...Коллектив токарного цеха завода принял Веню очень хорошо, проявив... полное безразличие как к личности, так и к трагической судьбе новичка. Они, эти люди, занятые собой и своими мелочными заботами, не замечали ни его, ни друг друга, приходили на работу, чтобы отстояв у станка положенное время, вновь раствориться в безликой обывательской толпе. Не понимая, да и не желая вникать в очень сложные для них высокие материи, они жили простой бесхитростной жизнью, предоставив власти самой заботиться о них. Иногда в монотонной круговерти их серых будней случались настоящие события: кто-нибудь из товарищей получал по случаю праздника или партийного юбилея правительственную награду, становился героем. Посмеиваясь, они поздравляли новоиспеченного орденоносца, но не завидуя ни его славе, ни его новому статусу, спокойно относились к попытке «именинника» «доблестным трудом оправдать оказанное высокое доверие». Это были правила не ими придуманной взрослой игры, в которой они, лицемеря, вынуждены были участвовать. Впрочем, и среди них встречались люди достойные и серьезные, которые трудились добросовестно, не переходя, между тем, известной черты, за которой начинался уже общественный интерес.
Веня же, проведя в тюрьме полжизни, как будто захмелел, вдохнув воздух свободы и реальной перспективы начать все сначала. Не без робости переступил он порог цеха и, поглаживая холодное тяжелое тело станка, все еще не мог поверить, что в его судьбе начиналась, наконец, другая, светлая полоса.
К его огромному несчастью у него оказалась золотая голова и золотые руки, которые, истосковавшись по свободному, не принудительному труду, могли творить настоящие чудеса. И будь он похитрее, поизворотлевее, эти очень выгодные для любого человека достоинства без сомнения принесли бы ему много пользы. Зная жизнь из коротких бесед политвоспитателя колонии и передовиц центральных газет, где она представлялась сплошным и счастливым трудовым подвигом, он совершенно простодушно решил внести в нее и свою очень немалую лепту. Еще на зоне, осваивая профессию токаря, он с удивлением обнаружил, какой огромный потенциал она в себе таит. Но реализовывать его в местах, где коротали жизнь люди все больше «не пыльного», не пролетарского труда, он не решался и не хотел. Свои задумки он стал воплощать здесь, на новом месте. И радуясь, что его творчеству уже ничто не мешает, развернулся во всю мощь своего задавленного все эти годы необыкновенного таланта...
* * *
…Весть о нем почти мгновенно облетела весь завод и на него, как на чудо, которое умудрялось на станках еще дореволюционного образца выдавать двойной, а то и тройной план, сбегались посмотреть не только лица заинтересованные.
...Потанин, ведущий инженер, с любопытством ощупывал оригинальные, до смешного простые приспособления, применяемые в работе недавним зэком, и, быстро вникая в суть его пояснений относительно изменений технологии обработки изделия, не скрывал своего удовлетворения.
- Толково. Прямо скажем, толково...
Веня, обрадованный искренним, а главное, доброжелательным вниманием, несмело уставился в высокий умный лоб начальника.
- Знаете, здесь есть еще над чем подумать... – И только еще секунду поколебавшись, оглянулся на огромное пространство цеха, стал объяснять.
…Сопровождавшая Потанина свита поначалу не особо прислушивалась к его торопливым сбивчивым пояснениям, позевывала, тихо переговаривалась, когда изменившееся, словно встревоженное лицо инженера заставило ее замолчать. Все притихли, глядя как ведущий спец, повинуясь каждому жесту Вениной руки, поворачивался за ним то в одну, то в другую сторону, с жадным интересом вслушивался в то, что тот говорил.
Потанин взъерошил волосы, облизал пересохшие от волнения губы и, словно только сейчас его увидев, вгляделся в Веню утратившими всякую тень веселости глазами
- Вы хоть сами понимаете, что это значит?.. Ну вот что... Это надо обдумать. Спокойно. Все рассчитать. Возможно... Да нет же, это, конечно же, факт... Но все же... Надо еще раз... еще раз все проверить. В общем, так... Зайдите-ка ко мне после смены. Это надо обмозговать. Серьезно.
...Идея Вени, которая имела эффект внезапно разорвавшейся бомбы, касалась не столько генеральной реконструкции цеха, сколько в корне нестандартного, совершенно нового подхода к организации труда и самого производства. Эта идея, поддержанная и описанная затем специалистами в формулах и схемах, заработала через несколько лет, сделала настоящий переворот в производительной отрасли, принесла колоссальные дивиденды не только государству. Большая группа инженеров во главе с генеральным директором «за достигнутые выдающиеся успехи... и вклад...» была выдвинута на соискание Государственной премии СССР и, получив и ее, и самые высокие правительственные награды, только иногда, только краешком сознания, морщась, как от зубной боли, вспоминала о настоящем авторе своего триумфа. Он единственный их всей огромной армии людей, кормившихся теперь на его изобретении, не получил ничего кроме нового, раздавившего его окончательно горя…
* * *
...Героев и передовиков производства народ любил разве что в кинофильмах. Реальность и киношная идиллия, отличаясь друг от друга, как небо и земля, никогда не совпадали в действительности. И кто знает сколько их, славных героев, ушло в мир иной, в мир лучший в самом расцвете жизненных и творческих сил далеко не всегда по вине слепого нелепого случая... Однако даже очень заинтересованное и профессиональное расследование подобных дел не вскрывало правды, «не обнаруживало» истинной причины таких потерь. Этот факт объяснить было нетрудно: возведенная в ранг государственной идеологии библейская заповедь, что любить ближнего надобно как самого себя, не всегда находила доброжелательный отклик в сердцах пьющих и ленивых советских пролетариев. Любая, даже самая невинная и бескорыстная попытка какого-нибудь сознательного и трудолюбивого работяги выделиться, воспринималась ими в штыки, как личное оскорбление. Дело здесь было не в зависти (хотя и это далеко недобродетельное чувство имело место), а в том, что так нелюбимое народом партийное руководство начинало потом требовать и заставлять всех прочих равняться на передовика, увеличивать и без того высокие объемы и нормы выработки. И если очередную наградную цацку на груди товарища еще можно было как-то пережить, то увеличение плана без соответствующего материального вознаграждения пережить было почти невозможно. Передовиков «воспитывали» - избивали и калечили, - и если они все-таки не понимали своей перед людьми «вины», то очень скоро становились жертвами какой-нибудь несчастливой случайности... Найти убийцу и заявить тем самым на весь мир, что в советском(!) обществе народ ненавидит и убивает своих кумиров, партийная номенклатура не могла. Вполне догадываясь о глубине и силе истинных народных чувств как к передовикам производства так и к ней самой, партия вела активную «разъяснительную» работу, «промывала» и «лечила» мозги особо заблуждавшимся в психиатрических больницах и местах не столь отдаленных. Подобная «профилактика» давала свои результаты, озлобляя и ожесточая еще больше невежественную ленивую толпу.
…Боясь его уголовного прошлого, товарищи по цеху трусили применять к Вене традиционные «воспитательные» меры и, сделав несколько попыток объясниться по-хорошему, с сожалением обнаружили, что этот урка был «членом идейным». Не умея халтурить и приспосабливаться, он работал самоотверженно, имея внутреннюю к тому потребность. Они пытались вредить ему, не двусмысленно интересовались здоровьем, но увлеченный идеей нужного Родине труда, он совершенно неправильно понимал повышенный к нему интерес.
...Бригадир остановился за его спиной, молча наблюдал за ловкими, уверенными движениями. Веня вопросительно оглянулся. Бригадир кашлянул
- Ты это... того... Смотри не надорвись... Поберег бы здоровье...
Веня принял сказанное за чистую монету, расплылся в улыбке.
- Да чего уж там! Я привычный...
Бригадир поперхнулся от этой наивной простодушности, потоптался еще немного рядом и, покачав головой, как будто ему уже все стало окончательно ясно, недобро ухмыльнулся.
- Ну, ну...
...«Революция», устроенная Веней в цеху, не заставила ждать своих последствий.
…Огромная свита во главе с министром, гендиректором и главным инженером завода медленно плыла через залитое светом пространство цеха, и не Веня, а ведущий спец, развернув в руках огромный планшет, то и дело тыкал в него пальцем, показывая и объясняя «на натуре» суть и смысл тех грандиозных преобразований, которые должны были в самое ближайшее время произойти здесь. Отрывочные фразы и слова: «невиданная эффективность»… «не имеющая аналогов генреконструкция»... «колоссальная экономия»... «невероятная производительность труда», распоряжения «Самого» и «Хозяина» были услышаны в самых отдаленных уголках громадного цеха, который, затаившись, ждал теперь первых перемен, вовсе их не желая...
Вслед за этой свитой пришла еще одна, и целая стая нормировщиков, экономистов, специалистов по труду и заработной плате стали кроить и перекраивать существующие нормативы и расценки. Все, как всегда, было сделано «по справедливости» - при увеличении реального заработка на 7 копеек, норма выработки работяг с учетом малой Вениной модернизации подскочила для первого раза процентов на 25...
…Веню не убили и на зарыли тут же в цеху только потому, что вездесущие компетентные органы, взяв под свой контроль это новое, имеющее важное государственное значение дело, уже контролировали ситуацию, имели случай и основания предупредить наиболее «несознательный элемент», что Веню трогать нельзя... И едва смирившись, «общественность» стала терпеливо выжидать...
…Ждать пришлось недолго. Его величество случай очень скоро дал возможность ненавидящему «блядского стахановца» общественному мнению отомстить ему самым жестоким и бесчеловечным образом...
* * *
...Эту машину Веня приметил давно, но занятый новыми идеями и неожиданно хорошими в его жизни событиями, только краешком сознания отмечал, что появляется она здесь неспроста и что где-то когда-то он уже ее видел.
...Он спешил и уже было прошел многолюдный в дни зарплаты пятачок перед проходной завода, когда блеснув на солнце стальной мордой, из-за угла стала выезжать уже знакомая «Победа». Она ехала медленно, чуть слышно шурша новенькими колесами. Веня шел навстречу, вглядывался в ее отчего-то мутное, с разводами, лобовое стекло. Машина остановилась, прижалась к стене заводоуправления. Четыре пассажира, утонув в высоких поднятых воротниках плащей и натянутых на самые глаза шляпах и кепках, сидели, не шевелясь.
Ощущение чего-то очень знакомого опять ёкнуло в груди, разлилось около сердца тошнотворным холодком. Веня потёр виски, роясь в воспоминаниях. …Он как будто споткнулся, натолкнувшись вдруг на неясные, словно застиранные картинки, когда его, больного и пьяного, затолкав в эту самую машину, везли на «дело»...
Он похолодел. Это были они, случайные знакомые, которые, «не попрекая» его колбасой, заставили таки отработать свое подлое «гостеприимство».
Веня стоял спиной к «Победе», которая, он ощущал это сейчас почти физически, всеми силами старалась не привлекать к себе внимания. Она, словно живое разумное существо, поджав колеса и будто полиняв, жалась к стене, чего-то выжидая.
На ватный ногах он повернулся к ней всем корпусом, умылся ладонями, лихорадочно соображая, зачем она здесь.
...Он ничего не успел понять, когда машина неожиданно ожила, оторвалась от стены, поплыла в сторону уже выруливавшего к проходной инкассаторского УАЗа.
Не в силах ничего предотвратить, Веня стоял, оглушенный страшным ожиданием.
...Он даже не вздрогнул, когда автоматная очередь, разорвав полуденную тишину, ударила в чуть приоткрытую щель окна инкассаторской машины. Мертвый большой человек, вываливаясь наружу, настежь распахнул бронированную дверь. И она, не успевая закрыться, загремела, задергалась под шквальным напором новых очередей...
Еще минута и все было кончено.
...Растерзанная кабина УАЗа с свисавшими из нее мертвецами начала понемногу дымиться. Слабые языки пламени пробивались откуда-то снизу, клубились едким черным дымом. Один из нападавших рявкнул что-то остальным, бросился к горевшей машине, выхватил из нее несколько серых тяжелых мешков, побежал к «Победе». Прикрывая его, банда стала в упор расстреливать уже разбегавшихся свидетелей. Вопли метавшихся в кровавой мясорубке людей словно отрезвили Веню. И не из страха за собственную жизнь, а от ужаса, что прошлое опять нависло над ним, он сорвался, бросился прочь. Он бежал, не разбирая дороги, путаясь в тесных узких лабиринтах заводского поселка. Не узнавая знакомые кварталы, он выскочил на одну из боковых улиц, едва не угодил под колеса автобуса. Небольшой ПАЗик спешил куда-то по своим делам, когда Веня, раскинув руки, спикировал ему навстречу, плашмя прилип к большой плоской морде.
- Сто-о-о-ой!!! Сто-о-о-ой!!!
Двери автобуса распахнулись. Он бросился к маленькому проему, но споткнулся, упал, больно ударился грудью. Не замечая перехватившей дыхание боли, прижимаясь животом к ступенькам, Веня ужом заполз в узкое пространство салона. Чьи-то сильные руки подхватили его. В страшном изнеможении он откинулся на жесткую спинку сидения, только сейчас обнаруживая перед собой удивленно-настороженные лица спешивших на задержание милиционеров…
* * *
...Весть о том, что Веню «взяли», мгновенно разлетелась по всему заводу. К смешанным чувствам, царившим сейчас здесь: жалости и состраданию к убитым и их семьям, радостному осознанию того, что это из ряда вон захватывающее событие, давая пищу для долгих пересудов, произошло ни где-нибудь, а именно на их заводе, и что убили не их, а других, примешалось еще одно - злорадство. Больше не скрывая своих чувств (да и зачем скрывать, когда жалеющих Веню почти не было), «товарищи» по работе смаковали каждую подробность, вспоминали, как эта «паскуда», эта «волчара», «надев овечкину шкуру», пыталась втереться в их «рабочее доверие». Сомнений в том, что бывший уголовник был причастен к этому жуткому преступлению не было ни у кого. Однако не имея никаких оснований, но имея мотив так думать, “общественность" высказала свое лживое и подлое мнение правоохранителям и суду.
...Все из свидетелей видели Веню в момент бандитского нападения около проходной завода, видели, как он прохаживался там, поглядывал в сторону зловещей «Победы». Но поскольку в день зарплаты около проходной толпились многие, и многие обратили внимание на красивую дорогую машину, это естественное само по себе обстоятельство не имело, да и не могло иметь никакой противоправной подоплёки. Дело было в другом. Очевидцы утверждали, что Веня «как будто бы специально...» и «определенно точно» подавал знаки сидевшим в машине подельникам при появлении инкассаторского УАЗа. Следователь, а затем судья, хорошо понимавшие, что «как будто бы...» и «определенно точно...» - не одно и то же, дотошно допрашивали каждого свидетеля.
При всем своём невежестве «товарищи» быстро сообразили, какое значение может иметь для обвиняемого Вени «игра слов» их показаний и, желая отомстить, а, главное, убрать надолго и подальше ненавистного рационализатора, не упустили свой шанс, выбрали второе...
...Не все из окружения Вени поверили в его виновность.
Потанин, сразу и категорически отметая злобные недоброжелательные пересуды, был, однако, единственным, кто попытался за него вступиться. Надев наручники и поплотнее прикрыв дверь милицейского кабинета, его долго и, надо сказать, безуспешно пытались «убедить» в том, что советские правоохранительные органы в таких вопросах не ошибаются и зря «дела» никому «не шьют»... Потанин был единственным честным свидетелем и в суде, который так и не сумел установить истину.
Перебитые при задержании в ходе перестрелки участники разбойного нападения были мертвы, и понимая шаткость и зыбкость позиции обвинения, суд все-таки отошел от общепризнанного гуманного принципа, гласившего, что пусть лучше десять виновных останутся на свободе, чем один невинный будет осужден, поступил с точностью до наоборот. Осудив Веню «на всякий случай» к десяти годам лишения свободы, правосудие решило, что так будет лучше для всех...
...Потрясенный неслыханным цинизмом, жестокостью и несправедливостью приговора, Потанин продолжал жаловаться во все инстанции и, желая поддержать невинно осужденного человека морально, даже добился с ним свидания.
…Он говорил горячо, убеждал всё время молчавшего Веню, что его положение небезнадёжно, что всё еще можно исправить...
Рассказывая куда и какие жалобы подавал, он вдруг осекся, заметив, что его не слушают. Потанин замолчал. Странное выражение лица Вени поразило его. Тот смотрел неестественно светлыми, будто «слепыми» глазами.
...Они еще немного помолчали. Неловко потоптавшись, посетитель, конфузясь, махнул, прощаясь, рукой, повернул к выходу. Он был настолько потрясен и расстроен случившемся в человеке переменами, что споткнулся, едва не упал, застыдился еще больше. Охранник открыл перед ним дверь, и он уже шагнул в нее, когда глухой хриплый голос его остановил.
- Спасибо вам. Спасибо за все.
И сделав это последнее, сильно утомившее его усилие, Веня выпрямился, больше не задерживал посетителя даже взглядом, холодно и отчужденно уставился мимо него.
Если правда, что глаза - это зеркало души, то, заглянув в них еще раз, Потанин отвернулся, понимая, что ничего живого и человеческого в ней, увы, уже не осталось...
Потоптавшись еще секунду, он опять было повернул к двери, когда вдруг остановился, досадливо поморщился.
- Забыл совсем, простите. Меня просили... Ваша жена... Она... Возможно, сюда долго идет почта... Она не получает ваших писем...
- Писем не будет.
Потанин поднял на Веню влажные глаза, поколебался, полез в карман.
- Вот... - Он достал конверт. - Руководство колонии разрешило передать вам письмо...
- Не надо...
Растерявшись, словно не веря, что он отказывается, Потанин сделал еще одну попытку вручить Вене конверт.
Ни один мускул не дрогнул на бескровном лице зэка, и он, опять отказываясь, покачал головой.
- Не надо. Верните его...
(продолжение следует...)