Он выглядел так трогательно в ее банном халате… Низенькой худенькой Тоне этот халат доходил почти до пят. Да и завернуться в него она могла на два раза. А рослому красавцу Андрею едва до колен доставал.
Когда он уставший приходил со смены, Тоня заботливо укутывала его в свой розовый махровый халат и с умилением наблюдала, как Андрей уминает приготовленные к его приходу бутерброды, запивая их любимым пивом, которое всегда было припасено у Тони в холодильнике.
Он откусывал половину бутерброда за раз, чуть запрокинув голову, присвистывая, втягивал воздух с тонкими ниточками горячего, подплавленного сыра. Он жевал, с интересом маленького ребенка уставившись в экран телевизора. Пушистые дуги верхних и нижних ресниц соприкасались в моргании и распахивались обратно в такой фантастической красоте, что Тоня забывала обо всем на свете.
Андрей ел и смотрел телевизор, Тоня мечтательно смотрела на Андрея, подперев голову локтем, и мысленно шептала: «Как же я люблю тебя, мой мальчик!» В реальность девушку возвращала фраза, вылетающая из лоснящихся губ:
— А что-то посущественнее будет к ужину?
И Тоня неслась на кухню, как веселый молодой щенок за брошенной палкой. Конечно, у нее уже все было готово. Не зря же она прожила свой выходной.
Они были вместе уже полгода, и в тот вечер у Тони было к любимому две важные темы для разговора. Она собиралась объявить Андрею о своей беременности и предложить, наконец, познакомиться с ее дядей – единственным Тониным родным человеком.
Родион Георгиевич взял Тоню на воспитание в десятилетнем возрасте. Его родная сестра, Тонина мама, родила дочь, что называется, для себя, когда ей было хорошо за сорок. Но вместо пресловутого счастья материнства на нее обрушилась депрессия, выбраться из которой ей не помогли ни дорогие лекарства, ни лучшие клиники, ни профессора психиатрии – ничего из того, что было им доступно благодаря связям Родиона – к тому времени уже известного врача.
— Я – старуха! – кричала Тонина мать в моменты часто повторяющихся истерик. – Меня принимают за бабушку, мне стыдно появляться с ней на людях!
Временами, после очередной терапии, ее попускало, и отношения с дочерью становились похожими на правду. Там было место и новым игрушкам, и красивым платьицам, и аттракционам, и мороженому – в общем, вполне счастливому детству. Мать бережно водила Тоню за руку, и, казалось, ей не было никакого дела до того, что о ней думают окружающие. По вечерам она читала дочери сказки, под которые Тоня засыпала, обхватив ручонками полное материно плечо.
В моменты, когда у матери резко портилось настроение, дядя Родион всегда оказывался рядом. Он давал ей какие-то таблетки, кому-то звонил по телефону. Когда мать в очередной раз ложилась в клинику, Тоня переселялась к дяде и жила там под присмотром приходящей няни.
У дяди Тоне нравилось. У него была огромная библиотека, которая занимала целую комнату. Тоня могла часами разглядывать иллюстрации в медицинских энциклопедиях, где наглядно демонстрировались разница между мужчиной и женщиной, этапы внутриутробного развития ребенка и прочие премудрости человеческого устройства. Родион, обнаружив, как племянница проводит время, сделал замечание няне и запретил ей давать Тоне медицинскую литературу.
— Чего вредного в тех книжках-то! – ворчала пожилая женщина. – Вырастет, хоть грамотная будет. Это нам никто ничего не рассказывал, мы и думали, что детей в капусте находят.
— А ей сейчас будет достаточно знать, что людей создал Бог. – ответил Родион, строго глядя на нее поверх очков. – Вот, пожалуйста, библия для детей. С цветными картинками, между прочим. Подарочное издание.
— Вы врач. Вам в Бога верить не положено. – махнула рукой няня. – А хотя, хозяин барин. Библия – так библия…
Во время очередной госпитализации у Тониной матери случился острый сердечный приступ, и ее не спасли. Осиротевшая Тоня перебралась к дядьке насовсем. Родион, не тяготевший к семейной жизни, к тому времени так и не женился. Он взял племянницу под опеку и стал воспитывать. Первым делом завел за правило дважды в месяц посещать храм – исповедоваться и причащаться.
— Подойдешь к батюшке и расскажешь ему про свои грехи. – наставлял он Тоню, когда впервые повел ее на исповедь.
— А какие у меня грехи? – недоумевала Тоня.
— Поступки, за которые тебе стыдно. Может, с подружкой в школе поругалась. Или списывала на контрольной. Там уж сама смотри. Ты не мне должна каяться, а священнику.
— Дядя, а обязательно каяться? – тихо промямлила Тоня.
— Можешь не каяться, – пожал плечами Родион. – Мы же с тобой читали, куда попадает душа за нераскаянные грехи.
— Ну да… – вздохнула Тоня.
***
— Андрюш… – загадочно проговорила Тоня, глядя, как в любимом рту исчез последний бутерброд.
— У? – издал Андрей, интенсивно работая челюстями и не отрываясь от экрана.
— Нам нужно поговорить.
Андрей старался не подавать виду, что напрягся.
— Знаю-знаю, коммуналку в этом месяце оплачиваю я. – пробубнил он, – но у меня аванс только двадцать пятого. Ты же сможешь сама?
— Да конечно! – улыбнулась Тоня. – Но вообще-то я не об этом.
— А, ну ладно. – Андрей, который в отношениях с Тоней привык никогда ни за что не платить, понял, что можно расслабиться. – Я тебе тоже хотел сказать. Совсем забыл.
— Говори…
— Катаевы в гости собирались прийти. Ты же не против? Будет, чем угостить?
Тоня вздохнула. Удобный для разговора момент сорвался с крючка, словно юркая рыбка, и исчез в мутной пучине планов на предстоящий вечер.
— Конечно, пусть приходят. – сказала она без особого энтузиазма. – Я пиццу сейчас по-быстренькому сделаю.
— Ну и отлично. – Андрей чмокнул ее в щеку. – А я пока в магаз сбегаю. Ты что пить будешь?
— Я? Ничего! – резко сказала Тоня. – Не хочется сегодня.
— Ну не хочешь, как хочешь. – Андрей, скинув с себя Тонин халат, влез в джинсы и водолазку.
Тоне совсем не хотелось готовить. Хотелось лечь и лежать. Но когда закрылась дверь за Андреем, она нехотя поплелась на кухню и стала доставать из холодильника все необходимое для пиццы. Хорошо хоть тесто готовое додумалась накануне купить, чтобы сейчас не возиться. Звякнул телефон. На экране – СМС от банка. Андрей затарился выпивкой с Тониной карточки.
***
— Ты хочешь сказать, что это ребенок от бывшего зэка? Который к тому же от тебя слинял?
Родион был вне себя. Полгода его племянница, почти что дочь, скрывала, что нажила ребенка не пойми от кого и собирается рожать для себя. Где-то он уже слышал это «для себя». И оно звучало для него, как приговор.
Десять лет после рождения Тони он вскакивал по ночам и мчался спасать сестру от очередного приступа. Он хватал перепуганную Тоню в охапку и увозил к себе, когда ее мать забирали в психушку. А до этого она, расколотив в квартире все зеркала, грозилась осколком вскрыть себе артерию.
Он краснел и перед именитыми профессорами, уговаривая их посмотреть ее анализы и дать рекомендации. Он полностью содержал племянницу, выучил ее в хорошем вузе, ни копейки не взяв из ее пенсии, назначенной девочке после смерти матери.
А скольких перспективных женихов он Антонине предлагал! Всех же отвергла. У одного уже своя клиника, другой – востребованный пластический хирург, еще один уже в четвертом городе свою аптечную сеть открывает…
Толкаемый вперед всеми этими мыслями, Родион ходил туда-сюда по комнате, тяжело дыша и не находя слов от возмущения. А на диване лежала Тоня, укутанная в свой розовый махровый халат, который она ни разу не постирала после Андрея. Петельки ткани надежно хранили молекулы его запаха – такого родного, ни с чем несравнимого. Тоня снова и снова вдыхала его, предпочитая не замечать, как ее отравляет едва различимый, ядовитый аромат предательства, надежно въевшийся в ткань и во всю окружающую обстановку.
***
— Дядя, у меня, кажется, началось! – сдавленно прохрипела Тоня в трубку. – Еще так рано. Я боюсь!
— Сейчас же вызывай скорую! – бросил Родион в ответ. – Сегодня мое дежурство. Все будет хорошо.
Прошел почти месяц с момента их разговора, когда ему открылись не самые приятные обстоятельства Тониного положения. Она вступила в переписку с проходимцем Андреем, когда тот еще сидел. Подумать только, красивыми стихами подкупил. Стихами! Образованную, практичную двадцатишестилетнюю женщину. После выписки, ну то есть по окончании отсидки, он к Тоне прямиком и направился, благодатную почву осквернять.
Говорила племянница, что он работал. С трудом верится. Работал бы, она бы у дядьки не занимала каждый месяц. И занимать ведь начала, когда этот элемент у нее поселился… Ну да ладно. Что ж теперь. Воспользовался, наследил. А ей теперь с этим жить. Им теперь жить. Ну нет же!
Дело шло к ночи. В родильном затишье. Вот-вот Тоню должны были привезти. Родион дождался у поста дежурную акушерку Марию Афанасьевну и отвел в сторонку.
— Афанасьевна, слушай меня! – зашептал он ей в самое ухо, брызжа слюной. – Сейчас привезут рожать Антонину Русакову. Первые роды, срок тридцать недель.
— Родион Георгиевич, что с вами? – испуганно смотрела на него акушерка. – Антонина – это которая ваша родственница?
— Да. Это моя дочь. – Родион сделал подчеркнутое ударение на последнем слове, понизил голос, насколько было возможно, и зашипел. – Значит, так. Роды проходили с осложнениями и ребенок родился мертвым, поняла?
— Да как вы… Да вы что несете… – Мария Афанасьевна захлебнулась от возмущения, испуганно глядя по сторонам.
— Я-то знаю, что я несу. – продолжал шипеть Родион. – Но я посмотрю, что ты в суде будешь нести, когда я все истории подниму, где твоя халатность белыми нитками шита. Ты хоть считала, сколько раз я тебя прикрывал?
— Дайте мне спокойно уйти на пенсию! – процедила Мария Афанасьевна сквозь сжатые губы, вцепившись глазами в Родиона.
— Уйдешь-уйдешь. Только сделаешь, как я сказал. Просто дело свое сделай, а я свое. Я – главный неонатолог больницы, роженица – моя дочь. К моему заключению никто не придерется…
***
Родион Георгиевич уже лет десять как на пенсии. А Тоня давно замужем. Муж хоть к медицине отношения и не имеет, но дядя его одобрил.
— Вы когда меня внуками осчастливите? – частенько спрашивает он у супругов.
Но Тоне после той страшной ночи больше не хочется детей. Она отмахивается от этих разговоров и сухо отвечает дядьке, что еще не время. Ей часто снятся два сна. В первом мальчишка лет трех бежит ей навстречу. На нем – ее розовый махровый халат с длиннющими рукавами, которые волочатся по земле. Тоня не может разглядеть его лица, потому что он никогда не успевает подбежать к ней близко. Маленькие ножки путаются в громоздких розовых полах, и малыш падает лицом вниз. Тоня очень хочет подбежать и подхватить его, но на этом моменте всегда просыпается.
Во втором сне она видит дядю Родиона, который исповедуется в том самом храме, куда он водил ее маленькой. Он подолгу беседует со священником, словно пытаясь убедить его в чем-то. Но батюшка в ответ лишь грустно качает головой, и Родион уходит ни с чем. Тоня после этого сна всегда звонит дядьке. Она боится, что с ним случится плохое. И всегда с облегчением вздыхает, когда слышит в трубке бодрое: «Да, Тонечка!»