На самом краю сада цветочные ароматы смешиваются с другими запахами - резкими и тревожными.
На самом краю сада расположен шмашан – место, где кладут полусожженные трупы. Здесь из черной жирной почвы навстречу солнцу вылезают лимонные деревья.
Лимонные деревья держат в ладонях маленькие бледные огоньки цветов. Лимонные деревья работают с черной землей - с самой черной. Они берут мясо с бедер мертвецов и превращают его в цветы. Лимонные Деревья перерабатывают прах обратно в солнце. Из ничего они делают что-то. Это чудо.
Я люблю стоять под лимонными деревьями, наблюдая за их медленной работой. Узоры на коре лимонного дерева полностью совпадают с узорами моего сердца.
Однажды я стоял под лимонным деревом, небрежно облокотившись на него, и смотрел на солнце как, вдруг, почувствовал легкий электрический удар. Муравей укусил меня, а может мертвец, - ведь их дороги довольно часто пересекаются.
На следующий день я соорудил себе под лимонным деревом каменное надгробье. Все чин по чину. Черный шлифованный камень. Портрет. Агура – это мое имя, дата рождения. Только дата смерти открыта. Могила получилась не очень глубокой – я торопился.
Я улегся на дно могилы, присыпал сам себя, насколько мог, землею и притворился мертвым.
Это был эксперимент. Ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Ни легких кошачьих шагов, ни маленьких существ, несущих в своих челюстях частицы чугуна и сурьмы.
Было душно и мысли постоянно путались. Мелкие камни и фрагменты человеческих костей мешали мне принять удобную позу. Ничего не происходило – я просто мерз и медленно задыхался.
Я вылез из могилы, отряхнул землю и облокотился на лимонное дерево для того, чтобы отдышаться и осмыслить полученный опыт. Солнце медленно согревало меня, мысли постепенно выстраивались в порядок.
- Возможно, - сказал я себе, - время созревания плодов еще не пришло.
Когда придет время созревания плодов, я нагну ветку и кривым хирургическим ножом отрежу золотую гирьку.
Аккуратно взвешу лимон на ладони. Очищу кожуру. Отделю дольку. С лимонами следует обходиться аккуратно.
Лимоны кислы – если съесть целый лимон, кожу на вашем лице сведет на сторону, и станет отчетливо виден скелет лица.
…..
Время от времени в Саду идет вишневый и черешневый дождь. Красный дождь. Звуки его нежны как удары кошачьих лапок о деревянный пол. Переспелые плоды падают на землю и взрываются. Разлагающаяся растительная плоть выделяет пары спирта и эфира.
Тогда отовсюду слетаются бабочки и осы. Бабочка – жадное легкомысленное насекомое, у нее вместо рта - слоновый хобот. На крыле – индивидуальный дактилоскопический узор.
Бабочки не летают, а дергаются в воздухе – как будто бы они подвешены к небу за невидимые глазу пружинки. Они больше похожи на декорации, чем на живых существ.
Осы – напротив очень серьезны. Крылышки осы почти невидимы – маленькие узкие лезвия. Осы могут летать так быстро, что вы обожжете себе глаза, если попытаетесь проследить за их полетом. Именно так - обожжете себе глаза.
Пьяные от перебродившего сока, осы и бабочки выписывают невозможные пируэты и сталкиваются друг с другом в воздухе. Падают на жирную черную землю. Я собираю пьяных, потерявших бдительность насекомых в специальную склянку. Когда я соберу миллион крыльев бабочек, я сделаю себе из них ковер-самолет.
Тонкие талии ос служат переборкой между землей и небом. Специальным искривленным ножом я легко разрежу осу на две части.
В золотом дрожащем мешочке осы - огонь.
…..
А еще в Саду живут маленькие, похожие на девочек, женщины с пухлыми губами. Они одеты в красные тяжелые сарафаны не по росту, их волосы заплетены в тугие косы.
Спрятавшись от посторонних взглядов под гигантскими лопухами, маленькие женщины играют с куклами. Наливают торфяной чай в улиточные ракушки, пекут куличи из чернозема.
А потом обнажают маленькую твердую грудь и прикладывают к ней тряпичных кукол без лица. Маленькие женщины не отдают себе отчета в своих действиях – они просто следуют нереализованному материнскому инстинкту. Формулы нежности и боли нарисованы соломинками прямо на песке. Из соска выползает капля молока. Маленькая капля жирного молока приклеивает соски к одежде.
Время от времени, женщины выходят из кустов на поляну – туда, где течет ручей, туда, где стоят вросшие в плечи в землю деревянные идолы плодородия и на прохладном песке разложены ритуальные цветные камни.
Негромко переговариваясь между собой между собой, женщины принимаются за туалет. Наклонив голову набок, чешут волосы деревянными гребнями, моют голый светящийся лобок, стирают сарафаны.
Сарафаны густого красного цвета и потому следы тайных игр на них не видны, но маленькие женщины болезненно чистоплотны – ими движет инстинкт.
Они застирывают подол, испачканный в жирном черноземе и верхнюю часть сарафана, испачканную молоком.
Сарафаны развешаны на кустах и похожи на флаги. Под каждым флагом стоит обнаженная женщина – она сторожит свой флаг.
Ветер гладит выпуклый голый целлюлоидный лобок, солнце надрезает уголки глаз и уголки губ.
Разрезанные солнечными лучами, маленькие, похожие на девочек женщины сами похожи на кукол. Они стоят смирно, не моргая, с застывшей улыбкой прислушиваясь к торжественным мелодиям, зреющим в их маленькой твердой груди.
То, что мне надлежит сделать очень важно. Я должен уметь разрезать людей взглядом, для того чтобы узнать секрет маленьких золотых пружинок, управляющих улыбкой и взмахами ресниц.
Солнце двигается по небу очень быстро – будто бы запущенное из пращи. Поэтому я просыпаюсь еще в темноте, - задолго до наступления утра. И все утро, лежа в постели, мысленно ворочаю тяжелые булыжники. То, что предстоит мне сделать – очень важно.
Все уже собрались на поляне, я едва не опоздал.
Жрец ударяет в бубен. Я беру ближайшую женщину за руки, и мы начинаем плясать вокруг костра.
Я держу женщину за руки. Ее ладошки подозрительно горячи. Еще сегодня утром она играла в кукол и лепила глиняные куличи. Она играла в кукол и облизывала свои горячие растрескавшиеся губы. Она что-то говорила своим куклам.
Бабочки или осы летали вокруг ее рта? Этого никто не видел.
Я стараюсь поймать ее взгляд, но она отводит глаза.
Жрец ударяет в бубен и пронзительным криком сообщает нам о зарождении новой жизни. Он мажет нам лоб цветной пудрой, а потом выносит на блюде символические маленькие хлебцы.
Обряды, которые мы совершаем, похожи на невинные детские игры. Сначала мы собираем тонкие ветки для игрушечного костра. А потом водим вокруг него дружный хоровод. Кланяемся земле. Прикладываем руку к плечу и затем выбрасываем ее вверх – в знак непрерывности течения жизни – от земли к небу.
Жрец раздает с блюда хлебцы присутствующим мужчинам, для того чтобы они преломляли хлеб с женщинами.
Жрец неряшлив и распущен. У него небольшой живот ребенка-сластены и слегка плывущий взгляд щенка. Произнося молитвы, он запинается и пропускает слова. Предназначавшийся мне хлебец, он уронил на землю. Этого никто не видел, кроме кувыркавшихся в траве, маленьких земляных богов. Я улыбнулся и подобрал хлебец с земли.
Наш храм – природа. Ее терпение бесконечно. Природа прощает нам все преступления.
- Как тебя зовут? - спрашивает женщина
Я называюсь придуманным на месте именем. Ощупывая спрятанный в кармане маленький кривой нож.
- Ты знаешь, как это надо делать? – озабоченно спрашивает меня женщина
Я срываю маленький желтый цветок и обвязываю его тонким стебельком хлебец.
- А ты ни с кем не будешь делиться?
- Только с тобой – шепчу я ей. – Только с тобой.
Она довольно улыбается в ответ на мое признание. И благодарно прижимает к груди хлебец, украшенный желтым цветком.
Мы отделяемся от танцующих и медленно идем в кусты. Все делают вид, что не замечают наших маневров. Это предполагает ритуал.
Она отбегает от меня немного вперед, а потом останавливается и оглядывается, чтобы убедиться, что я продолжаю следовать за ней. Наконец мы достигаем окраины сада – здесь растут лимонные деревья. Дальше она не может убегать.
Женщина стоит, прислонившись спиной к дереву, прижав руки к бедрам и крепко зажмурив глаза. Ее горячие, немного шершавые губы покрылись цветочной пыльцой, пока мы бежали сквозь сад.
Такие губы хорошо целовать. И отрезать специальным маленьким кривым ножом.
Ее обветренные губы налились сладкой тяжестью и расправились. Женщина облизывает свои губы, счищая с них пыльцу цветов и кусочки высохшей кожи. Женщина разглаживает ладошками платье на бедрах и разглаживает свои шершавые губы языком. Она готовиться упасть в меня, как в пропасть.
Я целую ее в губы.
Она роняет в траву символический хлебец, украшенный желтым цветком.
Я хватаю ее за руку, но поздно. Она падает на спину в траву, роняя из ослабевшей руки символический хлебец.
Ее лицо выражает крайнюю степень недоумения. Еще сегодня утром она была жива и здорова, а вечером уже умерла. Она была зиндиком.
Маленьким кривым ножом я отрезаю женщине губы и помещаю их в специальную склянку. Алую бабочку женских губ я помещаю в формалин.
Я отряхиваю невидимый символический прах со своих рук и одежд. Подбираю хлебец, перевязанный тонким стебельком желтого цветка, и неслышными шагами ухожу с места преступления. Строго говоря, не я являюсь причиной смерти этой женщиной, - с закатом солнца она бы все равно умерла, как и все остальные зиндики, танцующие на поляне.