Как раз во время пребывания нашего героя в Санкт-Петербурге произошло событие, которое потрясло всю Россию. Соглашусь с теми, кто мне скажет, что многие в России этого даже не заметили – однако это абсолютно не умаляет значение случившегося. Для России оно стало подлинной трагедией – не на уровне восприятия отдельными лицами, а как событие общенационального масштаба.
А именно – в конце января/начале февраля 1837 года состоялась дуэль, в которой смертельное ранение получил Александр Сергеевич Пушкин.
В данный момент не так важно, какие претензии можно было предъявить к Пушкину-человеку – речь идёт о том, что Россия, да и всё человечество лишилось Пушкина-гения!..
Вскоре по рукам пошло знаменитое стихотворение «Смерть поэта» авторства «какого-то Лермонтова, гусарского офицера» - это из письма Петра Вяземского Денису Давыдову.
Напомню, что сначала стихотворение было значительно короче. Однако позднее, когда юному Лермонтову попеняли за высказанную им точку зрения, Михаил вспылил и дописал ещё шестнадцать строк, начиная с обращения «А вы, надменные потомки…», в которых его отношение к происшедшему звучит ещё острее. Написал буквально сходу – по всей видимости, они уже вызрели в его душе, однако именно выволочка помогла им вырваться наружу.
Ян Виткевич вращался в офицерских кругах, в которых не могли не обсуждать случившееся, в которых не могли не читать это произведение.
Что там говорить: мы привыкли судить об этих событиях с точки зрения той части общества, которую принято считать либеральной. Однако в обществе далеко не все придерживались именно её – в нём немало находилось и консерваторов, в том числе и людей, не осуждавших того же Дантеса…
Мы ведь не знаем, к какому крылу принадлежал наш герой.
И принадлежал ли… И считал ли нужным высказывать свою точку зрения в полузнакомой среде.
…Друзья мои!
О событиях былых времён, и в особенности XIX столетия мы в значительной степени судим по дневникам, которые вели их свидетели, по частной переписке частных лиц – частных, но запечатлевших своё имя в истории нередко именно письмам и дневникам.
Я всегда поражался этим шедеврам мемуарного и эпистолярного жанра!.. Какая это была замечательная традиция – делиться с друзьями, или хотя бы с листом бумаги – своими мыслями, чувствами, видением происходящего!..
Это не посты в сетях лайкать!..
Я в молодости тоже пытался вести какие-то записи, в которых излагал свои мысли о прочитанных книгах и просмотренных кинофильмах… И – предельно осторожно – об общении с кем-то из товарищей. Когда сегодня мне попадает в руки та тетрадка, мне даже читать её неловко – такими наивными и даже примитивными видятся те стародавние записи. Изменилась эпоха, изменился я, изменилось моё отношение к действительности в её изменчивости… Но если они сегодня неинтересны даже мне – станут ли они в будущем интересны исследователям, которые возьмутся изучать эпоху перемен, в которой мне довелось жить?..
Ещё как-то кого-то из военных историков заинтересует мой Афганский дневник. А мемуары – что «Офицер эпохи перемен», что какие другие воспоминания – заинтересуют ли они потомков?..
Но ведь личные записки интеллигенции двухсотлетней давности нам интересны!.. Что же изменилось?.. Разучились ли мы писать?.. Или читать?..
А может проблема вообще шире?
Кто мне скажет: почему в нашей сегодняшней действительности мы стали стесняться вести между собой серьёзный разговор об умных вопросах?.. Не с трибуны на конференции, а просто с друзьями за столом… Ведь что слышим от любого: ограниченные внутренним цензором вопросы политики, коронавирус, погода, да рост цен… А о науке, культуре, искусстве, не говоря уже о литературе – вообще перестали разговаривать!.. И не потому, что вокруг мало эрудированных, образованных людей – нет, именно потому, что не принято, потому что это нынче не модно, или, если по-современному, не в тренде!
На мой взгляд – беда!
Впрочем, я ведь хотел написать совсем о другом.
Мне очень жаль, что до нас не дошли никакие личные дневники и письма Яна Виткевича.
Скорее всего, я даже уверен в этом, он не вёл записей о своих встречах в Петербурге, о том, с кем и о чём он разговаривал. Прежде всего, он, как человек, слегка соприкоснувшийся с революционным движением и его подпольной составляющей, и пострадавший в результате, не мог на всю жизнь не заполучить иммунитет от неосторожности.
Ну и потом… Привычка поверять свои мысли бумаге не рождается просто так – она воспитывается, в первую очередь родителями, наставниками, средой. Привычка поверять свои мысли письмам рождается только при наличии у человека родственной души – с кем хочется поделиться, и на понимание которого вправе рассчитывать; кому можно это письмо написать.
Были ли такие люди у Виткевича?.. История не даёт нам ответа на данный вопрос. Однако простая логика подсказывает, что навряд ли.
В Оренбурге, как мы знаем, служило сколько-то весьма образованных людей – как тот же Владимир Даль, например. Но они с Виткевичем являлись представителями разных кругов…
Впрочем… Так уж устроен человек, что, приняв какую-то точку зрения, он с большим трудом с неё сходит. Признаю, что я – не исключение. Допускаю, что сейчас я попросту подгоняю аргументы под изначальную мысль.
Потому скажу иначе.
У нас нет свидетельств того, что Виткевич вёл с кем-то частую доверительную переписку именно в том ключе, как я сказал: чтобы поведать о встречах, о разговорах, о мыслях… И уж тем паче о разговорах и мыслях, выходящих за рамки допустимого в условиях николаевской поры – как тут не вспомнить знаменитые записки маркиза де Кюстина… Во всяком случае, при подготовке данного повествования я таковых записок не встретил.
А потому мы понятия не имеем, как отреагировал наш герой на смерть Пушкина. А уж на стихотворение Лермонтова, тем более на его гневливые дополнительные строки – тем паче.
Но в чём я не сомневаюсь – что как-то он реагировал.
…На Кавказ они с Михаилом Лермонтовым отправлялись практически параллельно.
Выступай я сейчас в роли вольного романиста, по всей видимости, взялся бы описать их случайную встречу где-нибудь на постоялом дворе, и беседу за самоваром… Такое ведь вполне могло случиться: офицерский чин позволил бы им общаться на равных, оба аристократического происхождения, разница в возрасте всего шесть лет (Михаил моложе)…
Только, случись и в самом деле такой эпизод, думается, расстались бы его участники холодно. И впредь постарались бы не встречаться. Слишком разными они мне видятся – Виткевич и Лермонтов – из нынешней действительности.
Но это – только так, коротенькая мысль в конце главы…
(Фрагменты из исторического повествования
«Ян Виткевич: УБИТЫЙ НА ВЗЛЁТЕ»)