В своем рассказе я попытаюсь передать ту атмосферу на буровых и в северных городках и поселках, которая царила там, если не сплошь и рядом, то практически повсеместно.
Освоение Севера шло непросто, людям приходилось испытывать значительные бытовые и производственные трудности в связи с необустроенностью быта, недостаточным снабжением и суровым климатом.
Мне довелось в общей сложности 20 лет проработать в нефтяной и газовой промышленности, производственная деятельность моя была преимущественно на трассе газопроводов, поэтому атмосферу бытовую и производственную 80-х – 90-х годов я могу передать максимально достоверно.
Будучи студентом, я два раза работал на буровых во время производственных практик, первый раз на Пашне, второй раз в Усинске, где принимал участие в проводке разведочных скважин Харьягинского месторождения.
Поэтому не понаслышке знал, какой непростой контингент работает на буровых. Для того чтобы успешно им руководить надо быть достаточно жестким, целеустремленным и авторитетным, руководителем. Ребята в бригадах были серьезные, большая половина, из мест не столь отдаленных, и в то же время все они были неплохими специалистами, знающими свое дело, поэтому туфту распознавали быстро и завоевать авторитет у них мог только или равный им сиделец, или специалист до тонкостей знающий «буровое дело».
Заработки в то время на буровых были приличными, так я, студентом попав на практику в комсомольско-молодежную бригаду, получил по итогам работы за одну вахту 500 рублей. Билет Ухта – Запорожье на самолет в те времена стоил 60 рублей.
Пару раз мне пришлось ночевать в общежитии со своими коллегами из бригады. Меня поразило тогда то, как они проводят свои выходные. Коллектив сразу посылал гонцов в магазин за выпивкой, надо сказать, что достать в то время водку было непросто, в винных отделах продавался коньяк, по-моему, за 18 рублей бутылка и вермут, от которого воротили носы даже неприхотливые буровики. Так что братва покупала пару ящиков коньяка и устраивала в комнате вечеринку. Я, двадцатилетний молодой человек не присоединялся к этой компании, скромно сидел на своей кровати и читал литературу по бурению, готовил отчет по практике. В комнате нашей интерьер был спартанский - пять кроватей, столько же тумбочек, на стене были закреплены несколько вешалок для одежды и посередине комнаты находился стол.
Как только гонцы с выпивкой зашли в помещение, буквально минут через пять потянулись, местные бичи, они знали всех жильцов, возможно, когда-то были и их товарищами, короче, никто из комнаты незваных гостей не выгонял. И вот начиналось застолье, поначалу разговоры велись негромко, общались, слушая своего собеседника. Постепенно градус общения повышался, голоса становились громче и через час совместного пития в комнате стоял густой смрад от выпитого спиртного, висел плотным покрывалом дым от папирос и стоял невообразимый гул от двух десяток мужских басов и баритонов, где каждый что-то доказывал своему собеседнику и всем остальным. С трудом выдержав пару часов такой какофонии, я пошел к коменданту просить новое жилье, аргументы у меня были вполне серьезные, короче, после пятиминутного разговора женщина дала мне ключ от пустой комнаты, куда я с облегчением и переехал.
Вот так проводило свое свободное время большинство парней из буровых бригад. Через три-четыре дня практически половина бригады подходила ко мне и, опустив глаза, просила занять пять, десять рублей до получки, поскольку свои зарплаты они куда-то девали. Теоретически можно было пропить за пару дней 500 – 600 рублей, однако каким здоровьем надо было обладать при этом, скорее всего собутыльники выпотрошили карманы своих незадачливых товарищей, когда те находились в невменяемом состоянии. Некоторых из своих знакомых я пытался вразумить, объясняя сколь пагубно для здоровья такое неумеренное возлияние, ведь на эти деньги можно было на неделю слетать, например, в Сочи, неплохо отдохнуть там и загоревшим и посвежевшим вернуться обратно. Однако они только качали головами, соглашаясь со мной, однако изменить что-либо в своей жизни не могли или не хотели.
Бытовые условия в общежитии были спартанские, туалет находился на улице, чтобы помыться утром или вечером надо тоже было выходить на свежий воздух. Рядом с бараком стояла колонка, для того чтобы из трубы полилась вода, надо было несколько раз качнуть вверх-вниз железный рычаг, в результате этих манипуляций из горловины выливался поток воды, ты ловил струю ладонями и ополаскивал лицо, при этом брызги падавшей на землю воды обильно смачивали тебе нижнюю часть туловища. Такую процедуру терпимо было принимать летом, а представьте, каково было справлять естественные надобности зимой в мороз или пургу.
Обедать мы все ходили в столовую, поскольку готовить в комнатах общежития строго запрещалось, общих кухонь тогда еще не было. Меню в общепите было весьма скудным – несколько салатиков, два три первых блюда и столько же вторых, на запивку – компот или чай. В магазинах купить продукты было весьма проблематично. Помню свою первую командировку в поселок Пангоды в 1982 году, приехали поздно, столовые все уже закрыты, решили сходить в продуктовый магазин, купить что-нибудь на ужин. Заходим в просторное помещение, все полки заставлены трехлитровыми банками с маринованными зелеными помидорами, отдельно расположились несколько банок березового сока. Вот и весь нехитрый ассортимент, даже хлеба не было, как нам объяснила продавщица, он тоже в дефиците, и чтобы успеть купить несколько буханок белого или черного, надо подгадать и прийти в тот момент, когда его привезли, отстоять очередь и получить наконец-то вожделенный продукт.
Там же, через земляка, мне, вместе с товарищами, удалось попасть на продуктовые склады. На память, как только мы попали внутрь огромного ангара, пришла телевизионная постановка, в которой два юмориста обыгрывают сценку, в которой один из счастливчиков попал, так же как и мы, в «Закрома Родины». Совершенно шокированный он спрашивает у кладовщика, есть ли в наличии тот или иной продукт, на все вопросы ошеломленного покупателя, тот отвечает только одной фразой – сколько.
Примерно в таком же состоянии были и мы, изобилие, в основном, заграничных деликатесов, лишило нас дара речи. Именно здесь, я впервые увидел итальянские спагетти, почему-то ярче всего, среди сотен упаковок, запомнились именно они. Каждый из нас, соразмерно с возможностями своего кошелька, набирал здесь всевозможные продукты. В углу складского помещения я увидел несколько мешков, практически в рост человека, подошел, один из них был распакован, засунул туда руку и вытащил горсть кедровых орешков. Завскладом сказала мне, что они их употребляют вместо семечек, разрешила и нам набрать полные карманы этого деликатеса. Рассчитавшись с хозяйкой заведения, причем без всяких чеков, пошли на выход, рядом с воротами я обратил внимание на нескольких человек с канистрами, спросил у женщины, что они тут делают. Оказалось, это грузчики, которые будут разгружать вагоны со спиртным.
- А зачем у них в руках канистры? – спросил я. Она пояснила, что в вагонах, среди ящиков со спиртным, всегда в наличии битые бутылки. Порой машинист специально резко тормозит, чтобы стекло сильнее соударялось друг с другом, в результате часть стеклянной тары в ящиках бьется и в расколотых бутылках остается спиртное, которое и сливают в канистры грузчики. Интересно, что вино они оставляют себе, а водку – отдают хозяйке склада, которая затем реализует спиртное среди знакомых. Затем составляется протокол, в котором она и лицо, сопровождающее груз, расписываются, подтверждая, что столько-то литров спиртного пропало в результате боя посуды.
Вот так жили первопроходчики, на нашем севере. Наверно картина не была везде такая, однако люди моего поколения, которые помнят времена этого всеобщего дефицита, наверняка не будут сильно удивлены, прочитав эти мои записки.
Были на буровой и семейные мужики, они не участвовали в попойках и, как правило, имели и на Большой земле, и в том же Усинске, квартиры или комнаты, где отдохнуть от вахты можно было в более комфортных условиях. Гораздо реже, но встречались на буровой и семейные пары, так у нас в бригаде работал мужчина и его супруга - она поварихой, он бурильщиком, на заработки приехали с Украины. Эти целенаправленно копили деньги на дом, гараж и автомашину. Несмотря на то, что на буровой был сухой закон, повариха втихаря, для своих, гнала самогонку и из под полы продавала ее доверенным лицам. Пили аккуратно, во всяком случае, пьяных я не видел, скандалов тоже не было. Не могу сказать, знал ли про это мастер, думаю, что он был в курсе, однако, похоже, такое положение дел его устраивало, поскольку план мы выполняли, травматизма тоже не было.
Запомнились первые дни на буровой, когда все было новым и необычным, везде грязь по колено, это чавкал под ногами буровой раствор, шум стоял невообразимый от работающих агрегатов, особенно когда шли спуско-подъемные операции. Мне, как вновь устроившемуся на работу, выдали на складе в Усинске спецодежду, а также две пары сапог – резиновые бродни и кирзовые. Кладовщик посоветовал мне, как только приеду на буровую, густо промазать кирзачи солидолом, от подошвы до голенищ, таким образом, они будут защищены от намокания и ноги мои будут сухие. Надо сказать, совет этот здорово помог мне, поскольку работать в резиновых сапогах в течение 8 часов было бы очень непросто, особенно в жару. Обработанные же кирзовые сапоги не пропускали воду и ноги были в тепле, кто работал на подобных производствах, знает, как это важно держать ноги сухими. В первый же день меня поставили верховым, вместе с помбуром я залез наверх, там располагалась так называемая люлька - закрытый с трех сторон ящик, высота его бортиков была примерно по грудь. Таким образом, я стоял в этой люльке и когда наверх поднимался элеватор, я перемещал верхний конец бурильной трубы из места, где она располагалась, и вставлял ее верхнюю часть в замковое устройство элеватора, защелкивая его.
Это требовало определенных усилий, однако после нескольких совместных с помбуром попыток, я освоил эту нехитрую процедуру. Находиться наверху, и выполнять эти манипуляции надо было при спуске-подъеме. Когда бурильную колонну или спускали на забой, или поднимали из скважины, для замены долота.
Вообще вся работа на буровой требовала определенных физических усилий, даже не усилий, а скорее навыков, поскольку выполняя одну и ту же операцию сотни раз, ты приноравливался, и не расходовал свои силы впустую. Часто меня направляли готовить буровой раствор, когда надо было загрузить в бетономешалку сыпучие ингредиенты для раствора.
На удивление, я практически домашний юноша, быстро втянулся в необычную для себя работу и скоро наравне с членами бригады выполнял все операции. Единственно, чего мне не доверяли - это специальный рычаг, который держал бурильщик, посредством него он передавал нагрузку на долото, находящееся на конце буровой колонны, которое и разбуривало глубоко под землей горные породы.
Практика моя проходила в июле, в самый разгар тундрового лета, днем в закрытом от ветра убежище температура воздуха доходила до 30 градусов, но стоило выйти на открытый участок, как тебя тут же прохватывало холодным ветром с Ледовитого океана. Ночью, порой, температура опускалась до отрицательных значений, нередко утром возвращаться с вахты в балок приходилось по тонкому ледку. Работающие на буровой парни были людьми закаленными, особенно удивлял меня Петр, приехал на заработки на север он из-под Львова, работал бурильщиком. В ночную смену, он никогда, при мне, по крайней мере, не надевал куртку, стоял у пульта бурильщика в одной футболке. Я, выходя в ночную смену, напяливал на себя все теплые вещи: футболку, затем тельняшку, далее теплую рубаху, свитер, телогрейку и брезентовую робу с капюшоном, которая хорошо спасала от пронизывающего ветра. И чувствовал себя в таком многослойном прикиде очень комфортно. После ночной вахты мы обязательно шли в уже протопленную баню, располагалась она в обычном балке, куда была поставлена буржуйка, обложенная, принесенными с ручьев валунами. Отдельно, в уголке стояли бочки с холодной водой, после помывки те, кто парился, обязательно должны были пополнить запас воды.
Пожалуй, нигде больше не получал я такого удовольствия от банных процедур, как здесь в продуваемом ветрами балке, упрятанном в низинке. Сразу за ним находился приличный сугроб чистого, зернистого снега, который не таял даже летом. В него-то мы и прыгали, выскакивая из раскаленного вагончика, с дикими криками, окатывая друг друга пригоршнями холодной зернистой массы. Испытав впервые на себе подобную закаливающую процедуру, я понял, почему штатные работники так невосприимчивы были к суровым условиям Арктики.
Работа шла в три смены, круглосуточно, 8 дней мы выходили с утра, затем в ночь и далее – в день. Поэтому свободного времени было немного, отстоял вахту, пришел, умылся, поел, сходил в баню и лег отдыхать. После сна, через несколько часов, вновь заступаешь в свою смену.
Каждый по-своему проводил свободные от работы часы, кто-то играл в карты, нарды или шахматы, были и рыбаки и охотники. Я несколько раз уходил в тундру собирать ягоды. Так получилось, что практика моя пришлась на июнь и июль, в это время тундра цвела. Специфика короткого лета за полярным кругом такова, что большинство ягод поспевает примерно в одно время, поэтому я мог наблюдать целые поля, где вместе произрастали кусты морошки, клюквы, брусники и голубики.
Особенно здорово эту какофонию красок было наблюдать сверху, частенько, когда не было работы, обозревал я с высоты 20-ти метров бескрайние болота заполярья, сплошь поросшие мхами, разнообразными ягодниками и мелким кустарником, который высился на небольших островках, посреди бескрайних болот. В это время в тундре созревала морошка, эта «царица» заполярья казалось, захватывала на несколько недель до горизонта всю тундру. Куда бы ни кинул я свой взгляд, везде картина была примерно одна и та же, вся равнина была словно накрыта красно, оранжево, желтым ковром из созревающей ягоды.
По моим ощущениям таким количеством даров природы можно бы было накормить полмира, не преувеличу, если скажу, что собрать ее можно было бы многие тысячи тонн. В свободное от вахты время я пару раз выходил на сбор этой ягоды. Это отдельная история, идти далеко никуда не надо было, пройдя метров сто, двести, и выбрав для себя участок, я садился на корточки, или опускался на колени, и практически, не сходя с места, минут за 10 набирал трехлитровую банку. Больше посуды не было, с сожалением оглядывая бескрайние поля морошечника, сплошь усыпанного зрелой ягодой, я шел в свой балок, где засыпал собранную ягоду сахарным песком, и закрывал крышкой. Этот подарок я затем вез домой, для своего сына.
Странное дело, с годами стираются в памяти все те трудности, которые сопровождали тебя долгие годы работы на Севере, а оставались только, в основном, положительные моменты и те случаи из жизни, которые потом вспоминаешь с добродушной улыбкой.
Запомнились полеты на вертолете, когда нашу бригаду привозили или увозили с буровой. Летом добраться до места работы можно было только этим транспортом. С высоты нескольких сотен метров перед нами открывалась завораживающая картина, щедро раскрашенная самыми разнообразными мазками, от ярко-зеленых до желто-оранжевых цветов, с десятками прочих оттенков. Местами картину эту портили следы от гусеничной техники и черные пятна разлитых нефтепродуктов. Это я потом уже узнал, что при переезде на другую точку, а происходило это обычно в зимний период, когда тундру прихватывала прочная ледяная корка, пустые цистерны из-под горючего и разливы дизтоплива оставляли на месте. В лучшем случае их просто поджигали, оставляя уродливую черную воронку, или сливали в нерестовые речки, превращая их в безжизненные водные артерии. Про охрану окружающей среды мы тогда конечно слышали, но на практике отношение к этой самой окружающей среде было варварским.
Сейчас, глядя в голубой экран телевизора и наблюдая как показательно пытаются чистить Арктику от десятков тысяч пустых бочек и прочей железной дряни, начинаешь осознавать масштабы воздействия человека неразумного на хрупкую и ранимую природу Крайнего Севера.