Предыдущая часть
Наутро распогодилось, пришел рейсовый борт. Не выспавшиеся, с гудящими после вчерашнего головами, не попив даже чаю, мы суетливо таскаем в самолет наше походное снарядье, рассовываем под откидными пассажирскими сидениями. Сделав очередную ходку, торопливо шагаю к бревенчатому домику-аэровокзалу. Навстречу Кузаков, пыхтит под поклажей:
– Можешь не ходить, Старик, я забрал последнее.
– Да, да, там ничего не осталось, я проверил, – вторит ему Димов, волоча на каждом плече по мешку. К самолету торопливо шагает командир Володя Скрипченко, подгоняет нас:
– Поторапливайтесь, мужики, погода в Тунгире на пределе!
Взлетаем на перегруженном «Антоне», разворачиваемся в направлении Кыке'ра, до него летит несколько пассажиров и посадка там неизбежна. Угнездившись на мешках, наскоро перекусываем вчерашней холодной изюбрятиной с хлебом, запиваем водой из фляги – теперь жить можно!
Тунгокочен, это довольно крупный по северным меркам населенный пункт дворов примерно в двести. Он расположен в живописном таёжном распадке на левом берегу полноводной реки Каренги. Вокруг поселка высятся крутобокие сопки, поросшие лиственничным лесом, с редкими вкрапинами березовых и сосновых колко'в. Рядом с грунтовой взлетно-посадочной полосой простирается глубокое длинное озеро.
«Антон» подруливает к домику аэропорта, скрипя тормозами, останавливается. Я открываю пассажирский люк, спрыгиваю на землю, глубоко, всей грудью вдыхаю холодный и неповторимый воздух, насыщенный ароматами увядающей осенней природы, и вдруг ощущаю, как непроизвольно влажнеют глаза: здравствуй, мой дорогой и заветный Север!
Как и два часа назад, дружно работаем, но только в обратной последовательности – разгружаемся. Через несколько минут самолет уходит на Юмурче'н и Красный Яр, в верховья седого могучего Вити'ма.
Егор Иванович Суворов, начальник аэропорта – полная противоположность усуглинскому Сапожникову: пожилой, строгий, подтянутый, опрятный и какой-то всегда деловито-сердитый… За годы моей работы на местных авиалиниях, я ни разу не видел его не то чтобы пьяным, но даже не бритым. Аэродромное хозяйство было всегда в образцовом порядке, а на фасаде пилотской комнаты вполне можно было повесить как минимум три звездочки. Отель, да и только!
Суворов любезно выделяет нам в помощь какого-то парня с мотоциклом «Урал» и мы начинаем перебазироваться на берег Каренги, до которого полтора километра. Загрузив до предела коляску мотоцикла, я уезжаю первым рейсом и остаюсь у реки. Через пятнадцать минут приезжает Димов, мы сбрасываем багаж и отправляем парня за остатками. Олег, подходит к берегу, долго стоит, вслушивается в мощный гул Каренги на серебристой шивере, потом нагибается, черпает ладонью девственно-прозрачную воду, пьет с видимым наслаждением и, отведя душу, произносит чуть дрогнувшим голосом:
– Ну, здравствуй, старушка, долгонько же мы не виделись с тобой…
Вскоре приезжает мотоцикл с Кузаковым и остатками поклажи, начинаем готовиться к отплытию, за остаток сегодняшнего дня нужно уйти от Тунгокочена хотя бы верст на десять, чтобы затабориться и порыбачить, у всех нас в руках нестерпимый промысловый зуд.
Первое, что надо сделать, это надуть воздухом лодки, их у нас две, обе двухместные, а потом загрузить скарб и надежно принайтовить его веревками. Димов отыскивает в ворохе вещей свою лодку, распаковывает ее, подсоединяет «лягушку» и принимается накачивать. Кузаков же, стоя посреди кучи вещей, недоуменно оглядывается, потом спрашивает, обращаясь ко мне и Олегу:
– Старики, вы мою лодку не видите?
Осматриваемся теперь уже втроем, приметного защитного мешка не обнаруживаем. Перевернули, перетряхнули все, что было на берегу – нет лодки! Черт побери, не иголка же! Слава Богу, что мотоциклист еще здесь, попросив у меня спиннинг, он бросает с берега блесну. Мчимся с ним назад, лодка, конечно же, там, Кузаков попросту забыл ее на аэродроме. Но на перроне ее нет, девушка-почтальон, сортирующая бандероли и посылки на месте разгрузки самолета, пожимает плечами: ничего не видела! Спешу в здание порта, поднимаюсь на вышку к Суворову, зажав в руке микрофон, он в это время ведет связь с бортом Скрипченко:
– … сохраняйте две четыреста, выход из зоны доложите.
– Иваныч, ты нашу лодку тут не видел?
Суворов удивленно таращит на меня свои привычно сердитые глаза:
– Какую еще такую лодку?
Мы обыскиваем с ним здание аэропорта, проверяем кладовки, какие-то прочие загашники, предполагая, что кто-то из аэродромной обслуги мог заметить забытую вещь и занести в помещение. Решительно ничего не обнаруживаем. Вот это номер! Куда ж она могла подеваться?
– Ты погоди-ка переживать, – урезонивает меня Суворов. И, беря во внимание мой «факел», добавляет. – Водку меньше жрать надо, забыли поклажу на борту, а теперь колготитесь без толку!
С этими словами он берет микрофон:
– Тридцать два сто, я «Ланита»!
– Слушаю, тридцать два сто! – слышится в ответ рокочущий баритон Скрипача. – Мне до выхода еще пять минут…
– Понял, выход через пять… У вас на борту ничего лишнего нет?
– Да вроде ничего, а в чем дело?
– Ваши рыбаки свою лодку не найдут, гляньте повнимательнее, может за пятнадцатым лежит?
Скрипченко вышел на связь как раз через пять минут:
– «Ланита», я сотый! Выхожу из зоны на две четыреста, в салоне ничего лишнего. За пятнадцатым шпангоутом тоже пусто. До связи!
Суворов недоумевающе смотрит на меня, и вдруг его осеняет:
– Так вы ж в Усуглях ночевали, лоботрясы, там она, верняко'м, и осталась!
– Ух-х-х… – облегченно выдыхаю я. – Так оно и есть! Связывайся с Сапожниковым, Иваныч, пусть досылает лодку следующим бортом.
Через десять минут Стакан Стаканыч доложил хрипловатым с перепоя голосом:
– В пилотской комнате и на перроне лодка не обнаружена.
Едучи на берег Каренги по единственной дороге, мы спрашивали у жителей не находил ли кто-либо мешок? Вдруг обронили с мотоцикла, впопыхах… Ответ слышали лишь один: никто, ничего не видел. Не верить было нельзя – северяне врать не приучены. На берегу держим короткий совет: что делать? На одной лодке втроем не поплывешь, даже если оставить здесь все имущество. Я понимаю, как обидно Кузакову: надувная лодка в то время была страшнейшим дефицитом, Старик приобрел ее по-знакомству, совсем недавно, укладывая в ее мешок винтовку, я, помнится, испачкал руки в упаковочном тальке. И только сейчас, именно в эту минуту, когда я вспомнил это, меня окатило ледяным холодом с головы до ног!!!, ведь вместе с неизвестно куда исчезнувшей лодкой Старика, пропала и винтовка, сокровенный подарок отца, оружие, служившее мне верой и правдой уже столько лет.
– Дело хреновое, мужики, пропажа нарезного оружия и боеприпасов, это уголовная статья, мало ли в чьи руки оно попадет… – я вдруг ощутил, что голос плохо слушается меня.
– Погоди, а почему ты решил, что винтовка была в лодочном мешке? – подал голос Олег. – Ведь вчера ты ее доставал оттуда, когда показывал Стаканычу.
– Доставал, но ведь потом туда же и вернул, как иначе-то?
– Ты уверен? – Димов несуетно перебирает вещи, откуда-то извлекает скатанный в рулон спальник, разворачивает его. Упакованная в ружейный чехол, внутри лежит моя винтовка. Олег извлекает ее на свет Божий, усмехается. – Благодари Сапожникова, если бы не его любопытство, остались бы мы без «артиллерии».
Оказывается, после того как все угомонились после обильного застолья, Олег принялся наводить в пилотской порядок. Собранная мной винтовка не вмещалась в лодочную упаковку, и Димов, не разбирая, уложил ее в свой спальный мешок.
– Ну, слава Богу, что хоть так обошлось, – облегченно произносит Старик. – Всё хорошо, что хорошо кончается… А что касаемо лодки, то будем считать, что ее просто не было – так всегда легче переносить потери… Ну вот не было ее у меня, и всё! Только надо придумать, как мы без нее обойдемся?
Обошлись, выкрутились! Не бывает безвыходных ситуаций, бывают безынициативные люди! Мы – не из таких! Я знал, что в аэродромном хозяйстве Суворова имеется в наличии грузовик-вездеход «Урал». А раз есть машина, то значит, у нее есть колеса. А для колес всегда найдутся запасные камеры. Через полчаса всё было улажено, приехав на берег, Суворов бросил нам под ноги новенькую огромную камеру, рядом положил ручной насос:
– И то и другое обязательно вернуть после сплава, у нас камеры и насосы на деревьях не растут…
Наверстывая упущенное время, мы стали деятельно готовиться к отплытию. Про лодку единогласно решили больше не вспоминать, хотя никак не могли взять в толк, куда она исчезла? Лично мне была глубоко по душе позиция Старика: то, что пропало – не вернешь, зацикливаться и лить слезы по этому поводу, пустая трата времени.
На кратком совете было решено: Кузаков и я плывем на большой четырехсекционной лодке Димова, на нее же погрузим основную массу поклажи. На автомобильной камере пойдет Олег с остатками груза. На мой вопрос, как будем оборудовать подручное плавсредство, Димов ответил коротко и деловито:
– Грузитесь, собирайтесь, всё остальное – моя печаль.
Накачивая «лягушкой» лодку, я, время от времени, исподволь наблюдал за его действиями. Постояв в раздумье над распластанной на песке камерой, Олег вооружился топором, срубил в прибрежной рощице с десяток тонких сосенок и одну березку, очистил их от веток и укоротил до нужной длины. После этого плотно уложил сосенки-жердочки в один ряд и тщательно перевязал их между собой прочными капроновыми веревками, которые имелись у нас в избытке. Получился некий пол, чем-то напоминающий циновку. Олег накачал камеру до слабого наполнения, уложил ее на жерди таким образом, чтобы пол выступал с одной стороны около полуметра, а с остальных трех сторон не выходил за габариты камеры. На её верхнюю сторону Димов положил несколько поперечных жердок, также перевязанных веревками, было понятно, что это будущее сиденье. После этого Олег тщательно привязал верхние и нижние жерди к камере, а закончив эту работу, докачал камеру до такого состояния, что деревяшки, скрипя, прочно притянулись к ней. Я мысленно похвалил новоявленного корабела – его конструкция приобрела такую прочность, что теперь ей не были страшны даже самые сильные удары о каменистое дно реки. На носовой выступ-порожек, Олег установил огромный трехведерный «горбови'к» Кузакова, сработанный из жести и предназначенный для сбора ягоды и грибов, накрепко принайтовил его к камере. Этот металлический рюкзак был доверху набит продуктами и прочим походным имуществом и весил около тридцати килограммов.
Димов снова взялся за топор, плоско протесал на концах принесенную ранее березку, побродив по галечнику, отыскал какой-то полуразбитый ящик, оторвал от него пару досок, обухом топора выбил гвозди и выпрямил их на плоском гранитном плитняке. Старательно вырубил из досок овальные лопасти и прибил их к жердочке гвоздями, тщательно загнув и упрятав в дерево острые жальца, чтобы ненароком не продырявить камеру – двухлопастное весло было готово. Погрузив и пришвартовав на свой «корабль» остатки походного имущества, Олег тем самым устроил удобную опору для своей спины.
Я издали оценил работу Димова на пять с плюсом: плавательное средство получилось прочным, надежным и функциональным. И сделано оно было довольно быстро и толково. Подумалось: этот парень способен не только писать серьезные книги и редактировать рукописи, в его руках и топор может творить чудеса. А топор, как известно, это тот незатейливый инструмент, который сработал нашу избяную матушку-Русь.
Кузаков завязывает последний узел, прихватывая веревкой груз к лодке и спрашивает:
– Ну, что, мужики, пора отчаливать?
– Пора! – почти в голос отвечаем мы.
Тогда Старик раскатывает высокие голенища своих бродней, берется за левый фал лодки, я хватаюсь за правый, Олег приподнимает нос, переполненный поклажей, и мы, стараясь как можно меньше тереть дно лодки о камни, стаскиваем ее на воду. То же самое делаем и с «дредноутом» Димова.
Оттолкнувшись от берега, вспрыгиваю на корму лодки, заполненную грузом по борта, усаживаюсь поудобнее. Кузаков садится на весла, делает гребок-другой и нас подхватывает мощная речная струя. Олег, удобно устроившись сверху камеры, тоже выгребает на стремя полноводной Каренги, плывет рядом с нами, пробуя маневрировать, крутится вокруг оси. Судя по довольному виду, он удовлетворен своей конструкцией.
– Как ведет себя ваше судно, капитан? – интересуюсь я.
– Изумительно! – восклицает тот, делает несколько энергичных гребков, работая веслом как байдарочник, мгновенно обходит нас с правого борта и довольно быстро удаляется.
Я бросаю взгляд на часы – четырнадцать тридцать. Извлекаю из чехла чудом уцелевшую винтовку, вставляю в приёмник обойму, передергиваю затвор и, подняв оружие над головой, нажимаю на спуск. Грохочет выстрел, гулкое эхо разносится над широким разливом реки, отражается от скалистых берегов и затихает где-то далеко в таежных урманах. Табунок уток с испуганным кряканьем срывается откуда-то из-под берега, стремительно набирает высоту и сгорает в малиновом пламени полуденного солнца.
Путешествие началось!
***
Удаляясь от города на несколько сотен километров, путешественник вдруг обнаруживает некую странность: ему начинает чудиться, что здесь, вдали от дома, время как бы замедляется, а затем вообще поворачивает вспять. Казалось бы, наручные часы работают исправно, и мирская суета еще не забыта, но как-то незаметно она уходит на задний план, растворяется за туманными далями и ориентирами остаются лишь горы, реки и безымянные ключи. Человек начинает ощущать себя песчинкой, затерянной в бесконечных таежных дебрях. Но именно в таких местах путешественник-романтик находит то, самое главное, что ищет – гармоничное единение с природой и полное, почти первобытное, погружение в неё.
Была короткая сухая оттепель запоздалого бабьего лета. И хотя тяжелый густой туман укрывал вершины таежных сопок и сползал к реке рваными клочьями, лучи солнца все же пробивались сквозь его пелену, обещая теплый ясный остаток дня. Весь конец сентября стояли ранние холода, сопровождаемые затяжными обложными дождями, а потом природа вдруг отмякла, сжалилась, и в первых числах октября решила, наконец, вернуть людям то, что задолжала.
Оставив за спиной километров десять водного пути, мы дошли до удобного для причаливания места на правом берегу, где в Каренгу впадала небольшая прозрачная речушка и высадились на пологий пляж, покрытый золотистым мелким песком. Привязав лодку и «ковчег» Олега к дереву, наскоро осмотрелись и углубились в прибрежный лес. Тайга неудержимо звала своей сказочной красотой, манила прикоснуться душой к бескрайнему раздолью, была бесконечно щедра: буквально всего в нескольких метрах от реки можно было насладиться дарами осени, синие переспелые ягоды голубицы, налившиеся соком, с трудом удерживались на тонких ветках, прячась в опавшей листве, вокруг белоствольных берез, вековых сосен и лиственниц.
Мы долго наслаждались ягодой, и лишь спустя время вернулись к реке. Я достал спиннинг, собрал его и, нацепив блестящую турбинку, сделал первый заброс под слив речушки. Выводя снасть на берег, вдруг увидел, как на мелководье промелькнула пятнистая спина крупной рыбы. Сердце азартно заколотилось: ленок или таймень! Тут же делаю повторный заброс, и снова на выводе мелькает стремительный силуэт рыбы, за ним еще один. Проводка есть, а поклевки нет.
– Попробуй тянуть медленнее, – советует Кузаков, стоявший рядом. Произвожу третий заброс, неторопливо выматываю леску, делаю короткие задержки и подергивания. И вот он, удар! Спиннинг выгибается дугой, конец удилища напряженно дрожит, ходит из стороны в сторону. Есть! Плавно, стараясь использовать попутное течение, вываживаю рыбу, подтягиваю ее к себе. Она бьется, долго сопротивляется, рвется на глубину и вдруг, выбросившись из воды, делает вертикальную свечку и трясёт головой. Это излюбленный прием ленка, так он иногда освобождается от якоря блесны. Это был последний бросок, после которого рыбина затихает и покорно позволяет вытащить себя на берег. Да, действительно, это ленок! По эвенкийски – майгун. Экземпляр не очень крупный, килограмма три, не больше. Но я доволен, всего три заброса и такая удача! Кузаков и Олег жмут мне руку: с уловом!
Присев, мы с интересом рассматриваем первую в этом походе добычу. Ленок – это сибирский лосось. Рыба весьма нарядная, имеющая в своем окрасе целую гамму цветовых сочетаний: коричневый, бежевый, фиолетовый, малиновый, белый, но больше всего в ленке черного цвета. Поэтому его иногда называют черным ленком. Тело рыбы мощное, широкое, всё в крупных точках, особенно много их вдоль хребта. Просто загляденье.
– Кидай еще, – советует Олег, глаза его зажглись азартом.
– Сам попробуй, – протягиваю ему спиннинг. – Я-то уже словил…
Димов забрасывает блесну точно туда же, под шумный слив впадающего в Каренгу потока, не спеша крутит катушку. Удар! И снова конец металлического удилища танцует в такт рывкам крупной рыбины. Олег вытаскивает на песчаный пляж точно такого же ленка, он довольнехонек, но улыбается традиционно сдержанно.
– Парочкой ходили… – Кузаков кивает на добычу и достает их ножен свой огромный охотничий нож. – Сейчас я их опласта'ю, а вечером шашлык на рожнах сгоноши'м.
Ужин из свежей рыбы был нам обеспечен.
***
Каренга – правый приток Витима, легендарной забайкальской Угрюм-реки, воспетой писателем Шишковым. Беря свое начало в отрогах Яблонового хребта, эта извивистая порожистая река длиной в триста семьдесят километров, течет в межгорной котловине, подпитываясь по пути множественными приточными речками и ручьями. Ее обычная ширина колеблется от пятидесяти до ста метров, но в дождливые сезоны скромная Каренга способна превратиться в могучий широкий поток, затапливающий пойменные леса и беспощадно сметающий всё на своем пути.
Нам предстояло преодолеть большой участок реки, находившийся между населенными пунктами Тунгокочен и Усть-Каренга. Если приложить к полетной карте штурманскую линейку, то замер покажет, что напрямую, по-самолетному, это расстояние составит всего-то сто двадцать километров. Но если приложить к карте приборчик-курвиметр, и старательно прокатить его колесико по всем изгибам и петлям-меандрам Каренги, то счетчик выдаст расстояние большее почти в два раза: двести десять километров. Принимая во внимание, что Каренга река горная и скорость ее течения должна составлять никак не менее десяти километров в час, мы строили на этом свои навигационные расчеты. Получалось, что на весь маршрут нам понадобится не более пяти дней, а с учетом всяческих непредвиденных обстоятельств – неделя. Именно на такой срок мы и запаслись продуктами, патронами и всем остальным, необходимым для длительного автономного существования. Формуле: «Идешь в тайгу на день – бери еды на два!», следовать не приходилось: вес нашего имущества был строго ограничен грузоподъемностью маленького «Антона». И нынешние командиры экипажей, и те, кто летал на местных воздушных линиях раньше, вроде меня, все мы при таких вот «забросах» туристов на Север, говорили одну и ту же сакраментальную фразу:
– Возьму на борт при условии, если вес груза будет минимальный.
Первый день сплава показал, насколько мы ошибались в своих предварительных расчетах – Каренга, несмотря на то, что считается горной рекой, текла по плоской широкой котловине лениво и неспешно. Проплывая её правый приток, речушку под названием Иргаи'нка, я засек время и замерил расстояние до следующего притока, точно такой же небольшой речки Укша'ки. По данным курвиметра оно равно двенадцати километрам. Условились, что грести веслами на этом участке не будем, чтобы замер скорости был более точным. Этому, кстати, способствовала и погода: на реке был полнейший штиль, пригревало ласковое октябрьское солнышко.
Плывем час, плывем полтора, а правого притока все нет и нет. Я уж, грешным делом, подумал, что, засмотревшись на неописуемые красоты осенней тайги, ненароком прозевал Укшаки, но Димов, неотступно следовавший на своем «ковчеге» правее нашей лодки отрицательно качает головой: нет, притока еще не было. Прошел еще один час, я неотрывно смотрю на проплывающий справа обрывистый берег – всё безрезультатно. Лишь на исходе третьего часа мы вдруг заслышали какой-то посторонний шум, несвойственный уже привычному шуму Каренги. И вот он, белопенный бурлящий поток речонки, падающий с метровой высоты. Сомнений быть не может, проплываем Укшаки, это же подтверждает и компас. Приложенный к карте, он показывает траверз 270 градусов в направлении приметной островерхой сопки на левом берегу высотой 1080 метров. Смотрю на циферблат – прошло ровно три часа, штурманскую навигационную линейку «НЛ-10» даже нет смысла доставать из планшета – расчет в уме проще простого: двенадцать разделить на три, получится четыре.
– Ну, и чего ты там навысчитывал, штурман? – Кузаков сладко затягивается сигаретой.
– Товарищ командир: скорость течения реки на данном участке равна четырем километрам в час! – нарочито-солдафонским голосом рапортую я. – Следовательно, плыть нам придется не пять, а все десять суток.
Мы с Олегом как-то негласно назначили Старика командиром нашей маленькой экспедиции, и было заметно, что он остался доволен этим решением. Впрочем, это было справедливо – опыта таежных странствий ему не занимать.
– Ты только по стойке «смирно» не встань, а то ненароком из лодки выпадешь… – добродушно смеется Старик. – А скорость… Мы ее на порогах нагоним, уж там-то она никак не меньше десяти километров будет.
Ошибался, Старик… Сильно ошибался! Пороги не только не добавили нам скорости сплава, но еще и уменьшили ее, хотя были длинными, бурлящими и сумасшедше-стремительными.
***
На сплаве наши обязанности распределились так: Кузаков сидит на веслах, но грести начинает лишь тогда, когда возникает необходимость маневра на мелких перекатах, чтобы не налететь резиновым днищем на острый как бритва кремнистый гранитный камень, или обогнуть замытое грунтом сучковатое дерево посередине реки, или причалить к берегу. На первых порах, по неопытности, мы довольно часто садились на мель, из-за чего приходилось выбраться из суденышка и стаскивать его на более глубокое место. Но вскоре вывели для себя простую формулу сплава – «идти за водой», то есть держаться наиболее полноводного участка русла, который, как правило, отмечается бурунным течением.
Свесив ноги за борт, я сижу на корме, безостановочно работаю спиннингом, обкидываю самыми разнообразными блеснами и воблерами улова, омуты, сливы, плёсы… Этим же пытается заниматься и Олег, но ему гораздо сложнее, так как приходится постоянно управлять своим неустойчивым по курсу «ковчегом» – круглую камеру вращает будто юлу.
Рыба шла валом: чувствуя приближение холодов, она выходила из малых речек, мест летнего нагула, в Каренгу, сбивалась в стаи и скатывалась в низовья, к глубоким зимовальным ямам и обширным заводям Витима. На мелководных прозрачных участках реки мы, время от времени, наблюдали редчайшее зрелище: плотные косяки тайменей, ленков, хариусов и прочей «белой» рыбы, плыли прямо под лодкой, буквально в нескольких сантиметрах от поверхности воды. Впечатление было такое, что рыбу можно взять рукой, но стоило лишь попытаться сделать это, как стая во мгновение ока разбегалась в разные стороны.
Рыбы много, а клёва нет: в сотый, нет, наверное, уже в тысячный раз бросаю блесну то под правый, то под левый берег Каренги. Торопливо выматываю леску – пусто! Бросаю в очередной раз – пусто! Меняю блесну «турбинку» на «колебалку» – пусто! Меняю посеребренную на позолоченную – снова пусто! Цепляю самую обыкновенную «вертушку», беленькую, чуть подчернённую по верхней кромке, длинным забросом мечу ее по диагонали, делаю три-четыре оборота катушки. Удар, сильнейший рывок в сторону, да такой, что едва не сваливаюсь с кормы. Есть, наконец-то, поклевка!
– Николай Дмитриевич, дайте «угла»! – кричу я Старику, и тот мгновенно ставит веслами судно под удобный мне угол. Выматываю брунжащую от перегруза леску, рыба тянет с такой силой, что начинает разворачивать лодку. Кручу, опасаясь сломать спиннинг, на блесне таймень, не иначе, весом никак не меньше десяти килограммов. Точно, вот он! Проходит по левому борту, огромный, стремительно-прогонистый, весь блескуче-серебряный, пятнистый, с яркими оранжевыми плавниками и таким же хвостом. Красавец!
Держа правой рукой спиннинг, подтягиваю рыбину вплотную к борту, левой пытаюсь взять её под жабры. Какое там! Рвется так, что едва не выбивает удилище. Только с третьей попытки мне удается запустить пальцы под жаберную крышку. Торопливо тяну рыбу в лодку, вдруг хлесткий удар хвоста по резиновому борту, мощный изгибчивый разворот, резкая боль в пораненных до крови пальцах, рой брызг, и таймень благополучно уходит на глубину.
– Николай, ну как же так, мать-перемать!? – взрывается возмущенный Кузаков. – Тащил, тащил и отпустил, неужели трудно было удержать, у'поть ты беспроклая!
– В чем моя вина, если вместе с вашей лодкой пропал подсак! – ответно ору я, возмущенный не меньше Старика. - Разве такую рыбу можно взять рукой?
Только сегодня, когда вплотную занялись настоящей рыбалкой, мы с великой досадой обнаружили, что вместе с лодкой исчез и складной подсак. Нет, так дело не пойдет, надо что-то придумывать.
– Правьте к берегу! – командую я Старику, тот послушно налегает на весла, даже не спросив – зачем. Вслед за ним начинает выгребать и Олег. Вскоре мы причаливаем к небольшой галечной косе, выходим на сушу. Ни слова не говоря, я развязываю швартовки, сбрасываю на землю мешок с сетями, порывшись, нахожу старенькую «тридцатку», сплетенную из лески, ножом отхватываю от ее «крыла» с метр полотна, достаю из сумки плоскую рыбацкую иглицу, с намотанной внутри ее капроновой ниткой, усевшись на борт лодки, принимаюсь за шитьё. Работать мешает порезанная рука, рана саднит и кровенит. Старик искоса наблюдает за моими действиями, курит и помалкивает. Заметно, что переживает за то, что в рыбацком азарте наорал на меня.
– Держи! – негромкий голос Димова из-за спины. Поворачиваюсь, Олег протягивает уже готовый черпак подсака, сделанный из срубленной тальниковой ветки. И когда только успел, мысли мои читает, что ли? Сработал его быстро и толково: длинную раздвоенную палку свел двумя концами, соединение надежно промотал капроновой ниткой. Получилось широкое овальное кольцо с ручкой. Осталось только подвязать к нему сшитый мной длинный сетчатый конус. На это уходит буквально десять минут. Подсак готов, теперь никакой таймень не вырвется, даже пудовый.
Снедаемые промысловым азартом, суетно отчаливаем. Как только Старик выгребает на середину Каренги, делаю заброс в спутную струю лодки, не выбирая леску, держу спиннинг с высоким углом, чтобы блесна шла за нами. Данный способ ужения называется – блеснить «дорожкой». Не проходит и минуты, рывок! Энергично работаю катушкой, подвожу рыбу к правому борту и, не видя Кузакова, (мы сидим спинами друг к дружке, как летчик и стрелок-радист в легендарном штурмовике ИЛ-2), кричу ему:
– Принимайте справа!
Старик хватает наш импровизированный подсак, сует его в воду, командует:
– Отведи рыбу от борта, не могу взять!
Я послушно отодвигаю спиннинг в сторону и тут же ощущаю, как нагрузка на нем ослабевает. За моей спиной трепещется и бьется добыча, за шиворот летят холодные брызги.
– Кто там, Николай Дмитриевич?
– Таймешонок! – напряженно дышит за моей спиной Кузаков. – Хоро-о-оший, килограммчиков на пять.
В этот день я поймал четырех ленков и трех тайменей, у Олега результат скромнее: пестрая щука-травянка и два черных лобастых ленка.
Продолжение