Не та порода
Молодая жена.
Потекла жизнь молодой семейной пары как-то по-особенному, внешне тихо и спокойно, и даже вызывала зависть у некоторых односельчан. Палыч обещание своё сдержал, Дина выучилась на счетовода и трудилась в конторе. Работы, как оказалась, в ЖКО (жилищно-коммунальное хозяйство) было много, и молодая жена была освобождена от обязанности ездить на покос, уборку картофеля. Вместо ситцевых платьев появилось у неё одно из японского шелка, душагрейка с мехом. Внешнее убранство сделало Дину более отстранённой и замкнутой от посторонних. Поэтому как она там со своим мужем живет, никто не знал, но видно неплохо, не битая и сытая.
Палыч жену по первости баловал, работай не нагружал, старался угодить. В ответ он получал ночную ласку, чистую одежду, порядок в доме. Но все это было каким-то ненастоящим. Прижмет, бывало Палыч ночью жену, та в ответ целует, ласкова. И в это же время, пустота наполняла тело Дины, и пахло от неё холодом.
Чувствуя отстранённость жены, Палыч даже думал её проучить с помощью кулаков. Но не так чтобы бил, а так кулаком тыкнет в плечо, синяк небольшой проявиться. В ответ жена ни хорошо, ни плохо, сказано сделает, а нет промолчит. Вот как с такой бороться?
Спустя два года семейной жизни страшная апатия напала на Илью Павловича, ни чего его не радовало, вид жены вызывал тоску и непонятную обиду вперемешку со злостью. Он невольно ловил себя на мысли, что породу ему не поправить с Диной, никого она не родит, не видать ему красивых детей. И казалась бы, на кой такая «свадьба» ? Но нет, он страшно боялся потерять свою красавицу, от мысли, что Дина его бросит, уйдёт к другому, бросала Палыча в дрожь, и сердце его начинало ныть и скулить.
Может этот страх и не позволял Илье внять людской молве: «В город зачастила, учится, ага мужик у неё там, любовник, сука баба попалась..». Люди уже не шептались втихую, а уже открыто давали понять: «Гуляет баба твоя Палыч, пороть суку надо!». Но разве глухой услышит? Так, и Палыч, не внимал слухам, как будто не про него речь шла, страх его сковал: «Бросит, другого мужика найдет!».
Кто был в Восточном Казахстане, знает, как пахнет летняя жара этих земель, как звонко стрекочет кузнечики в траве, а вечером темнота покрывает землю, такая теплая, мягкая. И только «песнь» сверчков разрезает темноту приходящей ночи.
Было лето, жара. У начальника ЖКО работа кипела: на покос нужно машины отправить, найти помощников, чтобы одиноким бабам стога своять, а тут еще ремонт труб, починка теплового. Замотался Илья Павлович, и по обыкновению вернулся домой уже поздним вечером. Жены дома не было. Это его обозлило, ведь как бы он не был глух к тому, о чем говорят, о его жене, понимал, догадывался, где его зеленоглазая «беда».
Уже совсем стемнело, когда Илья узрел в окне облик высокой стройной женщины. В кремовом платье и растрепанными волосами шла Дина вдоль огородов к дому. Походка её была наглая, а на лице застыла скрытая улыбка томного счастья. Нет, никогда она так не улыбалась мужу, не одаривала его таким богатством.
Волна злости накрыла Илью Павловича, аж из-за рта вспененные слюни потекли. И не в силах угомонить порыв гнева, схватил он большой кожаный солдатский ремень, на конце которого красовалась большая железная бляшка со звездой. Бегом, перебирая своими изувеченными ногами, помчался навстречу жене.
Дина и не сообразила, как железная бляшка рассекла ей лицо, и она ощутила вкус крови на губах. Удары металла посыпались один за другим, все что успела «загулявшая жена», так это прикрыть левой рукой голову.
Илья хлестал отчаянно, безостановочно: «Сука, тварь, бл…ще, курва!». И бил и бил……
Вдруг перед глазами обезумевшего от ревности и злости мужа что-то сверкнуло, бело-желтое такое, что явно выделялось из красно-бурой массы на теле Дины. Он опустил ремень, отступил шаг назад и увидел, белая кость торчала из плеча его жены. Только тут то и заметил тяжелую железную бляху на ремне.
Дина, скорчившись на земле, застыла в какой-то уродской позе, вся укороченная, изогнутая в непонятную сторону. Илья тяжело дышал и не мог набрать воздуха в легкие столько, чтобы ему не задохнуться. Она не двигалась, и даже не дышала, все волосы на голове спутались и приобрели цвет черно-красного сгустка.
Сложно сказать, сколько он простоял возле тела жены, когда услышал сдавленных хрип. Дина, медленно, издавая гортанные звуки, привстала, села на колени, и, прижав правую руку к горлу, толи прорычала, или прохрипела, так сдавленно, словно раненный зверь.
- Хоть бей, хоть убей, не буду я стой жить!….не люб ты мне, не дорог!
- Дина, Дина! – в отчаянье прокричал Илья, и выронил ремень.
Она встала и не взглянув на мужа, пошла прочь. Шаг был тверд, походка прямая как жердь, только как-то неестественно вздрагивала, а левая рука болталась как плеть.
Илья Павлович вернулся домой, поток чувств и эмоций его захлестнул. Он плакал и смеялся, кричал и рычал. Затем налив стакан водки выпил, затем налил второй …….и внезапно сознание покинуло его, и он провалился в пустоту.
Яков.
Едва солнце взошло над землей, сон забытья покинул Илью. Он резко соскочил с кровати и начал судорожно одеваться. Внутри все горело, дышать было нечем, соображал он плохо, что делает и зачем, одно только в уме мелькало: «Дина, Дина, Дина!».
Одевшись наспех, даже не захватив трость, перебирая своими кривыми ногами, помчался к дому родителей Дины.
Еще сторожевой пёс не успел встретить нежданного утреннего гостя, звонким лаем, как дверь дома окрылюсь и навстречу Илье вышел Яков с топором руке. Лицо мужчины было искажено, это был не гнев, или злобная ярость, а что-то страшное, нечеловеческое.
Илья Палыч и ахнуть не успел, как огромный топор поднялся над его головой.
- Зарублю как собаку! – не разжимая губ, выдавил Яков и со всего маха обрушил топор на зятя.
Лезвие топора просвистело над ухом Ильи, он упал навзничь, и, трясясь от страха и ужаса, попятился назад. Глаза его были широко раскрыты, а губы тряслись, слюни потекли из-за рта. Нет, Яков не промахнулся, не опустил он топор на голову Ильи только по причине здравого рассудка. Кто, как не родной отец может позаботиться о своей избитой и покалеченной дочери, убить зятя - сесть на нары.
Сложно было сказать, что творилось на сердце Якова, и как он это все пережил. Но зятя увечить не стал, развернулся и ушёл.
Спустя несколько дней, соседка Якова видала, как ранним утром он запряг лошадей, бережно вынес дочку на руках из дома, положил на телегу, накрыл своим зипуном, затем склонив над ней голову долго плакал. В это утро Яков вместе с Диной покинули село «Солдатова Заимка». Куда он уехал никто, даже жена и сыновья не ведали.
Случай этот не мог остаться незамеченным среди односельчан. Все у кого имелся язык, много раз пересказывали эту историю друг другу, толком конечно подробностей не зная, но причина конфликта была и ребёнку понятна. Те, кто был помоложе посмеивались: «Догулялась баба, а то пристроилась на все готовое, правильно Палыч всыпал ей, наука будет на всю жизнь!». Другие, чем жизненный опыт позволил видать многое и разное, говорили: «Куда деваться, хороша наука! Ну, погуляла баба, ну бывает и такое. Так можно было побить крепко пару раз, а там гляди бы и успокоилась. А так зачем, калекой на всю жизнь оставил, руку напрочь перебил. Молоденькая же совсем, глупая. А, Якову какое горе…»
Илья Павлович.
Илья Павлович не помнил как и вернулся домой после встречи с Яковым. Только едва он присел на табурет, как вдруг вдоль позвоночника что-то напряглось и словно струна с треском порвалось. В этот же миг он перестал чувствовать свои ноги. Его всего затрясло, кинуло в жар, затем в холод, снова жар, холод. Перед глазами все заплыло, и он грохнулся на пол. Страшная сила била и трясла мужчину, сознание перепуталось, а возможность движения покинула тело.
Благо соседка услышала странный грохот в квартире Ильи, подбежала к двери и давай звать хозяина, стучать в дверь. Бесполезно, только глухое мычание издавалось из квартиры. Женщина давай кричать, соседей звать, тут и мужики соседские подбежали и выбили дверь. Возможно, это и спасло Илью Павловича. Эпилепсия его била. Пена клочьями вырывалась из-за рта, и не давала возможности дышать. Палыч задыхался, все тело свело судорогой, глаза закатились, и казалась сейчас вся жизнь выйдет из его тела.
Мужики быстро сообразили, что делать: запихали ложку в рот Илье, наклонили голову в бок. Приступ эпилепсии стал утихать, и мужчина задышал. Его перенесли на кровать, соседка осталась его караулить, пока в квартиру не пришел фельдшер, а вслед за ним и отец Ильи.
Хворал Илья Павлович пару недель. Его лихорадило, напрочь пропал аппетит, постоянно что-то кричал и плакал в полузабытье. Но, постепенно сознание и разум стали возвращаться, лихорадка отступила, и Илья встал с кровати, и впервые за период болезни попросил у отца, который дежурил возле сына, поесть.
Ел Илья мало, с трудом, взор его еще отражал легкое безумие, а сам он весь сник, уменьшился и потух.
- Бать, где она? – это первое что больной смог произнести.
- Ешь сынок, не думай о ней, …….все ей поделом.
- Где она? – не унимался Илья.
- Ешь, ешь, вон совсем худобой стал.... – не сдавался отец.
- Где, где Она! – Илья даже немного привстал, и пытался стукнуть кулаком по столу, но промахнулся и обмяк.
- Да шо ты привязался, шибко уж нужна тебя эта сука гулящая! Шо, баб мало в округе?
- Батя, зови её! Иль я сам пойду!
- Да куда ты собрался, нет её, – и тихо добавил, – Яков увез её и сам уехал, кто их знает куда. Может к родным в Россию, а может и нет.
После этих слов лицо Ильи Павловича резко приобрело серо-земляной цвет, глаза стали пустые, и он принялся жадно есть, проглатывая куски хлеба не прожевывая.
Время потекло своим ходом. Начальнику ЖКО долго болеть ни душой, ни телом, как ни крути, нельзя. Илья Палыч с рвением принялся за работу. И понеслось: починка труб, ремонт котельной, где-то новую крышу клали. Никому не было продыху ни слесарям, ни писарям, ни городской управе. Казалось, все за раз хотел починить, исправить, наладить, пришедший в чувства начальник. Внешне он тоже изменился, словно, не постарел, а повзрослел, этак на лет десять. Взгляд стал жесткий, движения спокойные и уверенные, и всё нутро его выражало скрытую силу и желание показать всем кто здесь Начальник!
Пелагея.
Пять лет прошло как Дина, и её отец покинули село, вестей о них не было никаких.
Жена Якова жила одна и при возможности не упускала момента высказать злость в адрес непутёвой дочери : «Жила сыта да обута, в конторе бумажки перебирала. Нет, потянуло её по мужикам. И. что ни мужа у меня, ни семьи. Благо сыновья хоть помогают, а то, как бы я одна – то с хозяйством, Ой, не приведи кому таких дочерей!».
По началу бабы слушали жалобы Марии, а потом им надоело, и одна высказалась.
- А не ты ли сука, дочь замуж подсудачила! Шо, ты плохо жила, голодом морилась, Яков тебя обделял? Да, ты все не могла нажраться! Как Яков против был этой свадьбы! Вот и сиди одна и радуйся, что муж тебя не прибил за дочь!»
После этих слов Мария язык-то подприкусила, да стала помалкивать.
В то же время Илья Павлович жил один. Нет, женщины ему находились, и помоложе, и постарше, с детьми и бездетные, и все недурны собой, и не прочь были жизнь связать с начальником ЖКО. Но, Илья только ночное время проводил с ними, а днем был один, и никого к себе в дом не звал, и не сватал. Все сгорело в его душе, закаменело.
Но какая бы тоска и печаль не брала человека, какие бы тучи не сгущались на его головой, все исправляла работа, самая важная для всех жителей села – покос!
Тут расслабляться было некогда, машины нужно наладить, шоферов найти и организовать вывоз сена. Все эти заботы ложились самым прямым направлением на Илью Павловича, да еще бабы одинокие осаждали: «Мол дай помощников, солдатков молодых, муж на фронте погиб, как я одна с рябятками управлюсь!». А тут еще одна беда приключилась. Прибежала с утра в контору маленькая и худенькая женщина - Зара и давай плакать, кричать.
- Такой стог накосила, а его украли ночью! Как мне теперь скотину прокормить, муж на фронте погиб, а детей шестеро!
Такие случаи были не то что часто, но и нередко. Народ всегда шёл жаловаться к Палычу, ведь он как начальник всех жителей села вдоль и поперек знал, кто чем дышит и о чем думает.
-Угомонись, не кричи! Сейчас поедим, разберемся!
- Это я знаю кто украл, – не умолкала Зара , – Афанасьевы утащили, они такие. В прошлом году у нас дверь новую на туалет дворовый поставили, а она тут же ночью пропала. А я потом видала, как мужик Афанасьев потом из стайки доставал дверь, перепрятывал. Они такие, раз белье у соседей пропало, навлочки, а потом эти Афанасьевы….
- Да тише ты, Зара. Сейчас поедем, будем разбираться, без сена тебя не оставим!
Илья Павлович дал команду молодому солдату и тот, запрыгнув в кабину зеленого Зила, завел машину и, распахнув кабину, крикнул:
- Палыч, поехали!
Илья помог забраться Заре в кабину, затем сам, отвергая помощь молодого солдата, влез в кабину. И поехал зелёный Зил за Ульбу, где на полях кипела работа – покос!
Всю дорогу Зара не умолкала, плакала, жаловалась на тяжелую жизнь, что детей и скотину кормить надо, а тут такой стог украли! По масштабам тех времён это и действительно было горе, поэтому Палыч всеми своими силами хотел помощь женщине, и гневно ругался, называя неведомых ему воров «сволочами».
Илья смотрел из окна машины на людей, работающих в поле, ничего необычного взор его не улавливал. Как вдруг он скомандовал:
- Останови машину!
Молодой солдат дал по тормозам, из-под колес поднялся клуб дорожной пыли, машина остановилась.
Илья, прихватив трость, вылез из кабины, и медленным размеренным шагом приблизился к высокой немке Пелагее, которая уверенно, размахивая косой, за раз срубала столько травы, что и не каждому мужику под силу.
- Здравствуй, Пелагея! – Илья снял кепку и приблизился к женщине.
- День добрый, Илья Палыч, – не поднимая глаз, продолжая работу, промолвила Пелагея.
Илья что-то ещё хотел спорить у женщины, да как-то разговор с неё не получался. Погруженная работай, она молча продолжала совершать мощные взмахи косой, и совсем не обращая внимания на начальника местного масштаба.
Палыч внимательно присмотрелся к женщине. Прядь ярко-рыжих волос выбивалась из платка на голове, рот Пелагеи был полуоткрыт, огромные щербинистые зубы выпирали вперёд, приподнимая верхнюю губу. Крупная, мощная, с широкими плечами, только серое ситцевое платье выдавало, что это женщина, лет 25, может и постарше, тут было сложно определить. Лицо Пелагеи было покрыто рабочими морщинами, земляным загаром, и только россыпь ярких веснушек свидетельствовала о том, что эта женщина еще молода.
Взгляд мужчины остановился на руках Пелагеи, огромные, совсем не соответствующие пропорциям женщины, они были покрыты мозолями, а крупные пальцы венчались широким ногтем.
- Что, хотите спросить, Илья Палыч? – Пелагея остановилась, и невольно сжалась, заметив, как её внимательно рассматривает Пылыч.
- Нет, просто, смотрю..ты босиками сено косишь, хоть бы тряпками ноги обмотала.
Пелагея ничего не ответила и продолжила работу. А Илья еще некоторое время смотрел, как грубые мужицкие ноги, с потрескавшимися пятками ступали по сырой земле.
В тот день «сволочей» которые украли стог у Зары найти не удалось, как и само сено. Однако Илья Павлович смог договориться с мужиками, которые пообещали Заре помощь запасти корм для скотины.
Возвращаясь в село Илья попросил водителя высадить его возле дома родителей, и попрощавшись с Зарой, еще раз её дал слово, что будет у неё сено, и скотина не помрет, как и она с ребятишками.
Мачеха всегда тепло принимала пасынка дома. Дочки её работали в городе, в конторе, да зятья были при месте, да что там говорить, сестра, «седьмой воды колено» жила в квартире с паровым отеплением. Дарья достала на стол пироги с рыбой, чарочку самогона, и подзакусила губу, в думах, чтобы попросить у неродного сына для дочек. Но просить ничего не пришлось, Илья сам с просьбой пришел.
- Мама, где папка?
- На покос уехал, а на шо он тебе?
- Я ему прошлой осенью обутки давал, на деревянной подошве, ему они не шибко-то нужны, хотел забрать.
Дарья баба была жадноватая, у неё все нужно было, поэтому все дары пасынка, она в аккурат складывала в стайке.
- Зачем тебе понадобились обутки отцовы? Тебе они большие, а так гляди пригодятся.
- Мам, нужны, неси сюда.
Спорить с пасынком Дарья не собиралась, но и отдавать обутки тоже в планы не входило. Вдруг пригодятся, зять приедет, по дому решит помочь, а она ему обутки.
- Да где же я их теперь найду. Это надо все в стайке перебирать, искать. Ты на следующей неделе приходи, я поищу, может папка твой убрал…
- Нет, мне сейчас надо, пойдем искать вместе, раз сама не можешь.
Дарья, конечно, поняла, что обувь придется отдать, и с тяжелым вздохом отправилась на их поиски в сарай. Как и любая хозяйка, она прекрасно знала где лежат абсолютно ненужные в хозяйстве ботинки на деревянной подошве, однако тщательно порывшись в скопленном за годы «нужном» барахле и разной утвари, принесла в дом невысокие полусапожки.
- Насилу нашла, что так припекло то тебе, год не вспоминал, а тут вынь да подай!?
- Надо, думаю Пелагее немке отдать, сегодня был на полях, а она босиком сено косит, тряпками обмотает ноги и нормально будет, сносит.
Илья взял обувь и пошел из родительского дома. Вслед ему неслись возмущения мачехи о том, что он простодырый дурак, который все готов отдать чужим людям.
В этом же вечер Илья наведался в местный магазин, где продавщица ему, тайком, налила полный бидон сгущенного молока. Вот с такими нехитрыми гостинцами и отправился в гости к Пелагее.
Судьба этой женщины, была схожа с тысячу другими немцами. Родом с Поволжья Пелагея вместе с родителями, в годы войны, буквально за одну была усажена в телячьи вагоны и отправлена в неизвестное. Все что успели захватить внезапные переселенцы, и явилось их «богатством»: немного одежды, белья, да несколько мешочков сушеной картошки, моркови и хлеба. Семье Пелагеи повезло, вместо холодного мрачного севера их поезд прибыл в Лениногорск и плодородная земля Казахстана щедро поделилась своими дарами с вынужденными гостями. Первые годы молоденькая Поля жила с родителями, затем её выдали замуж. Семейная жизнь изначально не заладилась, муж пил и в состоянии хмеля жестоко гонял жену. Раз, напившись, он схватил топор и погнался за женой. Поля испугалась, убежала и спряталась в бороне картофеля, Домой было идти страшно, муж буйствовал и бегал возле дома в поисках жены. Всю ночь Поля дрожала от холода и страха, а из дому доносился плач её месячной дочки. Утром, когда муж угомонился, и силы пьяного угара утихли, она прокралась в дом. Ребёнок, который кричал и плакал всю ночь, уже охрип и тяжело дышал, и от пережитого глаза девочки перекосило. Молодая жена забрала ребёнка и ушла жить к родителям, но и там ей не было покоя от буйного супруга. Злость охватила мужчину, бывало, придет все белье с забора скинет на землю и истопчет. Один раз нанял мужиков, и сарай разломал родителям Поли, а там, был март месяц, корова только отелилась, и теленок пал от холода. Родители Поли, конечно, жаловались на зятя, к прокурору ходили, но толку от этого было мало. Вот тогда-то Поля, взяв свою девочку Надю, уехала из Лениногорска. Оказавшись в селе «Солдатова Заимка» она устроилась дояркой в колхоз, ей дали жилье, маленькую полуразвалившуюся избушку на краю села, рядом с Ульбой.
Илья Павлович нашел без труда избушку Пелагеи, которая почти наполовину ушла в землю, и только краюшки окон было видать. Он постучался, громко назвался и крикнул Пелагею.
Деревянная задвижка сдвинулась, Илья оказался в жилище, и ахнул! Такой нищеты ему еще видеть не приходилось, все богатство избушки – топчан, печка, да фуфайка старая, которая служила подстилкой и одеялом для маленькой Нади. Сама Пелагея спала на соломенном настиле, в углу комнаты. Но, проведя взглядом комнату, Илья отметил, удивительную чистоту и порядок, все скобки были вычищены, печь выбелена, пол тщательно затерт глиной с соломой.
Илья невольно прошел внутрь комнаты, и остановившись на средине, ничего не найдя подходящего присел на деревянный топчан.
- Пелагея, я вот к тебе по какому делу, – Илья важно сложил ногу на ногу, скрестив пальцы, продолжил, – Мы тут дома по весне за Ульбой строить будем, нам нужны будут шукатурщицы. Вот я подумал, тебя на работу к нам в контору позвать, там гляди и на шукатурщищу выучим.
- До весны дожить надо, – довольно спокойно ответила Пелагея.
- Ну, я заранее пришел узнать, мало чего, – и, взглянув на Надю, махнул ей рукой, – Надюша, иди сюда, сгущенку будешь?
Илья осмотрел все вокруг и не найдя ничего, что напоминало посуду, налил полную крышку бидона сгущенки и протянул девочке.
Наденька сначала с испугом поглядела на мать, потом на гостя, и снова на мать, и уловив, ясный только ей знак от матери, медленно приблизилась к Илье Павловичу, и так аккуратненько взяла крышку бидона. Затем робко, оглядываясь, стала лакать сгущенку, словно котёнок.
- Да, не робей Надюша, ешь досыта! Вон тут сколько!
Илья поставил полный бидон сгущенки перед девочкой. Глаза ребёнка засверкали, наполнились радостью, Девочка заулыбалась, и тихо, тихо засмеялась.
- Пелагея, это тебе, обутки, что ж ты босиками ходишь!
Илья поставил полусапожки рядом с Пелагеей, женщина даже не шевельнулась, а только тихо прошептала:
- Спасибо.
- На здоровье, носи Поля!
Хозяйка молчала, Илья тоже молчал, и маленькая девочка переводила взгляд с одного взрослого человека на другого.
Немного посидев, Илья хлопнул ладошками себя по коленам встал, и направился к выходу. И уже у самого порога, не оглядываясь, произнес:
- Завтра возьму машину, поедем регистрироваться с тобой Поля. Жить у меня будем!
И тут он словно боковым зрением увидел как большая, огрубевшая мужицкая рука стерла слезу со щеки Пелагеи.
Глава последняя.
На следующий день, а вернее ночью маленькая Надя спала на мягкой перине, которую мачеха Дарья подарила пасынку в честь его новой регистрации. А Илья Павлович спал с новой женой.
С тех пор, каждый день важный и растолстевший Палыч водил Надю в школу, забирал. Люди в округе смотрели и удивлялись: «Чего Динке-то не жилось, такой мужик! С ребёнком взял женщину, а Надюшу как любит, даже операцию на глаза, вроде, как делать собрался, в Алматы её возил, врачам показывал».
Но вскоре сытая и довольная жизнь Илья Павловича закончилась, принялась Пелагея ему каждый год ребёнка рожать. И спустя время, пришлось Илье рубить большую избу, а как 3 сына, 4 дочки! Стал Илья больше похож на гончую собаку, весь загнанный, худой. Все надо успеть, работа, семья, подкалымить, жене по хозяйству помочь.
Но главная радость Ильи Павловича заключалась в том, что все дети были в породу, а не от породы: высокие, крепкие, рыжеволосые, со щербиной между зубов. Когда заходила речь о наследниках Ильи, то он гордо выдавал : «Все в меня, какой папка такие и дети!».
P.S.
О судьбе Дины подлинно ничего неизвестно. Говорили, что видели её в Усть-Каменогорске, вроде как учительницей работала. Замуж говорят она больше не вышла: «Кто такую возьмет, рука-то у неё иссохла, как палка!».