Продолжу немного больничные зарисовки из детства... Благо, у меня их много. Больше грустных, чем забавных, но тут уж - какие есть.
Хотя сегодняшняя, наверное, довольно нейтральна. Прозвище тут я изменила, то, что было, дзен просто не пропустит. А вот рисунок в тему. Очень в тему, как мне кажется.
Ее звали Кикиморой. Из года в год передавая это не лестное прозвище, что называется, из уст в уста. Прозвища других медсестер менялись, да и сами они редко работали в детской соматике подолгу. Кикимора же была вечна. Я запомнила ее в 4 года, и исправно видела еще 11 лет. Вообще в больницу я попадала 1-2 раза в год, практически по расписанию: весной - обязательно, зимой и осенью - как повезет. Дядя доктор из Москвы, защитивший на мне дессертацию, просто приезжал в конце апреля. И, как правило, находил меня на месте. То есть в боксе на три человека, на кровати и с температурой за 40.
Но речь не о нем и даже не обо мне. Речь о ней. О Кикиморе.
В 4 года я очень боялась ее: она была огромной, крикливой и всегда чем-то недовольной. И в 5 лет боялась. И в 6. К 7 годам я поняла, что она никого не наказывает. Другие медсестры могли отвести провинившегося в чужую палату, оставить там в углу. В одних трусиках. Понятно, что мальчиков отводили к девочкам, и наоборот. Со мной такого не случалось, но даже подумать о таком было стыдно и жутко.
Кикимора так не делала. Она орала на нас и ругалась, но никогда не унижала.
А в 8 лет меня положили не в привычный бокс, а в процедурный кабинет, постелив матрасик на жесткую кушетку. И отгородили ширмой, что бы не пугать других детей. Потому что я умирала. Маме разрешили остаться, но, если она выходила, медсестры спокойно обсуждали, сколько мне еще осталось. Прямо при мне. Словно я кукла. Все. Но не Кикимора.
Она шикала на слишком болтливых, шептала мне, чтобы я их не слушала. И приносила компот из сухофруктов.
Меня тогда рвало от всего, даже от воды. Организм удерживал в себе только пару ложек яблочного пюре, которое приносила мама. И пару глотков этого вот компота. То, что я выжила, считали чудом (спасибо, мама).
После этого я перестала называть ее Кикиморой, и старалась одергивать других. Но никаких плодов это не принесло - прозвище оказалось живучим.
В 9, 10, 11 и далее лет, вплоть до 15, она была первой, кто встречал меня в больнице. И она всегда приносила компот. Ни одна самая симпатичная медсестра не подумала, что с температурой 40 очень хочется пить. И никак не встать. Ни одна. Кроме нее.
А потом я заметила и то, как она подсовывает старшим девочкам малышей, впервые оставшихся без мамы. Грубо, неприязненно: «Смотри, что бы этот мне тут не орал! И не обоссался. И вот, конфет ему дай, что ли...»
Остальным было все равно. Они улыбались нам или наказывали нас, разносили таблетки или ставили градусники... но они не видели нас. Никого из нас. Мы не были для них людьми, лишь работой. Для Кикиморы - были.
Ужасно некрасивая толстая крикливая тетка, знающая много злых слов и почти не знающая ласковых, была... доброй. Была хорошей. Вот как умела - так и была. Только без красивой «упаковки» эту ее доброту было очень сложно рассмотреть. И я поняла, что это так, что она - добрая, уже сильно потом. Уже взрослой.
И захотела вспомнить об этом хорошем человеке. Тоже - как умею...