Этой ночью он не ждал флэшбэка. Всё сказано, решено, подготовлено – так зачем? У альтер эго там, в 1930-м хватает забот, и любой неверный шаг грозит такими последствиями, что о них не хочется даже думать.
Яша долго ворочался, не в силах заснуть. Да, конечно, все эти обмены разумов сказались на почти шестидесятилетнем Симагинском теле не просто благотворно – чудодейственно, оно словно сбросило два десятка лет – если судить по первым ощущениям, вогнавшим его в панику. Но… годы выстраивают человека под определённый ритм, последовательность мелких событий, ощущений, звуков, и стоит что-то нарушить, как привычный жизненный ритм даёт сбой, и бессонница становится первым проявлением этого. Так, сегодня Яше болезненно не хватало медных звуков, издаваемых кабинетной мозеровской шайбой – часы остались в московской квартире, а каминные в замысловатом бронзовом корпусе ходики, которые отсчитывают время здесь, на даче, нужного эффекта не производили.
Впрочем, это долго не продлится. С утра он встанет, позавтракает (хотя нет, пожалуй, стоит ограничиться кружкой кофе) приведёт себя в порядок и спустится по скрипучим ступенькам в подвал-лабораторию. Там всё готово ещё с вечера – подключены разъёмы, расправлены жгуты проводов, выставлены настройки на аппаратуре и даже пыль стёрта с сиденья того самого кресла. Останется только сесть, снять с подлокотника алюминиевую полусферу, утыканную проводами, надеть на голову и произвести необходимые манипуляции на клавиатуре ноутбука, на который заведено всё управление установкой. А если что-то пойдёт не так (он не отвергал и такую возможность) Иван, дождавшись, когда он пропустит контрольный звонок, сам заедет на дачу. Это произойдёт – если, конечно, произойдёт, чего никак не хотелось бы, - только через сутки, а сейчас…
Он рывком сел на постели. За окошком – темень, лишь ветер подвывает в верхушках мачтовых сосен, окружающих коттеджный посёлок, да изредка взлаивает соседский барбос. Тишина… тишина и томительное ожидание утра, когда всё должно решиться.
А чего он, собственно, ждёт? Синхронизации по времени то, что они задумали, не требует – стоит альтер эго на «той стороне» включить установку доктора Гоппиуса, как она сработает и здесь – при условии, что сам Яша будет сидеть в кресле, и аппаратура будет нормально функционировать. Две точки на разных мировых линиях закоротятся, и соединивший их поток энергии послужит проводником, по которым и будет осуществлён обмен разумов.
Решено - ждать больше незачем. Заснуть всё равно не удастся – он чувствует себя на удивление бодрым, полным сил и, что гораздо важнее, решимости выполнить задуманное. Яша встал, оделся, сварил кофе и с кофейником в руках спустился в подвал. Подкатил к лабораторному креслу сервировочный столик, где рядом с кофейником стояла пластиковая бутылка минералки и плоская стеклянная бутылка с коньяком – он отлично помнил, что ему нужно было тогда, в первые минуты после вселения в новое тело…
Что ж, вроде бы, всё готово? Блоки питания негромко гудят, светодиоды на панелях перемигиваются – цвет зелёный, сигнализирующий о том, что всё в порядке и аппаратура работает штатно. Пора?
Ах да, дневник! Он поспешно поднялся наверх, вытащил из «дипломата» толстую тетрадь, исписанную почти целиком, и положил её на стол в кабинете, на самое видное место. Вот теперь действительно всё.
Яша снова спустился в подвал. Отчаянно хотелось помолиться, но он подавил в себе этот порыв. Нарочито медленно уселся в лабораторное кресло, водрузил на голову «шапочку, на ощупь нажал кнопку на виске – хитрое изделие отозвалось электронным писком, на экране ноутбука выскочило сообщение о готовности.
Вот теперь действительно пора.
Он глубоко вдохнул, несколько раз сжал и разжал кулаки, подавляя нервную дрожь - и, вытянув руку, нажал клавишу «Enter».
- Товарища Бокия ещё нет. – негромко заметил Гоппиус. Подождём? Я пошлю кого-нибудь поторопить…
- Чтобы он распорядился дожидаться – и мы потеряли ещё два часа? – глаза Барченко сделались неистовыми за толстыми стёклами очков. Евгений Евгеньевич, вы же сами видите: наши доноры на пике, если потянем немного – они растеряют концентрацию, и мы не наберём и половины требуемой мощности! Нет уж, включайте, и прямо сейчас!
- Но товарищ Бокий…
- Товарищу Бокию мы объясним, что это было пробное включение, а всё самое важное состоится во время следующего сеанса. Собственно, так оно и есть – сейчас мы попробуем нащупать Гиперборейский Порог, приоткрыть, так сказать одну из створок двери – чуть-чуть, совсем немного, только чтобы заглянуть одним глазком на ту сторону…
Я покосился на остальных доноров – все стояли, сцепившись руками, и не сводили глаз с начальства. Напряжение в лаборатории стремительно набирало градусы – казалось, воздух вот-вот заискрится от небывалой концентрации нервной энергии.
- Хорошо, но ответственность…
- Целиком и полностью на мне. – Барченко скривился, ему не по душе была осторожность коллеги. На брылястом бульдожьем лице, казалось, проступало недоумённое: «как вы можете думать о пустяках в такой момент?..»
Гоппиус повернулся к панели и принялся с сухим щёлканьем перебрасывать тумблеры. Установка загудела, в недрах приборов засветились катодные лампы. К нервной электризации, достигшей, немыслимого предела, прибавился резкий запах озона. Я крепче сжал ладони Марка и Елены.
- Сейчас… глухо произнёс Гоппиус. – Пять секунд… четыре… три…
На счёт «один» гудение установки перешло в пронзительный реверберирующий вой. Поле зрения стремительно сузилось до тоннеля, потом луча, и наконец превратилось в ослепительную точку. Все прочие чувства словно отключились, и единственной ниточкой, ещё связывающей меня с реальностью, оставалась боль от впившихся в мякоть ладони Елениных ногтей. Всё заменил стремительный вихрь – он проносился сквозь меня, проникая снизу, через ступни и вырываясь наружу откуда-то из макушки… или наоборот? Неважно главное, что по пути он выдувал силы, словно мощным насосом выкачивал, и я ощущал, как то, что учитель Лао и прочие наши инструктора называли «аурой» стремительно съёживается, превращается из воздушного шарика в мячик для пинг-понга, потом в орех, потом…
Всё прекратилось сразу, вдруг. Мы по-прежнему стояли, взявшись за руки, только вот колени подгибались, не держали веса тела. Я обвёл взглядом «доноров» - Нину даже не дрожит –тело сотрясают судороги, она не сводит пронзительного взгляда с Барченко. Егор побелел, руки у него крупно дрожат. Татьяна намертво вцепилась в рукав Марка - тот не двигается, замер, словно соляной столб, только беззвучно шевелит губами, на лбу крупные капли пота. Елена, кажется, вообще никак не отреагировала, только кожа на лбу и щеках стала неестественно бледной, пергаментной, будто она враз постарела лет на десять. То же самое и с лицами остальных, одного только Кроули я разглядеть не мог – он прикрыл лицо ладонями, согнулся, плечи сотрясаются… от рыданий? Не слишком подобающее поведение для первого лица европейского сатанизма всего двадцатого века.
В лаборатории не было ни одного окна, но звуки легко проникали сквозь тонкие дощатые стены. Они и навалились на нас, разом, вдруг, будто кто-то включил мощные динамики – оглушительная какофония из восторженных, испуганных воплей, заполошного, с явственными нотками паники, лая Алкаша, аплодисментов. И фоном ко всему этому – низкое, переходящее в инфразвук, шмелиное гудение, только каждый из издававших его шмелей был, наверное, размером с быка.
Барченко настежь распахнул сходную дверь и замер в проёме, отгораживая нас от дневного света – грузная фигура с расставленными ногами и раскинутыми в стороны руками.
- Получилось! - закричал он. – У нас всё получилось!
Где-то там, снаружи, заглушая все прочие голоса, победно гудели гигантские шмели.
Я вслед за Марком и Татьяной вышел из барака-лаборатории. Уж не знаю, нарочно ли Гоппиус распорядился поставить здание так, чтобы единственный выход смотрел точно на скалу с Порогом, или это получилось случайно, а только первое, что мы увидели – это огромный провал в каменной стене. По краям он был оконтурен чем-то багровым, а внутри плясали, свивались в спирали и снова рассыпались светящиеся ленты, составленные из мириад пульсирующих разноцветных точек. Именно они и издавали этот шмелиный гул – теперь он стал ещё громче, поглотив все прочие звуки, и пульсировал в висках, внутри черепа, отдаваясь даже в глазные яблоки.
…Инфразвук? А, плевать…
- Значит, он действительно существует?..
Елена наконец отпустила мою многострадальную ладонь. Сейчас она стояла рядом со мной, на крыльце - на лице не осталось и следа жутковатой пергаментности, бросившиеся в глаза в первые секунды после…
После чего? Что это, вообще, было? А, плевать… главное – у нас получилось!
…Чему ты радуешься, болван? Или забыл, что пять минут назад сказал Кроули? Так он был прав, если что – вот они, врата в Ад…
Я кивнул, не в силах издать ни звука. Во рту, в горле – вся пустыня Сахара, глаза немилосердно режет, словно и под веки сыпанули песочку.
А где остальные? Марк с Татьяной – вот они, остановились, отойдя от крыльца всего на несколько шагов. Егор-пирокинетик держится рядом с ними, и все трое не отрываясь, смотрят на пульсирующее на скале адское нечто.
Алкаш заходится в лае. Он прижался к ноге Татьяны, хвост не просто поджал – вытянулся вдоль живота. Да, пёс, ты прав: по сравнению с этой чертовщиной «чёрный старик Куйва» - не более, чем безобидное граффити. Могу представить, что сейчас творится у лопарей, наблюдающих всё это через озеро…
Барченко, пошатываясь, ковыляет вверх, к осыпи – собравшиеся перед бараком люди почтительно расступаются, давая ему дорогу. Нина идёт рядом и, кажется, держит учёного за руку. А где Гоппиус, неужели не пожелал даже выглянуть, полюбоваться на дело рук своих?
Я обернулся. Ну да, вон он, делает вид, что возится с приборами. Понимает, что ему, быть может, предстоит отправиться туда вслед за Барченко – и, похоже, не горит желанием. Что ж можно понять, у меня самого при виде этой штуки по спине пробегает холодок, и колени предательски слабеют…
Кроули стоит рядом с Гоппиусом и борется с желанием выглянуть наружу. А ведь насчёт адских врат он, похоже, ляпнул отнюдь не ради красного словца, и теперь вдруг осознал, что вот они, открылись – и он совсем рядом, в какой-то сотне шагов, и что будет дальше – не сможет теперь подсказать ни Книга Порога, ни его собственное оккультное учение «Телема».
Я встряхнулся – как собака, всем телом, сбрасывая с себя остатки наваждения. Марк и Татьяна уже пришли в себя, опомнились, и глядят на меня выжидающе.
- Ну, что застыли? – удивительно, но я сумел-таки заговорить. – Оружие к бою! На всё про всё у нас минуты три, пока Барченко не опомнился. Марк, Таня – бегом за Блюмкиным. Он, надо полагать, в медицинской палатке, здесь я его не видела. Елена, постой у дверей. И никого не пускай, хорошо?
Я ожидал язвительной реплики, но она только кивнула и достала из-за отворота кожанки (и когда это успела её надеть?) «Браунинг №1». Я последовал её примеру, выдернув свой пистолет из коробки, и шагнул внутрь, не забыв захлопнуть за собой дверь. Гоппиус обернулся – и увидел уставленный прямо в лицо ему ствол. Конечно, размерчик не тот, что у «Кольта 1911», но когда он смотрит прямо в физиономию, то диаметр его разрастается до габаритов железнодорожного тоннеля…
- Власть переменилась, Евгений Евгеньевич. – я позволил себе усмешку, надеюсь, в меру гадкую. – Сейчас вы отходите от аппаратуры, ни к чему не прикасаясь, и садитесь вон туда, в уголок, прямо на пол. Руки я вам, уж извините, свяжу, так нам обоим будет спокойнее.
Гоппиус пытался что-то сказать, но вместо этого издал какое-то сдавленное, жалобное мычание. Я быстро стянул ему запястья заранее припасённым куском провода.
- Теперь вы, мистер Кроули!
Я говорил по-русски, но чёрный маг всё понял. Он подошёл и послушно протянул руки.
- Теперь оба сидите очень-очень тихо – и тогда, если повезёт, доживёте до вечера.
Дверь распахнулась, в лабораторию вошла Татьяна. За ней в двух шагах шёл Блюмкин – Марк поддерживал его под локоть. Елена пропустила всех троих внутрь и последовала за ними. Последним в помещение прошмыгнул Алкаш – и тут же забился под стол, рыча оттуда на весь мир, ставший в одночасье таким пугающим и неуютным.
Я вытащил из-за стойки с приборами ещё одно лабораторное кресло – точную копию первого. Нашарил на полке жгуты проводов и принялся по одному подключать их к клеммам. Никаких штыковых разъёмов – приходится откручивать гайки, наматывать медные жилки, потом снова затягивать.
А минуты стремительно утекают. Сколько их ещё должно пройти, чтобы Барченко надоело любоваться на Гиперборейский Порог, и он вернулся в лабораторию? А ведь ещё есть пирокинетик Егор, которого я совершенно упустил из виду - если он решит, что мы задумали что-то скверное, запросто может пустить в ход свой огненный талант, и тогда нам всем тут мало не покажется…
…так, последняя гайка затянута. Делаю знак Марку – усадить «дядю Яшу» в кресло, проверяю положение ручек, тумблеров, стрелок на шкалах многочисленных приборов. Елена стоит у двери, слегка приоткрыв её стволом пистолета, и смотрит наружу. Так, с этой стороны пока можно ничего не опасаться.
- Кх-х… Давыдов, что всё это значит? Что вы задумали?
Ого, у Гоппиуса прорезался голос?
- Сейчас сами всё увидите. Вы, главное, не делайте резких движений, а то вон, собака нервничает…
Алкаш уже справился со своими собачьими страхами, вылез из-под стола и теперь вместе с Татьяной стережёт пленников. Вид у пса действительно не слишком приветливый – шерсть на холке дыбом, верхняя губа подрагивает, обнажая здоровенные жёлтые клыки.
- Да, но как же…
- Каком кверху. Или вам ещё и рот заткнуть?
Гоппиус замолкает – глаза его, уставленные на меня полны страха пополам с удивлением.
…Не ожидали, Евгений Евгеньевич? Я, признаться, и сам не очень-то ожидал…
Всё. Время вышло. Теперь – только вперёд. «Гоу! Гоу! Гоу!» - как кричат сержанты-десантники в голливудских боевиках, когда по одному выталкивают солдат в открытый люк самолёта, за которым только, прочерченная трассерами бездна, и единственная надежда за спиной, в собственноручно уложенном и туго, как полагается, затянутом парашютном ранце.
Если кто-нибудь из читателей захочет поддержать автора в его непростом труде, то вот карта "Сбера": 2202200625381065 Борис Б. Заранее признателен!