Предыдущая часть
После того, как был набросан первый вариант повести «Парабеллум», я принес его на вычитку Димову. Читинский филиал Восточно-Сибирского издательства захирел окончательно и, наконец, приказал долго жить, поэтому Олег работал сейчас главным редактором недавно созданного им и предпринимателем Игорем Ходиным частного книжного издательства «Росток». Объяснив ситуацию о жестком дефиците времени, я попросил Димова ускорить работу.
– Добро, Старик, я постараюсь, – судя по всему, он проникся моей озабоченностью. Встретились через неделю. За прошедшие со времени знакомства годы, я достаточно неплохо изучил Олега, знал все вазомоторные проявления его лица и без особого труда мог определить с полувзгляда: доволен Димов или нет. Судя по-всему, в данный момент доволен. И весьма.
– Садись, старый, будем толковать… – а когда устроились на стульях, начал. – Не знаю, как ты умудрился, но за три месяца сколотить такое – это литературный подвиг! Совсем не спал, что ли?
– Урывками… Ты давай-ка ближе к делу.
– Что ж, поехали. Сразу доложу: ни по сюжету, ни по языку у меня претензий почти не возникло. Не знаю, как, но всё получилось – лучше не придумаешь! Книга уже сейчас есть, хоть завтра ее можно отдавать в печать. Но много «блох» и это, конечно же, от скорописи. Вот скажи мне, например, что зимой 1941 года делают под Ленинградом немецкие самоходно-артиллерийские установки типа «Фердинанд»?
– Воюют, что делают…
– Х-м… А как это они могут воевать, если рейхминистр вооружения третьего рейха господин Альберт Шпеер, только через полгода подпишет приказ о их производстве и первые образцы попадут лишь на Курскую дугу в сорок третьем?
– Точно, что ли? – недоверчиво смотрю я на друга-редактора.
– Точнее и быть не может! Поехали дальше: гауптман Вернер Либих выкидывает руку в нацистском приветствии и при этом на его груди блеснул Рыцарский крест. Всё бы ничего, но в сорок втором году во многих фронтовых частях уже возникла некая негласная антигитлеровская фронда и офицеры, не эсэсэсовских, разумеется, подразделений, перестали орать «Хайль!» и выбрасывать вперед правую руку, а предпочитали приветствовать друг друга традиционно, поднятием ладони под козырек. И в этом же предложении еще одна «блоха» – Рыцарский крест немцы носили не на груди, а на шее на черно-красно-белой муаровой ленте.
– Не знал, черт возьми! – я все более заинтересованно смотрю на Димова. Да, есть, есть чему поучиться у главного редактора Читинского отделения Восточно-Сибирского книжного издательства.
– Я тоже много чего не знал, да вот должность обязывает знать. Поэтому с учебниками, справочниками и книгами дружу крепко. Ну, пошли дальше, старичок, «блох» в твоем тексте еще предостаточно…
Улавливаю в реплике Олега легкий подъелды'к и не могу не съязвить в ответ:
– В твоих письменах тоже иногда встречаются…
– Всё ту несчастную трехлинейку забыть не можешь… – стушевался Димов.
Да, действительно, попадал впросак и он, как попадает любой автор. В одной из его уже напечатанных книг я нашел досадную «блоху». Сцена такова: по загородной дороге едет автомобиль «Жигули», который останавливает стоявший на обочине человек, вооруженный винтовкой Мосина с примкнутым штыком. Этот человек просит водителя подвезти до какой-то деревни, получает согласие и усаживается в машину на переднее сидение. Винтовку держит вертикально, зажав между колен. А она, голубушка, сама по себе почти два метра в длину, а уж с надетым на ствол штыком и все два с половиной, пожалуй! Так что в легковушке ей и лежать-то особо негде, не то, что стоять.
В этой же книге попалась на глаза еще одна «блошка»: Олег описывает боевые действия некоего стрелкового батальона, который в своем составе имеет, якобы, штатную разведроту. Долго пришлось мне доказывать коллеге по перу, что разведывательная рота может быть лишь полковой, бригадной или дивизионной, если, конечно, речь не идет об отдельном!!! разведывательном батальоне. Помню, что даже боевой Устав РККА где-то отыскал, чтобы убедить Димова.
Впрочем, всех этих «блох» и ляпов, какими бы знаниями не обладал автор, избежать, увы, не удается никому. Вот и мэтр Кузаков, опытнейший из опытных, в одном из своих произведений наделил авиационного генерала красными, а не синими лампасами. Долго после выхода книги названивали Старику офицеры ВВС, просили разъяснить данное недоразумение.
Понимая, что подобные досадные недочеты случались, и будут случаться, мы умели посмеяться друг над другом, как, впрочем, и сами над собой. А взаимный контроль чистоты языка, помогал совершенствоваться и расти на трудном литературном поприще.
***
Когда в моей и Олега библиографии накопилось по четыре-пять книг, нас вызвали в Москву и одновременно приняли в Союз Писателей России. Вдобавок ко всем вышеперечисленным жизненным совпадениям, это явилось еще одной значимой вехой в нашей общей судьбе: мы стали профессиональными писателями! К этому времени я, переучившись в Кировоградской ШВЛП (Школа высшей летной подготовки), уже в который раз, освоил новый тип воздушного судна, окончил полугодичные курсы пилотов международных авиалиний, где усовершенствовал свой английский язык и выдержал сложнейшие экзамены на звание пилота первого класса.
Произошли изменения и в жизни Димова: он организовал книгоиздательский комплекс «Поиск» и возглавил его. Продолжая сочинять книги, Олег не оставил своего главного, как он считал, предназначения: неустанно, кропотливо и целеустремленно выискивал в потоке «массовой культуры» творчески одаренную молодежь (отсюда и название «Поиск»), помогал как редактор, встать на крыло, а как издатель, выпустить первые книжки. И вот тут-то раскрылась для меня еще одна грань его души, мне дотоле неизвестная.
В то время я жил в поселке «Аэропорт», почти в двадцати километрах от центра Читы. И вот как-то раз, по лету, приезжает ко мне Димов. По выражению его лица и поведению, становится понятно, что прикатил он в такую даль не без причины. Мы уединяемся в самой дальней комнате. Олег вопросительно смотрит на меня:
– Я закурю?
– Дыми, – разрешаю я, хотя запах никотина не выношу органически. – И давай ближе к делу: у меня через два часа рейс на Якутск. Ведь вижу, что ты не «пустырём» заявился…
– Не пустырём, это точно… – новоиспеченный директор «Поиска» сосредоточенно о чем-то размышляет, собирается с мыслями. – Понимаешь, какое дело: недавно в мои руки попала рукопись стихов одного автора, зовут его Сергей Аккорчин, но это имя тебе ничего не скажет, не напрягай извилины… Тысячи рукописей прошли через меня, но ничего подобного еще не встречалось: такая глубина, такая отточенность слога, такая лирика… Тюремная, если хочешь знать, лирика. Этакий крик человеческой души из-за решетки.
– Тюремная лирика?
– Да, именно – тюремная! Зря улыбаешься, есть, оказывается, и такая… А теперь подробнее: этому Аккорчину чуть больше сорока, отсидел семь лет от звонка до звонка, освободился буквально на днях. На вопрос: за что сидел, отвечает коротко: за дело, обиды ни на кого не держу.
– За серьезное, как видно, дело, раз семерик впаяли… – высказываю я догадку.
– Да, видимо так, – соглашается Олег и продолжает. – Этот самый Аккорчин нашел меня и попросил оценить его поэзию. Я оценил ее на пятерку с плюсом и порекомендовал издать сборник стихов.
– Ну и флаг ему в руки, пусть издает.
– А на какие, позволь спросить, шиши? Нынче освобожденные с мешком денег из тюрьмы не возвращаются, это только герой Шукшина из фильма «Калина красная» прикатил нашпигованный банкнотами… Вот я и решил помочь Аккорчину.
– Значит, идешь навстречу чаяниям вчерашнего зэка?
– Чтобы изменить свою жизнь, некоторым людям иногда полезно побывать за решеткой, – мрачно изрекает Димов, взгляд его свинцов. – На то, что он вчерашний зэк – мне глубоко наплевать, тем более что своё Серёга отсидел и сейчас я вижу в нем хорошего поэта… А еще человека вижу в нем. Творческую личность, если угодно!
– А что, по-твоему, определяет творческую личность?
– Трудная судьба, одарённость, трудолюбие, и совершенно обязательно – одиночество. Аккорчин – ярко выраженный интроверт, он бесконечно одинок, это сквозит в каждом его стихотворении.
– Хорошо, пусть всё так, но только я-то здесь причем?
– Хочу привлечь тебя в качестве финансового спонсора. Нескольких человек я уже уговорил, они прониклись моей идеей и внесли, кто сколько мог. Один из них – я сам. Осталось собрать еще немного, и можно выпустить приличный сборник тиражом штук в пятьсот.
Озадаченный, я некоторое время молчу. А когда пауза затянулась уж слишком, уточняю, стараясь быть деликатным:
– Олег, скажи откровенно, зачем тебе всё это?
– Причин, дружище, тут несколько: во-первых, как говорит наш шеф Кузаков – таланту надо помогать, а бездарь сама пробьется. Во-вторых: выпустив в свет данный сборник, мы подарим читателям прекрасную поэзию и нового автора: ну, и в-третьих – я хочу, чтобы этот автор успел подержать в руках свою книгу, потому что жить ему осталось меньше года…
– Как это, жить меньше года? – поражаюсь я.
– Очень просто: тяжелейшая форма туберкулеза, неизлечимая. Это – приговор!
– А он сам-то знает об этом?
– Ну, а кто бы мне кроме него это рассказал? – вопросом отвечает Димов и угрюмо замолкает.
Я достаю из бумажника несколько купюр, протягиваю Олегу.
– Теперь хватит? – мое горло перехватывает неожиданный спазм.
– Более чем…
Сборник стихов Сергея Аккорчина издательство «Поиск» выпустило через месяц. А спустя еще какое-то время мне позвонил Димов, невесело обронил:
– Приезжай послезавтра, если сможешь. Серегу надо проводить по-человечески. У него и родни-то, оказывается, нет, хоронить – некому…
Я приехал. В наспех сколоченном гробу лежал до предела исхудавший седой человек. На его пергаментном лице выражение глубочайшего покоя и какая-то едва приметная тень удовлетворения, иссохшие руки скрещены на груди. У изголовья стоял понурый Олег Димов. На траурной панихиде присутствовало человек с полсотни. Несколько писателей, а все остальные – поклонники творчества поэта Сергея Аккорчина.
***
Ровно, даже немного сонно, рокочет в бездонном синем небе тысячесильный двигатель «Антона». Воздушный винт, вращаясь, наматывает на себя невидимые километры пути. Под крылом самолета буйствует и царит забайкальская осень, свежая, яркая, многоцветная. Раннее октябрьское утро, первые солнечные лучи золотыми прорубами падают на тайгу, отражаются от холодных блюдец укромных озер, красновато играют на стволах сосен. Пронзительно голубеют вены рек и ручьев. Тонкие шлейфы белого тумана плавно перетягивают свое невесомое полотно из распадка в распадок, стелются по долинам. Зеленые склоны крутолобых сопок украсили желтые вкрапления березовых рощ, на каменистых увалах багряным заревом загорелись осинники, побурели в низинах болотистые мари.
Мы втроем: Кузаков, Димов и я, летим на Север, нам предстоит сплав по дремучей таежной реке Ка'ренге. Долго, очень долго мы вынашивали эту мечту и вот, наконец-то, она начинает воплощаться в жизнь. Мысль совершить вояж по какой-нибудь северной реке Забайкалья уже давно витала в наших головах. Мы обсуждали маршруты, строили планы, изучали карты и лоции, но дальше этого дело всё как-то не шло, в основном, из-за несовпадения сроков отпусков. Нынешней осенью всё, наконец-то, срослось, и на общем совете было принято единогласное решение: летим!
Лично я «заразился» водным туризмом еще в раннем детстве, когда однажды, сидя с удочкой на берегу полноводного Хилка', вдруг увидел, как из-за кривуна выплыл плот, сбитый из бревен. На нем была натянута небольшая палатка, дымился костер, над которым на тагане висел закопченный котелок. Трое молодых парней находились на том плоту. Один стоял на корме у руля, второй перебирал сети, а третий бросал то влево, то вправо блесну спиннинга. И настолько мирной, доброй и милой была эта картина, так прочно она запала в память, что вольно или невольно стала мечтой.
Став старше, я со своими друзьями совершил несколько сплавов по нашим местным рекам: Хилок и Блудная, затем были Ингода и Шилка. Но нужно сказать, что все эти путешествия для нас, юных романтиков, напитанных приключенческими сюжетами Жюля Верна, Майн Рида, Арсеньева и прочих писателей, были малоинтересными, так как проходили по обитаемым, что называется, местам. Мы проплывали вдоль железнодорожных насыпей, мимо многочисленных поселков, мимо пляжей, усыпанных людьми, мимо полощущих белье женщин, мимо животноводческих ферм, полевых станов, покосов и прочей хозяйственной атрибутики… Теперь же предстояло нечто новое: нас ждал многодневный маршрут по дикой, малообжитой северной таежной реке.
… От работы мощного двигателя мелко и монотонно вибрирует дюралевая плоть воздушного судна, полет приятен и спокоен. Внимательно смотрю в круглый иллюминатор АН-2 и, вспоминая службу в малой авиации, пытаюсь визуально, без карты, определить «место самолета». Вот проплыл под левой плоскостью голец Саранака'н, с уже заснеженной вершиной, а дальше по курсу, но значительно севернее, поднимается над рельефом громадная и величественная гора Чингика'н высотой 1644 метра, памятник природы Забайкалья, потому что на ее вершине растет реликтовая краснохвойная сосна. Внизу, в широкой долине, уходя строго на Север, блестящей змейкой извивается река Чити'нка. К ней присоединяется ее левый приток – речушка Шаргальджи'н, в её устье отчетливо виден крошечный квадратик зимовья под названием кордон Мухо'р. А вон там, далеко справа, на склоне сопки прорисовалась «человеческая ладонь» с пятью растопыренными пальцами-просеками – мой постоянный ориентир при полете в поселок Вершина Дарасуна'.
Да, вполне еще могу вести визуальную ориентировку на местности. Оно и немудрено – более пяти лет бороздил на «Антоне» эти необозримые просторы и память навечно зафиксировала все эти горы, гольцы, речки, ручьи, урочища, поселки, то, без чего немыслима деятельность пилота авиации спецприменения. И еще одно мне стало понятно по прошествии лет: работа в малой авиации во много раз эмоциональнее, романтичнее и ближе моему сердцу, нежели деятельность пилота большой авиации. С многокилометровых эшелонов полета всех этих заветных подробностей, так дорогих мне, рассмотреть практически невозможно, зрительная связь с землей только при помощи бортового радиолокатора.
Оглядываюсь на своих спутников, которым тоже пришлось немало полетать над Забайкальем, они приникли к иллюминаторам, смотрят за борт, каждый думая о своем. Олег, вспоминает, наверное, геологические скитания по этим же местам, а Кузаков, может быть, мысленно возвращается в свою таежную, полную опасностей и невзгод, кочевую охотничью молодость.
Мои наблюдения прерывает голос командира самолета Юры Кириллова:
– Александрыч, подойди-ка сюда!
Переступая через груды нашего бесчисленного походного имущества, наваленного аж по пятнадцатый шпангоут – заднюю переборку салона, протискиваюсь к кабине. Надежно охваченные швартовочной сеткой, перед ней стоят четыре бочки с соляркой, какие-то коробки и ящики – груз, предназначенный для геологической экспедиции, базирующейся в Ча'ре. Самолет идет спецрейсом и кроме нас, троих «авиазайцев», на борту никого нет. Кириллов, крупный широколицый парень, наклоняется ко мне с командирского кресла, говорит, перекрывая гул мотора:
– Тунгоко'чен закрылся низкой облачностью, придется садиться в Усугля'х, не тащить же мне вас в Чару! Переночуете, а завтра-послезавтра распогодится, и рейсовым улетите в Тунги'р, добро?
– Добро, куда ж деваться… – соглашаюсь я. – А как в Усуглях-то погода?
– На пределе, но думаю, успеем сесть, – обнадеживает Кириллов.
– А чем будешь мотивировать непредусмотренную заданием посадку?
– «Сложняком» на маршруте, чем же еще?
Оставшись стоять между пилотами, я вскоре понял, что надежды Юрия вряд ли оправдаются. Самолет вошел в сплошную слоистую облачность и ликующе-яркий мир осенней тайги мгновенно исчез. По всем правилам летных инструкций, экипаж был обязан тут же повернуть на запасной аэродром. Но если бы это выполнялось пилотами местных авиалиний в полной мере, то в условиях непостоянства забайкальской погоды летать было бы просто невозможно. Довольно часто приходится идти на нарушения метеоминимумов, и летчики делают это осознанно. Командование на такие случаи чаще всего закрывает глаза. Формула практикуется старая и апробированная многими поколениями авиаторов: «Умеешь нарушать – нарушай! Не умеешь или боишься – неделями торчи на запасных аэродромах!»
Когда стрелка радиокомпаса «АРК» медленно провернулась вокруг своей оси, что означало пролет самолета над приводной радиостанцией аэродрома Усугли, Кириллов, коротко глянув на меня, спросил:
– Ну что, рискуем?
Я лишь молча пожал плечами, оставляя за командиром право выбора: примет решение садиться в Усуглях – хорошо! Примет решение везти нас пролетом в Чару, чтобы мы там застряли на неопределенное время – тоже неплохо! Как будет, так и будет! Не знаю, как истолковал мое молчание Кириллов, но в следующее мгновение он прибрал обороты двигателя и одновременным движением штурвала и левой педали решительно завалил «Антона» в крутую нисходящую спираль. Указатель вариометра метнулся к отметке восемь метров в секунду, стрелки высотомеров побежали по оцифровке, показывая мгновенную потерю высоты, и машина стремительно понеслась в сплошную, без единого просвета, десятибалльную облачность.
Этот незаконный метод захода на посадку в «сложняке'» опытные пилоты используют довольно часто. Вращаясь в нисходящей спирали вокруг невидимого вертикального импульса радиоприводной антенны, можно быть уверенным почти на сто процентов, что не столкнешься с препятствиями. Если, конечно, радиус этого вращения не будет превышать километра – обычной зоны безопасности на горных аэродромах. Но горе тому экипажу, который выскочил за эти «габариты»! Много летчиков осталось лежать на склонах таежных сопок именно по этой причине…
Сердце мое сжалось: зная, как часто неточно, а то и ложно срабатывает радиокомпас, помня, что аэродром Усугли' расположен в котловине между высокими сопками, я отчетливо понимал, насколько близко мы находимся сейчас от смерти. Вынырни вот в эту секунду из облачности крутой склон таежной горы – всё! От столкновения не спасет даже чудо. В авиации это называется коротко и жестоко: «Искали землю и нашли ее!»
Перевожу взгляд на руки командира, сжимая рукоятки штурвала, они вобрали в этот напряженный хват и свою и все наши жизни. Справа от меня бледное лицо второго пилота, совсем еще молодого мальчишки, вчерашнего курсанта. Но летчикам в таких ситуациях все равно проще: они заняты своим делом, им не до философских размышлений: жить или не жить! Значительно хуже тому, кто находится рядом и, являясь авиатором, понимает всё до мелочей… Так бывалый водитель автомобиля, сидящий на пассажирском сиденье, панически давит на несуществующую педаль тормоза, когда его убивает неопытный стажер.
«Антон» вываливается из десятибалльной облачности на предельно малой высоте. Совсем рядом с красной законцовкой правого крыла проносятся желтые вершины лиственниц – черт!, все-таки сместились от оси вращения в сторону гор! Левее с километр, прямо под нами, поселок Усугли, из печных труб избушек мирно струятся вертикальные дымы. Избегая столкновения, Кириллов рвет машину из крутого виража с такой перегрузкой, что у меня подгибаются колени. Идем к точке четвертого разворота, командир энергично меняет курс на сто восемьдесят градусов, выпускает аэродинамические тормоза-закрылки, загоняет самолет в посадочную глиссаду. А еще через пару минут притирает машину к неровной полосе грунтового аэродрома.
– И, – не холодно! – чуть нервно смеется Кириллов, испытующе глядя на меня. – Ну как приключение, командир? Отвык, поди, от таких заходов в своей большой авиации, а?
Я молча киваю. Командиром Юра называет меня неспроста, давным-давно он был моим вторым пилотом. Грамотным и надежным вторым пилотом. А командиром стал просто отличным, в этом я сегодня убедился. «Проткнул» облачность филигранно, как и положено летуну-асу. Переучиваться на большой корабль Кириллов не захотел категорически, хотя предлагали не раз. И, наверное, это правильно – летчики такого уровня и здесь нужны, на МВЛ, где нет ни пеленгаторов, ни обзорных и посадочных локаторов, ни радионавигационных систем «Тесла», ни бригад опытнейших диспетчеров, готовых помочь экипажу большого корабля в любой нештатной ситуации.
Оживленно переговариваясь, Кузаков с Димовым выбрасывают на дощатый помост полевого перрона наш скарб: лодки, палатки, снасти, провиант. И невдомек обоим, в какой переделке мы только что побывали. Но не знал я еще тогда, что это были всего лишь цветочки, что главные наши приключения еще впереди…
***
Мы расположились в пилотской комнате аэропорта. Время приближается к полудню, и я, раскочегарив печку, по старой привычке готовлю походный обед. Спутники мои, Кузаков и Димов, попа'дали на кровати с панцирными сетками и отрабатывают взаимодействие щеки с подушкой. Когда доспевает бухлёр, поднимаю мужиков, приглашаю к столу. Сколько раз сиживал я за этим самым столом… Ничего не изменилось, решительно ничего. Даже занавески на окнах чистенькой комнаты кажется те же самые, только повыцвели от времени. А прошел-то не один годок…
– Старик, а ты ничего не забыл? – Кузаков выразительно, очень выразительно смотрит на меня и переводит взгляд на стол, уставленный мисками с дымящимся ароматным бухлёром из свежей изюбрятины и прочими закусками. Солидный кусок зверьей мякоти нам пожаловал начальник аэропорта, а по совместительству местный браконьер и пьяница, Степан Степанович Сапожников, мой старинный приятель. За пристрастие к выпивке, эмвээловская пилотня' нарекла Степана Степановича Стаканом Стакановичем. Держали его в начальниках по необходимости, никто из местных не шел на ответственную, но малооплачиваемую должность. И еще была одна весомая причина: Сапожников в прошлом числился диспетчером, был неплохим радиотехником и в любое время мог заменить штатного аэродромного радиста.
Обостренное чутьё бывалого выпивохи подсказывало ему, что трое мужиков, собравшихся в дальнее странствие, категорически не могут быть «пустыми», в их необъятном багаже наверняка имеется что-либо веселящее душу. Водочку в те приснопамятные времена, когда проводилась активная антиалкогольная компания, достать можно было лишь по талонам, но у меня имелись кое-какие ходы в этом плане и нашу экспедицию я снабдил неплохо – Стаканыч не ошибся.
Именно поэтому, проводив на Чару самолет Юры Кириллова тщедушный, узколицый, добродушный Степаныч сидел у стола, кротко и выжидательно посматривая на меня своими голубыми бедовыми глазками. Делать нечего, распаковав продуктовый рюкзак, я извлек на белый свет бутылочку «Московской», повергнув присутствующих в неописуемый восторг. Все дружно придвинулись к столу, проворно разобрали ложки. Разлив в четыре граненых стакана водку я предложил Старику произнести тост.
– За хорошее начало нашего похода! – когда бокалы наполнены, Кузаков, по обыкновению, бывал краток. Звонко чокнувшись, выпили и навалились на горячую свеженину. С аппетитом поглощая нежнейшую изюбрятину, я мимолетно подумал, что называть хорошим начало нашего похода – как-то рановато. Мы не долетели до Тунгокочена, отправной точки нашего водного маршрута, а «слепой» заход на посадку в Усуглях, едва не стоил нам жизни.
За первой бутылкой последовала вторая – общественность уже не могла остановиться. И я, обычно строгий и неумолимый в этом вопросе, поддался всеобщему настроению, короче говоря, выпили еще. А в общем-то, и было за что, во-первых, уже давненько не собирались за одним столом, все мешала какая-то бытовая текучка да производственные и литературные дела. Во-вторых, впереди был целый месяц отпуска в компании близких по духу людей, предстоял интереснейший вояж по северной неведомой реке, охота, рыбалка, ночевки у походного костра – романтика!
… Согласно диалектике, случайность, это неосознанная необходимость. И порой эта самая случайность творит совершенно невероятные дела и ввергает человека в самые непредсказуемые последствия… Вот и сейчас Степаныч, ни с того, ни с сего, вдруг спросил, апеллируя ко мне:
– Николай, а ты с чем это… самое… как ево… охотничать-то собираешься?
– С ТОЗовкой, с чем… Десятизарядная, промысловая, мне ее давным-давно батя подарил. Винтовочка надежная, пристрелянная, я с неё рябчика сбиваю на сто метров.
– А ну, покажи! – так и подпрыгнул Степаныч. Мне было известно, что оружие, это его слабость. В куче походного скарба я отыскал мешок защитного цвета, в него была упакована надувная двухместная лодка Кузакова, складные вёсла к ней и моя винтовка с боеприпасами. Я извлек из чехла разобранное в дорогу оружие, свинтил ствол с прикладом при помощи болта-барашка и протянул Сапожникову. Тот долго вертел в руках вороненую игрушку, прикладывал к плечу, вынув затвор, бывалым глазом изучал на просвет качество нарезного ствола… Кузаков, не терпевший подобного поведения, строго приказал:
– Убери винтовку, Старик, это не дело, в нетрезвом состоянии баловаться оружием.
Я забрал винтовку у Степаныча, уложил ее в чехол и хотел, было, упаковать в лодочный мешок, но не успел, потому что Кузаков, наполнив стаканы, начал произносить очередной тост и нетерпеливо поманил меня рукой к столу. Винтовка осталась лежать на кровати – ровно через десять дней это спасет мне жизнь…
За окном смеркается, короток октябрьский день. Наш затянувшийся обед плавно перерастает в ужин, гулянка набирает обороты. В пилотской коромыслом стоит сигаретный дым и какие-то веселые бессвязные разговоры… Совсем уже окосевший Сапожников лезет ко мне с объятиями, норовя облобызать, шепелявит наполовину беззубым мокрым ртом:
– Колюня, дружочек мой дорогой! А помнишь, как ты взлетел от нас, да и загорел над Букша'ром? Я как раз на связи сидел, Петруху подменял… Ты, орёшь, што горишь на две семьсот, а у меня станцию на ответ заколодило… Танге'нта на микрохфоне запала: ни тпру, ни ну, в бога душу мать! Ты дай-кось, я тебя все ж… это, как ево… поцелую, герой ты нашенский…
– Отвали, Стаканыч, сопли твои я еще не облизывал! – отпихиваю я старого пьяницу, но тот все не унимается:
– Трактор на Букша'р снарядил с избушкой на санях да с печкой… У тебя ж на борту двенадцать сидело да два грудных, я сам сопроводиловку охвормлял… До сих помню… А на дворе-то под полтинник шшолкало… Не шутка!
Сквозь хмельную алкогольную наволочь вспоминаю тот давний драматичный случай: обычный рейс на Читу, высота две семьсот, полет проходит нормально. И вдруг длинные черно-оранжевые языки пламени вырвались из-под капота двигателя, жадно облизали остекление кабины. Не сговариваясь, как по команде, мы со вторым пилотом отпрянули от лобового стекла, вжали головы в плечи – страшно! И вслед за этим падение тяги, дикая тряска двигателя, пушечный грохот обратного выхлопа! А под самолетом таежные горы с вертикальными и плоскими гранитными останцами, так называемыми «чемоданами» на их вершинах – сесть нельзя! И выключить горящий мотор тоже нельзя, потому что надо перелететь через проклятые скалы, расставленные природой именно в этом месте и дотянуть до единственной на склоне узкой прогалины! Дотянуть, слыша дружный рев перепуганных пассажиров за спиной и чудовищным напряжением воли превозмогая собственный страх.
Ощущая хлесткие щелчки сосновых вершин о фюзеляж и крылья, мы буквально перевалились через стену деревьев и я, наконец-то, выключил двигатель. Как потом выяснилось – вовремя, тот едва висел на одном из четырех узлов крепления. Сорвись он с моторамы из-за дикой тряски вследствие разрушения одного из цилиндров – неминуемая гибель.
Нам едва хватило длины той прогалины! Приземлившись, я намертво зажал тормозную гашетку буквально в трех метрах от огромной лиственницы, проползи машина чуть дальше, нас расплющило бы в камбалу. Самолет едва не скапотировал на пробеге на замерзшем под снегом кочкарнике, но я успел вовремя растормозить колеса… А потом, пару минут спустя, услышал дрогнувший голос второго пилота Владимира Трофимкина:
– Командир, у тебя – виски белые.
Я достал зеркальце, всмотрелся. Троф не ошибся, это были мои первые, но далеко не последние седины. Впереди меня ждали еще шесть вынужденных посадок, из них четыре вне аэродрома, в условиях горно-таёжной местности.
– Не хочу ничего вспоминать, Степаныч… – глухо изрекаю я и разливаю остатки водки по стаканам. – Давайте-ка лучше выпьем напоследок, а то уже спать пора, засиделись мы что-то.
… Дорого нам обошлась та затянувшаяся гулянка.
Продолжение
