Жил-был один бит. Жил он в среде разработки для всяких суровых буржуйских железяк и заморских мануфактурин. Жил он хорошо, не бедствовал. У него была там в этой среде своя вотчина – тащить, и не пущать. Посадили его туда давно, ещё в каком-то бородатом году, с тех пор он там и сидел. Вот хочет буржуинский инженер куда-то заглянуть, куда ему неположено – а там бояре думские ентот злобный бит посадили. Бит этот грозно грозил толстым как сосиска пальцем, и говорил – ни-ни! И не вздумай ! С грустью закрывал инженер скоромное окно, и продолжал дальше мытариться. И продолжалось так с десяток годков, пока не пришёл дорбый молодец Иванушка дурачок. Посмотрел он на энтот бит, и говорит – ага. А где это ты, браток живёшь ? Откель такой ? Неуютно себя почувствовал древний бит, холодом его пробрало. Не положено, тебе это говорит, знать, не твоего то ума это дело, Иванушка. Иди лучше до хаты, на печи полежи. Ну, и не надо, - отвечал Иванушка, сами выясним, авось не лыком шиты. Пошёл Иванушка к бабке-гадалке, а та ему в хрустальном оконце нагадала быстро, где то ентот зловредный бит обитает. Тут уж Иванушка к нему сутра заявился в избу, и выгнал его в зашей, под улюлюканье и частушки заморских инженеров.
С тер пор было людям раздолье. Из избы, где бит обитал, музей сделали. Бит энтот, однако, без работы не остался. Позвали его к себе опять бояре заморские - мы тут, говорят, новую среду разработки мутим, зело могучую. Пойдёшь к нам, государево добро охранять ? Мы тебе ещё семь отроков в подмогу дадим, полковником станешь. Повышение дадим. Покрутил зловредный бит черный ус молодецкий – и говорит: Пойду, отчего не пойти. Так и поселился наш старый брат на новом месте. Выходит сутра на крыльцо, гусей разгоняет – а ему уже холопы челобитные несут. Не вели казнить батюшка, вели добро дать ! Зело хотим в исходник заглянуть. Грозно зыркал на них полковник. Уж не бит, а байт, крепко стоял он с отроками на службе государевой. Эээ, не, - говорил. - Не так шустро! Челобитная твоя принята. А хде, негодник, кодовое слово государево ? Ежели называл ему холоп волшебное слово и показывал грамоту государеву, то брал его бывший бит а нынешний полковник под руки, и отводил его в избу читальню. Вышел из избы – кодовое слово забудь. В чужие избы не ходи, только в ту, которая положена. Хотели если какие бояре из государевых исходники свои снести в заказную избу, обращались к полковнику. Тот исходники на ключ замыкал, а боярам выдавал верительную грамоту. Чётко знал полковник службу свою, заморские бояре нарадоваться не могли. Ходил к полковнику и Иванушка-дурачок. Только так же и ушёл, не солоно хлебавши. Отроки полковничьи ему жопу надрали розгами, да с голой жопой на позорный двор выгнали. И бабка-гадалка не помогала. Больно, говорит, сильное за ним колдунство, мне не справиться.
Опять пригорюнились инженеры заморские, кипчакские и асутпленные. Так и ходили, насупленные. Никто им помочь немог – приходилось, волей-неволей, верительные грамоты у бояр заморских покупать. А полковник тем временем разжирел. Уж 15 годочков прошло, а у него в избе ничего не поменялось. Отроки грамоты сверяют, туда-сюда свитки из хранилища в читальные избы носят, отмыкают, замыкают, чаи гоняют, холопам пенделей раздают. Полковник себе гусятник купил, каждое утро туда захаживал, проверять, какие у него гуси растут жирные. В грамоте государевой обьявили, что власть тому полковнику дана колдунством, цифрокосмическим. Кто те цыфры разгадает, тому и власть будет над полковником. А где то его колдунство было спрятано, никто незнал. Вот тебе лес огромный – ищи, свиши. Может, найдёшь. Полковник хитро в ус ухмылялся, вороным глазком подмигивал.
Продолжалось так долго-ли, коротко-ли, пока не понаехали на тот промысел кытайцы. Купцы, значит, кытайские. Вели себя поначалу скромно и вежливо. Грамота купить нада ? Караша. Куда денга платыт нада ? Вон в то окошко ? Хараша. Вот пажалста, триста целковых. Давай грамота. Сами поначалу никуда не лезли, всё больше молчали, либо по своему меж собой переговаривались, всё смотрели, да учились, как и что на том промысле работает.
Стали, однако, замечать другие купцы да бояре, что кытайцев всё больше да больше становится. Уже и уголок у них свой на промысле завёлся, где они сидят на постоянке, и свои входы-выходы промеж официальных путей снарядили, и уже они часто даже и не просят, а всё больше требуют, заморских купцов потесняют, Иванушке-Дурачку на печи лежать не дают, холопам государевым наваляли – вообщем, революцией пахнет.
Долго-ли коротко-ли, пришёл на промысел один дерзкий китаец которого звали Омун-Сынькун-Хан. Собрал он большую свору бандитов-разбойников, да пошёл войной на государева полковника. Вызвал его из гусятника на бранный двор, и говорит: отдавай мне ключи от всех хранилищ и заказанных хат, и все исходники сюда выкладывай. Будет, говорит, народное достояние. Грозно зыркнул на него полковник, и вопросил зычно: - А с какой это стати ?? А вот, - говорит ему Сынькун-Хан, - увидишь, с какой это стати.
И повёл орду свою на тот двор зловредный, и на мытный люд, и на разжиревших отроков на печи, и всё ихнее хозяйство. Перевернули китайцы каждый камушек, все потаённые узлы и чаны, шайки-нагайки, сундуки и рундуки повывернули, шкапы да плетушечки повытрясли, весь огород перекопали, всех гусей зажарили и сьели наперемешку с собаками, так же и прочую живность, которая нашлась. Даже кота Максима с завалинки уволокли и в печи его запекли.
Выходила к ним и бабка-гадалка, просила прекратить беспредел. Дескать, зла велика беда будет. Послали её разбойники-бандиты подальше– сказали, катись отселя, старая ведьма, пока не наваляли. Вон печь стоит, там тебя и запечём, как кота Максимку. Завопила бабка, заверещала от ужаса, да и убежала восвояси. Это, конечно, шутка была. Кытайцы, так-то, людей не едят. Они только всякую живность заживо варят и жарят.
Нашли они то буржуйское колдунство, выкопали его у старого ясенего пня на заднем дворике среди бурьяна и бурелома, да кустов крапивы. Вызвал Омун-Сынькун-Хан к себе полковника, сказал, вот оно, твоё колдунство, в руке у меня. Будешь теперь мне служить. Что укажу, то и будешь делать. Ничего не оставалось полковнику, как подчиниться. А Омун-Сынькун-Хан хохму специальную придумал, для увеселения – ты, говорит, служивый, оставайся где был. И хозяйство твоё пусть остаётся. Только ты теперь ни одной челобитной отклонить не в праве. Принесут тебе хоть какую нибудь грамоту – хоть филькину, хоть гулькину, а ты по ентой грамоте просителю всё и выдай. Так говорит, надёжнее будет, заморские бояре нескоро догадаются.
Вот и стали холопы издеваться, душу отводить - кто грамоту ему принесёт матерную, кто хуй моржовый принесёт, кто потроха, а кто дохлую кошку. Полковник зубами скрипит, но отказать никому не вправе – вынь да полож. Купцы кипчакские и асутпленные повеселели, и с этого времени не так чтобы с кытайцами подружились – но шнырю велели к Сынькун-Хану сходить, да кулич с обсыпкою передать, дескать, подгон тебе, за общее. Поняли они, что великая есть сила, енти кытайцы. Лучше уж с ними сообща, чем раздельно.