Эта история, которая оставила у меня в душе и по сей день заметный след, произошла давно. Я тогда училась в университете на третьем курсе педагогического и была совершенным скептиком. Жизнь протекала спокойно, ничего не нарушало привычного ритма, пока однажды не раздался звонок от матери — умерла бабушка.
Бабушка была женщиной старой и весьма мрачной, не общалась со своими родственниками и часто ссорилась с соседями. Жила в почти заброшенной деревне с одной улицей, в деревянном доме со старой печкой, получившей в народе название "русская", и со ставнями, которые почти уже негде было увидеть. Мне удавалось быть там редко, последний раз это было ещё во времена учебы в школе. Предупредив, что меня не будет, я отправилась сначала к родителям, а потом все вместе мы поехали в деревню. Погода на улице стояла скверная, всюду лили дожди, размывало дороги, машина застряла в грязи, постоянно сверкала молния, заставляя меня вздрагивать от юрких вспышек и раскатов грома.
Старый дом оказался ещё более ветхим, чем запомнил мой детский разум. Все окна рассохлись и были в щелях, двери нещадно скрипели, словно их не смазывали несколько десятков лет, а крыша протекала. Да и сам дом заметно покосился, оброс мхом и с одной стороны ушел немного под землю. Когда мы зашли внутрь, то в нос ударил ужасный запах гари от печки и мертвого тела от гроба. Дядя позаботился, чтобы бабушкино тело привезли домой, как она и хотела. Длинный вытянутый гроб тёмно-красного цвета с черными шелковыми лентами стоял прямо посередине зала, она лежала там с бледным лицом и черными впалыми глазами. Её морщинистые худые руки были сложены на груди, держа в руках маленькую иконку. Цвет кожи был неестественный, а сама она будто уменьшилась раза в два. Гроб казался маленьким, собственно, как и тело, лежащее в нём.
Ночь в тот день наступила быстро. Дождь не прекращался, то и дело барабаня по прохудившейся крыше, ветер завывал свою старую деревенскую песню, будто участвуя в разговоре родственников, собравшихся на похороны. Мы занавесили и закрыли окна, чтобы не было видно молний, которые своим светом освещали лицо покойницы, заставляя маму в очередной раз плакать и прятать лицо на груди у отца. Лампочки были тусклые, старые, вокруг сгустилась тьма, приходилось прищуриваться, чтобы что-то рассмотреть. К середине ночи мама пришла на маленькую кухоньку, где я топила печку, и сообщила, что в спальне сильно течет крыша. Действительно, все стены были в подтеках, на кровати стояла большая металлическая миска, в которую стекала вода. Поговорив с соседями, родители приняли решение отправиться ночевать к ним, однако кому-то было нужно остаться дома.
— Это как ритуал, Лер, понимаешь? — втолковывала мне мать. — Нельзя покойника одного оставлять на ночь. Ему нужно молитвы читать, чтобы душа спокойно в иной мир перешла.
Остаться пришлось мне. Мама, весь день бегавшая с документами, не высидела бы всю ночь. Когда родители ушли, старый будильник оповестил о том, что наступила полночь. Я положила последнюю палку в печку, выключила и так тусклый свет и ушла в зал, сев рядом с привезенной из города лампой, чтобы почитать книгу. Мне удавалось не смотреть на гроб, от которого на деревянный пол, покрытый скорее тряпками, чем коврами, падала огромная пугающая тень.
Сначала всё было спокойно и тихо, ветер слегка подвывал в трубе, дождь равномерно барабанил по крыше, я уже начала привыкать к обстановке, и мне подумалось, что ночь пройдет спокойно и получится дочитать книгу для уроков Федоровой — моей преподавательницы зарубежной литературы. Но потом начала мигать лампа, мне пришлось потрясти её, надеясь, что всё станет нормально, но лампочка лишь издала тихий шипящий звук и погасла. Единственным светом в темной комнате были тлеющие угли в печке. Стараясь не споткнуться, я пошла к выключателю на кухне, но света не было и там. «Где-то оборвало провода», — подумалось мне, и в подтверждение слов на улице сверкнула яркая молния, свет которой прошёл сквозь ставни. Я невольно вздрогнула.
Первым желанием было позвонить матери, но на телефоне не было сигнала, да и зарядка подходила к концу. Я сглотнула и медленно отправилась на поиски света. Единственным, что удалось найти, были церковные свечи, купленные для отпевания, их пришлось расставить по дому и зажечь. Листки с молитвами, которые оставила мама, вылетели у меня из головы. В такой обстановке не было и мысли читать какие-то молитвы. Заставившись свечами, я села около печки, сжав в руках телефон, будто он был спасительной ниточкой с реальным миром, доказывающий, что никаких призраков нет. Дверей между комнатами не было и половину гроба было видно, мне совершенно не хотелось оборачиваться.
Из спальни доносился равномерный звук: кап, кап, кап. Громкий, действующий на нервы, скрип то и дело нарушал тишину улицы: ветер колыхал старые ворота. Из трубы раздавался гул, это было длинное завывание, переходящее в свист и заставляющее поежиться. Что раньше создавало атмосферу, сейчас в свете церковных свечей и в тени гроба с бледной покойницей не давало успокоиться и расслабиться. Когда печь почти потухла, дрова вновь полетели в топку несмотря на жару, стоящую в доме. Не хотелось лишаться источника света. Неожиданно со скрипом окна распахнулись, с грохотом ударившись об стенки, шторы сорвались с карниза, а свечи потухли. Меня обдало волной ледяного ветра. Я замерла, стараясь не шевелиться. Дрова в печи равномерно горели, в трубе гудел ветер, а в спальне капала вода. Мне пришлось идти прямо рядом с гробом, чтобы закрыть окно. Черные впадины будто следили за каждым моим действием. Сырые шторы были отброшены дрожащей ногой в сторону, а потом что-то теплое и мягкое коснулось моей лодыжки. Крик вырвался из груди, и я кинулась к печке, схватившись за спасительную палку. У меня ели получилось натыкать фонарик на телефоне, руки не слушались, а ноги подгибались от страха. Слабый свет телефонного фонарика мало что осветил, ничего не было видно. «Наверное, показалось», — невольно пришло мне в голову. На улице снова ударил сильный раскат грома и молния осветила комнату, я вздрогнула, когда взгляд наткнулся на два серых светящихся глаза в углу комнаты. Посвятив туда, мне удалось увидеть старую черную кошку с ободранным боком и впалыми глазами. Она смотрела на меня так, будто хотела увидеть все мои мысли, прочитать самые сокровенные желания и выудить из глубин подсознания самые постыдные страхи. Мне с трудом удалось проглотить вязкую горькую слюну, собравшуюся во рту, и медленно отвести глаза от кошки, которая продолжала немигающим взглядом наблюдать за мной. Её шерсть утопала во тьме, казалось, что в воздухе висит два серых и пугающих глаза.
Я безвольно опустилась на табуретку перед печкой, и раздался шумный выдох. Всего лишь кошка… Голова с тяжестью опустилась на руки, разум старался не обращать внимание на пристальный взгляд кошки мне в спину, прислушиваясь к равномерному удару капель о миску и тихому гулу ветра в трубе, но на некоторое время дрёма всё же одолела меня. Не знаю, сколько прошло времени, но разбудил меня истошный кошачий вопль. Два светящихся глаза метались по комнате от одного открытого зеркала к другому. Наверное, с них слетели покрывала, когда открылось окно. Вопль кошки не был похож на обычный, животный, она будто кричала о помощи, её вопли вселяли ужас и не давали спокойно мыслить. Я зажгла свечи, кошка с ошалелым взглядом посмотрела на меня и вновь кинулась к зеркалу, она билась об него головой и кричала. На тихое и слабое: "кис-кис" - кошка не отреагировала. Потом животное запрыгнуло на гроб, увидело тело и вновь истошно, громче прежнего, завизжало. Так кричат только те, кому очень сильно больно или страшно. Мне захотелось зажать уши, настолько сильным был крик, окно вновь распахнулось, меня опять обдало ледяным ветром, и свечи потухли. Единственное, что мне удавалось увидеть, так это два серых глаза, которые метались по комнате, то и дело запрыгивая на гроб. Я безвольно опустилась на пол, зажав уши и закрыв глаза. Мне было невыносимо страшно. Разум отказывался что-либо понимать. Даже звук разбитого стекла не заставил меня вновь открыть глаза. Соленые слёзы потекли из глаз, а руки дрожали, было безумно холодно, из трубы раздавался вой ветра, сырые шторы метались по комнате, а вспышки молнии то и дело освещали гроб, стоящий ровно посередине комнаты.
— Пожалуйста, — тихо прошептала я. — Прекратите…
Но ничего не прекращалось, всё становилось громче, кошка, кажется, вовсе обезумела. Она прыгала и прыгала, разбивая стекла и царапая мертвое бабушкино тело. Молния то и дело вспыхивала с разных сторон, то освещая открытое окно, то пробираясь сквозь щели прохудившейся крыши. Вода в спальне начала капать всё громче и громче, будто это были не маленькие капли, а огромные струи воды. Ветер в трубе, не прекращаясь свистел, ворота на улице, казалось, вовсе раскрылись и теперь их без цели бросало из стороны в сторону, сопровождая это невыносимым скрипом, который царапал слух. Кошка не прекращала кричать. Она вопила во всю кошачью глотку, бросаясь из стороны в стороны. Кричала. Кричала. Кричала… И вдруг…
Вдруг всё прекратилось. С минуту или даже больше мне не удавалось открыть заплаканные глаза, но когда получилось, то оказалось, что ветер утих, молния перестала сверкать, в комнате стало чуть светлее, а кошки и вовсе не было. Лишь из спальни доносился звук того, как капли падают в металлическую миску. Мне с трудом удалось подняться. Всё лицо было в слезах, а руки тряслись так, словно только что через меня прошёл призрак. Закрыв окна, я зажгла свечи и с одной из них подошла к бабушке. На её лице не было царапин, которые, как мне казалось, сделала кошка, но лицо на секунду потемнело, веки как будто дрогнули. На секунду мне показалось, что покойница вот - вот откроет глаза. Я в страхе отпрянула от тела и заперлась в спальне с мокрыми стенами, нарисовав в воздухе крест, как когда-то делала сама бабушка.
— Это был мамин дух, точно вам говорю, — распинался дядя утром. — Не могла дом покинуть.
— Чушь это всё. Лерка просто заснула, — спорил отец.
Я стояла на улице под пронизывающим ветром и смотрела на маленькие кошачьи следы в грязи под окном, которые прерывались прямо посреди дорожки, будто кошка испарилась. «Кап… кап… кап…" — равномерно раздавалось из спальни. "Кап... кап... кап..."