День начался отлично, хоть и проснулась я поздновато - в десятом часу.
Муж дрых без задних ног в комнате сына.
Звери требовали еды и свежей воды. Всех напоила, кошку накормила, а собаке дала утренний перекус.
Зимнее солнце проникало в комнату даже сквозь занавески (они у меня, правда, тоненькие). За окнами сияло чистой голубизной небо, деревья стояли без малейшего движения, как это бывает при полном безветрии.
От стёкол чувствовался мороз.
Синички ковыряли в кормушке, на солнце, сало.
На меня напало какое-то детское веселье, будто мне лет шесть, и я проснулась, беззаботная и счастливая, и вот, сейчас бабушка войдёт на кухню, поставит чайник на огонь, и заведёт тесто для блинов.
Блинчиками бабушкины блины называть язык не поворачивается.
Она их пекла толстенькими, большими (во всю сковороду), пышными и хрустящими, зажаристыми.
Сидишь, бывало, умытая, за утренним столом, в окошке всякое интересное наблюдаешь, узоры морозные разглядываешь, а рядом бабушка возле плиты шурует: наливает на тяжёлую чугунную сковороду постное масло, а потом - густое тесто.
Масло шипит, блин румянится, и бабушка аккуратно его переворачивает лопаточкой, которой уже тогда лет сорок, не меньше.
Она, лопаточка эта, до сих пор у меня в ящике лежит, хоть и без ручки; не пользуюсь, но и выбросить не могу, а вот бабушкины чугунные сковороды и сейчас у меня на кухне в ходу!
И быстро растёт дымящаяся стопка на тарелке, и появляются на столе сгущёнка, варенье и масло.
И льётся в кружку сперва заварка, а потом - кипяток.
Слюни текут, хватаю блин, бабушка кричит: "Не обожгись! Куда спешишь?"
Вкусно-то как!
Пар и аромат вылетают в маленькую двойную форточку деревянного окна, цветы и стрелы на стёклах серебрятся, голуби на чердаке поют своё "уруру", а я уже наелась блинов и напилась чаю, и скорее хочу идти гулять.
Бабушка внимательно следит, как я одеваюсь: вдруг, забуду чего! Наказывает со двора не уходить.
Господи, а было ли всё это?
Как будто приснилось.