У ворот, ведущих к «Монастырскому городу» сидела женщина в белой панаме, светло-синем полосатом поло, узких белых брючках и высоких коричневых ботинках. Один ботинок притопывал каблучком о землю, а второй упирался носком в камешек. Женщина была худощавая, лет шестидесяти, с маленьким лицом и щёчками как спелое райское яблочко. Она играла на ирландской волынке, uilleann pipes, а рядом стоял ящик с CD, по 10 евро за штуку. Я, дурак, не купил. Я и снимать-то стеснялся, прятался за спинами, поглядывал украдкой. Руки у женщины были красноватые и морщинистые, с синими прожилками вен. Она прикрывала глаза, а когда открывала, то зрачки были увлажнены. Улыбалась женщина тонкими губами, которые образовывали не полукружность, а длинное тире, и линия губ гармонировала со штрихами каменной кладки на заднем плане.
Я поднялся по ступеням и увидел маленькую полуразбитую скульптуру двух лошадок. Мне показалось, что они хотели взлететь, но не могли взлететь. У одной была разбита мордочка, а вторая сочувствовала первой и не хотела оставлять её на земле. Вот и я впечатывал кроссовки в землю, недоумевая, что не могу полететь, хотя, кажется, я никому не сочувствовал тогда, даже самому себе — полететь туда, где сахарная вата облаков уходила за поросший деревьями холм, а потом ещё один холм и ещё один холм, и ещё один, который облюбовала облачная заросль. Сладко щёлкали птицы, трава была как густой кошачий подшёрсток, я гладил её рукой и бормотал ласково. Трава продавливалась под рукой, и я присел на неё и провалился, и стал безучастен к своему положению туриста, прибывшего на три часа, чтобы осмотреть хоть краешек изумительной долины Глендалох в национальном парке Уиклоу. Эта область — претендент на включение в список всемирного наследия ЮНЕСКО.
Gleann da Loch — Долина двух озер. Здесь начинаются тропы, ведущие в национальный парк, причём они в основном проложены по краям этого волшебного места. Путешественники выстраивают маршруты в зависимости от своих возможностей и целей. Самый долгий называются The Wicklow Way, 127 километров. Естественно, пешком, только пешком. Я встречал утверждения, что всё увидеть здесь можно минимум за полный день. Но мне кажется, это существенное преуменьшение. За полную жизнь — так будет вернее. И прощаться с этой чистейшей заповедной красотой нет никаких сил.
Отправная точка многих маршрутов — «Монастырский город». Так называется то, что осталось от древнейшего монастыря VIвека. Он был основан святым Кевином, который отказался от знатности и богатства ради духовных поисков. Он покинул родительский дом и стал отшельником. Предания рассказывают, что во время его продолжительной молитвы в пещере Уиклоу некая птица свила гнездо на его простёртой к небу руке и вывела птенцов. Потом здесь возник монастырь, от которого ныне остались стены нескольких храмов, сохранившаяся церковь святого Кевина, кельтские кресты и тридцатиметровая круглая башня. Вокруг — монашеское кладбище: сизые надгробья, плиты и кресты посреди травы нежной и мягкой как поцелуй любимой.
Я перегнулся через мостик и смотрел на быстрый ручей. Тёплые камни в прохладной воде. Щебет ручья и журчание птиц. В Уиклоу около ста видов пернатых. Я не знаю, кто мне пел, а лучше сказать, кому я слушал. Возможно, камышёвке или славке, зарянке или лазоревке. Потом я зашёл в лес и на меня не смотрели белки и зайцы, лисы и барсуки, дикие козы и благородные олени. Они были дальше, много дальше, за поворотами троп, за перевалами холмов. И я мог бы идти напрямик, по светлым рощам и чёрным лесам, мимо водопадов, хранящих звуки прошедших тысячелетий и рядом с озёрами, чья вода похожа на долгий сон без сновидений, я мог бы идти по вересковым полям и моховым коврам, но я потоптался немного и вернулся на дорогу. Я не знал, куда идти. Мне было всё равно — потому, наверное, что куда бы я ни пошёл, я сознавал потребность раствориться, пусть даже исчезнуть без следа. Что с того? Лучшее во мне — потребность любоваться и забывать о хлебе насущном. И в Глендалохе я сполна получил такую возможность. И как же изводил меня внутренний мучитель, твердивший: снимай, запечатлевай. Я отгонял его, он раздражал меня. А вот теперь я могу пересмотреть эти рваные, плохо снятые фрагменты и ощутить нежность и мягкий укор. Молчать нельзя рассказывать.
И вот я ходил чуточку туда и чуточку сюда, мотался, как неприкаянный, пошёл по тропе, но спохватился, что скоро отправляться назад в Дублин, и тогда вернулся к ручью, нашёл дерево с громадным количеством ленточек, привязывающих человека к этому месту навсегда… пока ленточка не растреплется, не разовьётся в тончайшую нить, а у меня не было ленточки, так что пришлось её мастерить из мечты.
Досадуя на самого себя, я завидую тем, кто бродил здесь долго. С некоторым раздражением я читаю, что эти места не обманули чьих-то ожиданий, не разочаровали и тому подобное. У меня не получается совладать с некрасивым чувством горечи, возникающем при мысли, что и парк, и сама Ирландия для кого-то очередная привлекательная пейзажная фотозона, что кто-то получил удовлетворение от посещения ЕЩЁ И ЭТОГО места, оказавшегося предсказуемо красивым, что впечатления от путешествий уподобляются электроэнергии, вырабатываемой турбинами.
И вдруг я чувствую тихое счастье. Как хорошо, что эти места не обманули чьих-то ожиданий, что некто сделал изумительные фотографии и рассказал о них, и что на свете множество источников радости.
Каменное ложе монаха. Труд птиц. Поступь холмов. Напевы облаков.
Теперь вы у моего изголовья.
Записки о путешествии в Ирландию
