Как истинный великий человек, Александр Суворов вовсе не кичился своими заслугами и вел довольно спартанский образ жизни. По некоторым свидетельствам, не имел при себе даже кровати.
Суворов никогда не имел при себе ни экипажа, ни кровати, ни даже лошади. Когда на нем были его сапоги, он считал себя раздетым; миска солдатских щей заменяла ему обед; когда ему было жарко, он ходил по лагерю в одной сорочке; если он позволял себе несколько развлечься с первой попавшейся маркитанткой, он потом бежал к ближайшему ручью, крича солдатам: «я согрешил, я согрешил!».
Я видел однажды как государыня Мария Федоровна предложила ему тарелку с первыми плодами, - рассказывает очевидец - он поблагодарил императрицу и велел отнести всю тарелку в свою комнату, вместо того, чтобы взять один персик или абрикос. Этот человек, который являлся ко двору, для того только, чтобы быть увенчанным лаврами или чтобы получить приказание пожать новые, этот человек входил в покои государя и великих князей не иначе, как с земным поклоном, и дело доходило чуть не до насилия, чтобы заставить его переменить положение, которое люди обыкновенно принимают в храме. Всякий понимает, какую противоположность составлял этот образ действий с гордым видом графа Румянцева или с рассчитанной небрежностью князя Потемкина! О своём участии в делах он предоставлял докладывать другим, ограничиваясь сам только сообщением о происшедшем деле. В один из его походов, в войне против турок в 1770 году, большую важность представляло занятие крепости Туртукая. Овладев ею, он в своём донесении ограничился следующим двустишием:
«Слава Богу, слава вам,
Туртукай взят, и я там».
Долговременное служение Суворова в низших офицерских чинах дало ему время обогатить себя разнообразными сведениями. Он был глубоко образован, но в беседе делал часто вид, что спрашивает по невежеству; он отлично знал много языков, но, постоянно притворяясь по крайнему недоверию к людям, прикидывался, будто говорит только на родном языке.
Наконец, желание Суворова внушить недоверие к нормальному состоянию его умственных способностей было так велико, что он никогда не возобновлял разговора с лицом, которое не отвечало ему сразу или не отвечало хотя на один заданный вопрос, хотя бы оно заведомо неспособно было на него ответить. Например, на вопрос: «Где Калькутта?» — следовало отвечать: «На Миссисипи!», и тогда он находил вас восхитительным и крепко обнимал вас от всего сердца.
Надо было хорошо знать графа Суворова, чтобы понимать - ничего великого, высокопарного или напутственного перед своей кончиной он не скажет. Этот великий человек, умер так же скромно, как и жил.
Суворов умирал. Хвостов сидел у его постели и захлебывался слезами. Генералиссимус открыл глаза и сказал другу: «Милый Дмитрий, ради всего святого, не пиши вирши на мою смерть. И вообще больше никогда не пиши стихов!» После этих слов полководец умер.
Когда Хвостов вышел на улицу – на набережную Крюкова канала, где находился его особняк, его окружила толпа почитателей Суворова. Все хотели знать, какими были последние слова великого полководца.
Хвостов трагически заломил руки: «Он бредил…»
Последнее завещание друга Хвостов не исполнил, продолжал писать стихи, возомнил себя великим поэтом – и стал посмешищем для современников и героем сатирических эпиграмм…