В садике часто проходили праздники, жизнь была насыщенная; мы без конца разучивали какие-то танцы, роли; ваяли для праздников бумажные фонарики, цветные бумажные цепочки, флажки, или вырезали снежинки.
В играх мы мечтали о том, кто кем хочет стать. Никто не хотел становиться белорусом: «Трус, трус, белорус, на войну собрался! Как увидел пулемёт – сразу обо…лся.».
Из любопытства я стала искать в инете, почему же белорус? Нашла кое-какие варианты объяснения. Якобы изначально было украинское слово «боягуз», значит трусливый. А дети вроде как подредактировали. Но есть и другое объяснение, и оно мне кажется более убедительным. Вот что со словом «трус» срифмовалось, то и получило «путёвку в поэзию». Просто необъяснимое детское творчество
Никто не хотел становиться Гитлером: «Внимание-внимание! Говорит Германия! Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом!». А ещё никто не хотел становиться Горьким и Толстым.
Периодически нам в садике делали общие фотографии,фотографировали по группам. Для этого из ближайшей воинской части приходили молоденькие солдаты, один непременно с аккордеоном. Солдаты брали на руки детей дальнего ряда, а аккордеонист располагался в первом. На фото получалось что-то умилительно-доблестное на тему «любовь к отечеству». Военные традиции тогда прочно укоренились в повседневности, и жили долго. Весть о приходе в садик солдат распространялась мгновенно, и девочки то и дело бегали в актовый зал проверить, как идёт подготовка, и построить солдатам глазки. Девчачья кокетливость была просто таки безудержной, несмотря на возраст. Солдаты по-доброму и щедро отвечали взаимностью. Аккордеонист никогда не жадничал в ответ на просьбы «а сыграйте нам что-нибудь». В общем, фотографирование превращалось в праздник.
На музыкальных занятиях разучивали песни типа:
Лес дремучий снегами покрыт.
На посту пограничник стоит.
Ночь темна и кругом тишина,
Спит советская наша страна.
Возле самой границы овраг,
Может в чаще скрывается враг.
Но каких бы ни встретил врагов,
Дать отпор пограничник готов.
Чтоб всегда был свободным народ,
Наша армия нас бережет,
Лес дремучий снегами покрыт,
На посту пограничник стоит.
Что такое «отпор» я не знала, и нам не объяснили сразу. Петь про что-то непонятное, как все пели, я не стала, и «отпор» заменила на «топор», мысленно свыкнувшись с придуманным самой логическим объяснением, что дать врагу «топор» - это почти что дать врагу «топором», и поделом ему. Однажды кто-то из просвещённых детей услышал про мой топор, и стал смеяться надо мной. Остальные поддержали. Я не смутилась, на меня это не произвело никакого впечатления, пока музыкальный руководитель не объяснила, что дать «отпор» - это как дать сдачу, оказать сопротивление. Тут же стало всё легко и понятно, нужда в топоре и логических цепочках отпала. В последствии, в более старшем возрасте я снова попадала в подобные ситуации, но это ничего не изменило. Если ВСЕ поют-говорят-делают что-то не совсем мне понятное, то я буду это делать так, как мне это представляется максимально объяснимым. Мои действия могут не совпадать с действиями остальных, но мне всегда было важно, чтобы я имела максимальную ясность, что и зачем делаю именно я. И неважно, будут надо мной смеяться или нет.
Понятно, что цель разучивания таких песен была в развитии чувства патриотизма, но порой детям хотелось просто подурачиться, и пограничник на посту заменялся другими персонажами. Конечно, когда взрослые не слышали. И однажды на месте пограничника оказался чёрт рогатый: «на посту чёрт рогатый стоит». Этот «чёрт» вписывался в ритмический рисунок и всё в целом казалось смешным.
На праздники разучивали много стихов, песен, танцев. Танцевали Летку-Енку. Однажды в наши костюмы для Летки включили милые пилоточки. Я лично от своей пилотки была в восторге! Но, когда настало время выступления, бабушка соорудила на моей голове очаровательный хвостик с бантом. Во время танца пилотка всё время падала с головы, так как бант на голове её скидывал! И я весь танец пробегала, поднимая её и снова водружая на бант. Взрослые хохотали, а я расстроилась, ни от танца, ни от пилотки не получив удовольствия.
Песни мы учили и сами по себе, без относительно занятий, на прогулках или во время игр. Пели самую популярную попсу того времени: «Чёрного кота», которому не везло, «В нашем доме появился замечательный сосед», «Оранжевую песню», «Где-то на белом свете».
Бабушка состояла в родительском комитете, и чуть что – кидалась садику на помощь. В общем, мы с бабушкой все время были заняты чем-то важным и полезным.
Однажды бабушка пришла в садик за мной, и мы, было, уже направились домой, как нас остановила заведующая, и попросила бабушку о какой-то помощи к очередному празднику. Они вдвоём сказали мне подождать полчасика, поиграть снаружи, а сами пошли внутрь здания. Я играла, играла, играла… Топталась туда- сюда... Ждала... Думала, прошло ли пол-часика... Светило яркое солнце, бабушки не было. Я устала играть. Устала от солнца. Устала ждать. Мне казалось, что полчасика прошло много раз. Много-много полчасиков… И чувство странное такое появилось, нереальное, словно бабушка испарилась. Словно я – это не я. Как будто я попала в сон! Я подошла к воротам, и продолжила ждать там. И вдруг меня окликнула проходящая мимо тётенька из нашего городка. «Чего стоим, почему грустные?», и я объяснила, что стою тут уж очень-очень давно, потому что меня некому отвести домой. Она, конечно же, сразу откликнулась, предложила свою помощь в качестве провожатой, и я не отказалась. Но ощущение нереальности не ушло даже когда я оказалась в своём дворе. Полагаю, что моё новое, странное восприятие происходящего было тем же самым, как если бы у взрослого человека произошла какая-то трагедия, потеря, и мозг пытался бы осознать, что жизнь изменилась, и никогда не станет уже прежней. Через некоторое время бабушка, к счастью вернулась, и всё встало на свои места. Но влетело мне тогда здорово.
В том возрасте я, конечно, не могла дать точную характеристику своим переживаниям и провести анализ своих чувств, но смысл выражения «как потерянная» испытала на себе сполна.
