Сцена в церкви.
Морозный январский день. В уцелевшей церкви, наполненной колючим холодом и застывшими людьми, было тихо. На ящиках из-под снарядов горела свечка, освещая лицо учительницы, заносившей на лист серой, разлинованной карандашом бумаги название теплых вещей которые бабы сдавали для посылок на фронт. На стене церкви висел лозунг: «К 26 годовщине родной Красной армии - наши подарки». Сдавали последнее, что у жителей Красухи еще оставалось.
Учительница поминутно прятала руку с карандашом в рукав и дышала, согревая пальцы дыханием.
-Игнатьевна, надень варежки-то, советовали стоящие рядом бабы.
-Что вы голубушки, вздыхала учительница, нельзя, пишу ведь.
- Васька неслышно подошел к ящикам, снял с головы отцовскую шапку, положил ее перед учительницей .
- Надень шапку, Иванов, машинально сказала учительница, продолжая писать.-Простудиться можешь.
-Я папке ее хочу послать, не отрывая взгляда от шапки, негромко проговорил Васька. Чуть слышно, почему - то шепотом, учительница сказала:- Спасибо тебе Вася, папка знает, что ты настоящий парень, но шапку такую носить ему по форме не положено.
В церкви стало тихо. В разбитые стекла задувало снежную пыль, да метался огонек свечи.
-Надень шапку, сынок с материнской заботой попросила учительница. Нам надо выдержать эту зиму, дожить до весны, пахать, сеять, Красную армию кормить, что бы пришла победа поскорей. - Надень шапку, до весны еще далеко.
Васька вздохнул, взял шапку и отошел от «стола».
-У них и правда, сдавать нечего, Варвара едва выхватила детей из огня,- сказал кто-то.
Стоявшая сзади молодуха, слышавшая эти слова, прошептала: - Прости меня Феденька, и достала из-за пазухи меховые рукавицы.
- Запиши от нас девк, громко сказала она, от семьи Федора Ковалева.
А Васька так и вышел из церкви с непокрытой головой .
Сцена привоза картофеля.
Дождливая апрельская ночь. По разбитой войной дороге пришла в Красуху военная машина. Останавливается у бывшего сельсовета. Высокий человек в дождевике у березы нашарил ключ, несколько раз ударил по звонилу. Скоро подтянулись выползшие из своих нор-землянок женщины, Поликарп. – А-ну, ребята, выгружай, приказал он солдатам выглядывающих из-под брезента машины. - Шесть мешков. – Это ваш семенной фонд, товарищи.
-Что ж только шесть мешочков, сыночек ты мой спросила Дуриманиха. Дети же у нас, ай не бачишь?
-Прости мать, больше не могу. Все что удалось насобирать. Если разживусь где, подброшу еще… Картошки и зерна, только б, товарищи, земля не пустовала…
Человек в дождевике шагая по лужам, пошел было к машине, да тут же вернулся. И не поднимая головы, будто глядя на черные лужи под ногами, тихо спросил:- Вы что ж совсем у меня безлошадные ?
Из темноты выступил дед Поликарп и молча, виновато, развел руками.
-Ладно отец,- сказал человек в дождевике, забираясь в кабину. Завтра придешь в районную ветлечебницу. Скажешь от Кондратьева. Может и найдут что.
-Чего найдут-то? Кондратьева что ль? Из-за шума дождя и гудения машины не понял дед.
- Коня тебе дадут, бракованного, правда.
- Ну, махнул рукой, время такое, не обессудь, отец.
-А! Обрадовался, аж затопал на месте дед. Спасибо, сынок.
-А ты, часом, не Кондратьев? – Да, я. Это я. Что, дед не узнал? Да если коня не будут давать в райком зайдешь, захлопнул Кондратьев дверку машины .
-Спаситель ты наш!- бросились бабы к машине. Но машина, фыркнув и обдав всех синим облаком, растаяла в темноте. И уехал Кондратьев, не услышав этого бабъего всхлипа.
Сцена с картошкой.
Ну что бабы, задумчиво сказала Дуриманиха, отнесем картошку в церковь, подальше от соблазна, посушим, переберем, прогреем. Понесли бабы мешки с картошкой в церковь, закрыли обитую железом дверь на старинный, изготовленный кузнецами неведомо когда, замок огромным кованым ключом.
Перебирая и обдувая каждую картофелину на следующий день, Дуриманиха задумчиво сказала, держа в руках картофелину. - Вот бабы, насчитала я в этой картофелине пять глазков. А что если мы в крупной картошке, когда наклюнуться глазки, их вырежем, чем нибудь.
И посадим глазками, вместо одного куста сразу пять, а остаток картошки в супчик? Ну конечно не каждую картошку так, а только крупную, у которой глазков много.
А вдруг только испортим, а урожая не будет? засомневалась Гарпина.- Ну, резали ж мы крупную всегда, - отозвалась Дуриманиха и урожай был, еще лучший, чем когда садили целой. Может с испугу, когда от нее одни глазки очутятся в земле она и уродит еще лучше. Так и сделали накануне посадки. Никифор - кузнец заточил края трофейных чайных ложек и этими полуокруглыми лезвиями вырезали бабы наклюнувшиеся глазки у крупной картошки, уложили их в корзинки и при посадке доверили аккуратным и осторожным старшим девочкам 10-12лет. А остатки картошки, без глазков, пошли в суп, пополни рацион людей.
Сцена «звездочка»
Все кинулись на дорогу, поглядеть, что за коня ведет дед Поликарп, а увидев, притихли: плелась за дедом, устало мотая головой и широко расставляя задние ноги, тощая кобыла.
Она была настолько худа, что казалось, острые кости вот-вот проткнут кожу.
- Она, Поликарп, хоть и брюхатая,- сказал кузнец Никифор, а видать, тебе ровесница.
- Ага, взорвался Поликарп, семнадка твою двадцать! Думал задарма тебе рысака дадуть? Спасибо и на том. А чем зубы то скалить, дак лучше бы глянул, как копыта ей прибрать. Вон как разлапились.
Дети, обступив кобылу, гладили ее, выщипывая неотлинявшую, клочьями торчавшую в разные стороны старую шерсть, отгоняли мух, облепивших ноздри и слезящиеся глаза.
- А звать-то ее как?- спросила Дуриманиха,
-Кобыла да и все тут, руками развел старик.
-Звездочка! Звездочка!- наперебой закричали дети, указывая на белое пятно на лбу кобылы.
Кобыла вздрогнула, открыла глаза и, казалось, только сейчас заметила обступивших ее людей, протянутые к ней ребячьи руки с зелеными пучками травы.
-Может, в плуг, ее – задумчиво сказал Поликарп. – Все ж таки подмога… .
-Христос с тобой!- загалдели бабы. –Она ж вот-вот. На сносях. «Подмога», от нас ей подмога сейчас треба.
-А как гектары на нее дадуть?- крутанул головой дед.
-Не дадуть-! Стояли бабы на своем. В случае чего Кондратьев заступиться.
Так и спасли бабы животину, от плуга. Зато сами впряглись в него и ни конца этому ярму не было видно, ни краю.