Сцена обеда.
Со стороны деревни донесся приглушенный расстоянием дребезжащий звон.
- Обед! Радостно, со всех сторон поля, закричали дети.- Звонило ударило!
Бабы дрогнули, почти остановились, но поднатужившись, допахали борозду.
Подошли медленно к своим пожиткам, достали мешок с чугуном, глиняные миски с емкими, деревянными ложками, завернутую в домотканое полотенце тяжелую, черную ковригу хлеба из желудей и травы. Расстелили рядно, задымили костер. Притрусив борозду прелой соломой и посадив в нее картошку, потянулись к костерку и дети. Они стайкой окружили рядно с чугуном. Когда подняли сковородку, на всех глянуло из чугуна подбеленное молоком темно-зеленое варево.
Бабы и дети с покорным молчанием следили, как резала Дуриманиха «дубовую» ковригу, прижав ее к сухой груди, как раздавала она этот хлеб, стараясь никого не обидеть, не обделить. Потом Дуриманиха размешала варево, чтоб отстоявшаяся в чугуне молочная забелка вся разошлась, разлила варево детям по мискам. Бабы подсели к чугуну и стали, не торопясь, уступая друг другу, черпать ложками юшку, отхлебывая ее пересохшими губами. Дети, не притрагиваясь к еде, обиженно молчали, исподлобья поглядывая на Дуриманиху. Это заметила глухонемая Кулина и, заглядывая в глаза старухе, осуждающе замычала.
- Да уж, в самом деле, тихо сказала Городская. Раздать уж все, пусть для них хоть обед будет обедом. Дуриманиха положила ложку на рядно, строго поглядела на притихших детей, достала из того же мешка мешочек с сухарями и, отвернувшись, чтоб не видели дети сколько еще в мешке останется, отсчитала по сухарю каждому их ребят, а бабам выдала по два.
- Думала-ж на вечерю оставить, объяснила она свою задумку. А теперь что-ж…
Глухонемая, засияла радостью и два своих сухаря разделила детям, которые ей кивнули и только городские сказали ей «спасибо».
- Доведут маток своих до могилы, лупоглазые, холодным шепотом сказала Дуриманиха, подливая из чугунка детям, которые попрятав сухари, дружно ели свой «дубовый» хлеб, наперегонки запивая его темно-зеленым варевом. Дети ели шумно и быстро, бабы не спеша, макая в варево кусочки сухаря, воскрешая в памяти сказочную прелесть настоящего русского хлеба. Звонило, ударило конец обеда.
Убрав все в мешок, бабы устало сидели.
Сцена «после обеда».
Дети отошли от рядна и, посовещавшись, неслышной стайкой, отошли в сторонку, присели.
Убрав чугунок и рядно в мешок, Дуриманиха встала, завозилась с плугом. Остальные бабы отдыхают на земле.
-Может, под лопату сажать будем, а детей отпустим? - тихо спросила Надежда.
Под лопату оно, конечно, лучше, ясное дело, - осторожно замечает Дуриманиха. - Только сколько ж тех лопат надо? А нас и так мало… Земля кругом истосковалась, бедная может горше, чем мы.
- Дак нехай жилы лопаются, так? Раздраженно и устало вскинулась Варвара.
- Света белого глаза не бачуть! Сердце камнем по голове так и бухает…
- Господи, милостливый, ништо я баба? Тихо пожаловалась Варвара. – Паровоз я стожильный… Задубела вся, высохла, как хряпка какая.
- Будет вам, женщины, сказало Городская негромко и стеснительно, вставая и подходя к упряжке.
- А ты, уж и погавкать не дашь! Набросилась на нее Варвара. – Может выболится скорей, а ты «женщины» да «женщины». Женщины – это когда жизнь по-людски, да платье по фасону. А при этих тряпках, да при такой каторге одно только и подходит что «бабы».
- Не расходись, Варвара! Цыц! - строго сказала Дуриманиха. Может, без этой вот борозды,без каторги твоей, некому было б на фронте стрелять.
Вздохнули бабы, замолкли, притихли, остановив глаза на догорающих головешках костра.
- Ну, девки, передохнули, начнем, а то до вечера не управимся,- сказала Дуриманиха.
И снова упряжка медленно потянулась до конца делянки.
Сцена отдыха.
Закончив борозду бабы отрешенно застыли на земле. Все молчали, молчала и Дуриманиха.
Она по-мужски сидела на краю борозды, задумчиво глядя на свои изуродованные работой и временем ноги.- «И куда все подевалось»? -думала она без особой жалости к себе. «Ведь справная баба была, мужики заглядывадись».
Закончив свое дело, дети потянулись растянутой цепочкой к ним.
- Вот как сядем, дак и бегут, а как в лямку, дак и стоят перед душой! – с грустной болью сказала, будто пожаловалась, Варвара, увидев подходивших к ним детей.
- Ну, Господи, дайте хоть дыхнуть без вас… Дети, услышав ее слова, остановились, неслышно посовещались и, как усталые старички, медленно отошли в сторонку.
Дуриманиха глянула за речку, где пахала ее ровесница тетка Гарпина, да никого не нашла Только лента вспаханной земли упиралась в тальник, подсыхала на солнечном ветру, да дети копошились трудолюбивыми муравьями вдоль запаханных борозден. – Тож притомились девки. Выше меры и конь не скачет. Ну что, девки, по кружке березовичка, для подкрепления сил, и вперед, - заключила Дуриманиха.
Сцена на пахоте после обеда.
Вспаханная полоса стала заметно шире. Бабы сидели, отдыхая, кто как. В стороне, сложив под грудью руки, на корточках сидела Вера и ритмично, словно убаюкивая ребенка, тихо покачивалась. Дуриманиха взглянула на нее и все поняла. Заметили это и другие бабы.
- Эх, Верка, ты Верка, неслухмяная, подсела к ней Надежда. - Говорила тебе, дурочке, намотай на лямку тряпок по- больше, дак не послушалась.
- Девки, обратилась она к бабам, давайте за плугом ее поставим, грудь, дурочка, намулила… .
- Ну-ка, покажь, присела к ней Дуриманиха. Вера наотрез отказалась показывать набухшую болью грудь.
-Во-во, осуждающе заметила Дуриманиха. Все мы брыкаемся, пока молодые. Ты, вот баб слухай, девка, ты моя. Мы уже вот как объезженные, а тебе еще детей рожать. Что ж это
за матка без грудей? Они ж не только для красы. Все здоровье дитенка в маткиных грудях.
Вот оно как получается. И, тяжело поднимаясь с земли, приказала: - марш за плуг!
- Не пойду я за плугом, сказала и все …, поднялась Верка.
- Вот Ивановская порода, покачала головой Дуриманиха. Хоть стреляй.
Сцена Васька и картошка.
Вспаханная полоса становится все шире. Утомленные бабы опять на земле. Дети в сторонке возятся вокруг костерка. – Не горюйте девки,- нараспев бодро говорит Дуриманиха. Лето не за горами. А значит, нонешним летом уже не помрем, слава тебе господи! Главное до новин надо дожить! К бабам тихонько подходит маленькая Ирка, дочка Городской.
- А Васька картошку спрятал,- прервала она Дуриманиху. Варвара привстала с земли, -Васька, негодяй паршивый! Положь, сейчас же,- строго сказала она и, стукнула кулаком по колену.
Восьмилетний Васька, потупясь, стоял у костерка только что разведенного и молчал. Двое его младших братьев, припав животами к земле, дули в костерок.
- Они уже ее пекут, все с той же грустной безысходностью выдала тайну братьев девочка и тяжело, по взрослому, вздохнув, добавила,- и съедят.
-Неслухи несчастные, для вас же пашем, всхлипнула Варвара и начала тяжело подниматься, но ее сухо и властно остановила старуха: - Сядь! Остынь Варвара.
Сцена бабы и пленные.
-Ведут! Ведут пленных немцев - закричал кто- то из детей. Дуриманиха и бабы встали в борозде, не отрываясь, стали смотреть на приближающую по дороге колонну пленных немцев, сопровождаемых нашими солдатами с винтовками наперевес.
-На Брянск ведут, сказала Дуриманиха. Бабы, молча, не двигаясь с места, стоят. Колонна приближается, передние ряды немцев уже подошли к вспаханной полосе. Длинный худой немец, офицер, поровнявшись с бабами, нагло улыбаясь, крикнул, обращаясь к своим. Das ist Shtalih kolchos! «Баба но, но»!
Дуриманиха вздрогнула, глаза ее сверкнули ненавистью. – Да, у нас был колхоз, были дома, скот, трактора. Вы, тряхнув кулаком, громко сказала она, спалили нашу Красуху, скот сожрали, детей наших согнали на проклятую чужбину, постреляли, попалили все! Ваш Гитлер, уже, наверное, нас похоронил! - Дак нет же! Выкусите!- протянула она жилистый кукиш в сторону немцев. Пока хоть одна русская баба живет на этом свете, будет жить и Россия.!
А Надежда, скинув с себя платок, поправив волосы, вдруг затанцевала с припевками:
Буду плакать, выть от боли,
Гибнуть в поле без следа,
Но фашистской подлой своре,
Не поддамся никогда!
Буду ползать на карачках,
Стану есть одну траву,
Но фашистскую заразу,
Все равно переживу!
Колонна пленных немцев, неотрывно глядя на стоящих баб, медленно, теперь в полном молчании прошла мимо.
Пожилой красноармеец, замыкавший колонну, вдруг повернулся, подбежал к стоящим женщинам, положил свою винтовку на землю, снял котомку, торопливо развязал ее, достал булку хлеба, две банки американской тушенки. Сказал: - вот эту тушенку у нас бойцы называют «второй фронт». Нет, бабы, вы у нас «второй фронт»! А, может быть, и первый!
Протянув все это богатство Дуриманихе, сказал: Спасибо вам, бабы, за терпение, за веру, без вас не было бы и наших побед. Поклонившись в пояс бабам, схватив винтовку, он бросился догонять колонну.