Творческие натуры - люди сложные, особенно поэты и писатели, чье занятие подразумевает одиночество. Григорий Чхартишвили в книге "Писатель и самоубийство" (М.: 2001) отмечал: "Из всех людей искусства писатель особенно уязвим. Над ним всегда висит подозрение в шарлатанстве - если не со стороны читателей, то в собственных глазах. Художник умеет рисовать, скульптор умеет ваять, композитор тоже, слава Богу, консерваторию заканчивал - их профессионализм очевиден. А писатель владеет только словом, только знает буквы. Как и все остальные". Поэтому поэт и писатель излишне эмоционален, повышенно раним и болезненно относится к любой критике в свой адрес. Ну, а также, имеется завышенная самооценка и зависть к преуспевающим коллегам.
Александр Блок писал:
"За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, - и каждый встречал
Другого надменной улыбкой".
То есть зависть творца к творцу или подмастерья к мастеру всегда имела место быть. Но в СССР с его девятью тысячами членов Союза писателей это приобретало характер склок на коммунальной кухне, поскольку успеха творцы достигали отнюдь не благодаря таланту. А успех в России по словам С. Довлатова "включает в себя деньги, славу, комфорт, известность, положительную прессу, репутацию порядочного человека и т. д".
Собратья по перу никогда не отличались любовью друк к другу. Но столько негативных отзывов от коллег, как о Евгении Евтушенко, я не читал ни о ком. Вероятно потому, что Евтушенко был самым популярным поэтом не только в Советском Союзе, но и самым известным советским поэтом в мире.
Владимир Солоухин, будучи ярким представителем "деревенской прозы", то есть лицом из противоположного лагеря, в книге "Камешки на ладони" (М.: 1988) вспоминал о посещении парикмахерской в Париже. Парикмахер, узнав, что его клиент прибыл из Москвы, с помощью нескольких понятных обоим словам пытался выяснить, кто же он по профессии. Когда возможные варианты были исчерпаны, Солоухин признался, что он писатель и даже поэт.
"- О! Поэт! - воскликнул парикмахер обрадованно. - Ев-ту-шен-ко!
Конечно, меня лично он не принял за Евтушенко, но вот, значит, русская поэзия замыкалась у него на этом имени.
- Да вы читали Евтушенко хоть одно стихотворение?
- О нет, нет, конечно, я ничего не читал, но - Ев-ту-шен-ко!".
Многие, наблюдая, как Евтушенко свободно преодолевает "железный занавес" и путешествует по миру, считали его агентом КГБ. Владимир Войнович в книге "Автопортрет: Роман моей жизни" (М.: 2010) описывает случай, происшедший в ресторане Центрального дома литераторов.
"Здесь часто появлялся Евтушенко. Он уже тогда был очень знаменит, признавался многими поэтом номер один, но ему этого было мало, он не мог пережить, когда кто-то относился к нему не столь восторженно. Одним из невосторженных был Владимир Максимов. Как-то Максимов сидел с Левитанским. Подошел Евтушенко с вопросом: "Володя, почему вы меня не любите?". Максимов ответил грубо и попросил Евтушенко отойти от стола. Евтушенко сказал: "Вы, Володя, напрасно со мной так говорите, я ведь владею приемами карате". На что Максимов ответил: "Я не знаю, Евгений Александрович, какими приемами вас обучали в КГБ. Я плохо воспитан, приемов не знаю, но могу е...нуть бутылкой по голове".
Конечно, Евтушенко не был агентом КГБ, стукачей и без него в Союзе писателей хватало. Скорее он мог довести, как частное лицо, для нужных людей на Западе какую-нибудь информацию, которую нельзя было доверить официальным каналам. А для этого надо было иметь определенную репутацию. И он ее создал, выступая за границей в образе этакого поэта-бунтаря, а на родине столь же умело подтверждал свою лояльность власти.
А Максимов, по выражению Войновича, был писателем второго ряда, который "пожалуй, сам сознавал ограниченность своих литературных возможностей, но жаждал большой славы, завидовал тем, кто ее достиг, и их же за это ненавидел".
И у самого Войновича был затяжной конфликт с Евтушенко. Войнович придал большой огласке попытку своего отравления в гостинице "Метрополь" сотрудниками спецслужб. А Евтушенко, по его словам, везде утверждал, что это наглая ложь. В годы перестройки Войнович напечатал об этом статью в журнале "Столица", которая вызвала гнев Евтушенко.
Основатель и главный редактор журнала "Столица" Андрей Мальгин в 1992 году в № 29 тоже поместил свою статью о Евтушенко под названием "Быть знаменитым некрасиво". В статье говорилось: "Притчей во языцах стала нескромность Евтушенко, "ячество", его манера ярко и безвкусно одеваться, вести барский образ жизни... Когда Ахматова увидела юного Евтушенко в рубашке, из кармана которой торчала целая дюжина ярких, разноцветных ручек, она поинтересовалась у него: "А зубная щетка у вас там тоже есть?".
Помнится, по поводу своей одежды Евгений Александрович как-то сказал, что его детство и юность сопровождали серые и темные цвета, поскольку это были военные и послевоенные годы, и все ходили в шинелях, телогрейках и бушлатах. Поэтому теперь он и предпочитает яркое, что так ему не хватало тогда.
Евтушенко не любили за многое. Не любил его и Юрий Нагибин, который высказал массу нелицеприятных слов в адрес поэта в своем "Дневнике" (М.: 2009). Вот запись от 3 сентября 1972 г: "Я долго думал, что в Жене есть какая-то доброта при всей его самовлюбленности, позерстве, ломании, тщеславии. Какой там! Он весь пропитан злобой".
Спустя десять лет мнения Нагибина о поэте не изменилось. Запись от 17 сентября 1982 г.: "Прочитал пакостнейшую поэму Евтушенко "Мама и нейтронная бомба". Советские читатели встретили ее с чувством глубокого удовлетворения... Такого бесстыдства не позволял себе даже этот пакостник. И никого не тошнит. Вкус и обоняние отшиблены начисто". Ни то что никого не тошнило, наоборот, за эту поэму Евтушенко удостоили Государственной премии СССР.
Возможно в отношении писателя к поэту присутствовали и личные мотивы. Ведь четвертая жена Нагибина поэтесса Белла Ахмадулина была первой женой Евтушенко, хотя Нагибин с Ахмадулиной развелся еще в 1968 г.
В августе 1984 г. Нагибин записывает в дневнике: "А вот Евтушенко производит смутное и тягостное впечатление. Он, конечно, исключительно одаренный человек, к тому же небывало деловой и энергичный. Он широк, его на все хватает, но при этом меня неизменно в его присутствии охватывает душный клаустрофобический ужас. Он занят только собой, но не душой своей, а своими делами, карьерой, успехом. Он патологически самоупоен, тщеславен, ненасытен в обжорстве славой. Я!Я!Я!Я!Я!... - в ушах звенит, сознание мутится, нет ни мироздания, ни Бога, ни природы, ни истории, ни всех замученных, ни смерти, ни любви, ни музыки, нет ничего - одна длинновязая, все застившая собой, горластая особь, отвергающая право других на самостоятельное существование. Он жуток и опасен, ибо ему не ведомо сознание греха, для него существует только один критерий: полезно это ему или нет".
Но и среди друзей-шестидесятников отношение к Евтушенко было неоднозначным. Анатолий Гладилин в своей книге "Улица генералов. Попытка мемуаров" (М.: 2008) описывает Евтушенко с легкой иронией. Как-то раз Гладилин привез Марину Влади в гости к Валентину Катаеву, на дачу в Переделкино. Сразу набежал народ, "появился сам Евгений Александрович...". А когда пришло время отвозить Марину в Москву, то "Евтушенко завопил: "Никогда не оставлю Марину Влади наедине с Гладилиным. Еду с вами!" Пришлось ехать втроем.
Гладилин признается: "Конечно, среди нас были свои разборки (помнится, Евтушенко и Вознесенский постоянно втихаря выясняли между собой отношения: кто про кого что и когда сказал)".
Заметим,что антипатию поэт вызывал не только у собратьев по цеху. Известный политолог Георгий Шахназаров вспоминал, что он раза два или три сталкивался с Евтушенко, и "каждый раз оставался неприятный осадок от его непомерной гордыни".
В книге "С вождями и без них" (М.: 2001) Шахназаров рассказывал, как он однажды, с книгой стихов поэта, подошел к Евтушенко и попросил подписать ее.
"- У меня нет ручки, - нарочито заявил он.
Я достал свою, и ему ничего не оставалось, как подписать. Проделав это, положил ручку в карман. Я сказал:
- Ручку, - и показал жестом, что он должен ее вернуть.
- Что же, - сказал он с ухмылкой, - вам жаль для меня паршивой ручки? Вы же мой поклонник.
- Не до такой степени, чтобы подарить вам "Паркер", - ответил я в тон".
А ведь Евтушенко многим помогал и многих поддерживал. Тот же Г. Шахназаров вспоминает, как Евтушенко с утра звонил его сыну Карену, чтобы поздравить с успехом фильма "Мы из джаза". И Нагибин порой поражался Евтушенко: "Чем объясняется его несомненно хорошее отношение ко мне?".
Уже упоминавшийся Андрей Мальгин отмечал: "Каждое исключение из Союза писателей, каждая посадка в тюрьму того или иного диссидента, каждая высылка из страны того или иного неугодного режиму персонажа вызывали возмущенные письма Евтушенко".
Помогал он и Иосифу Бродскому, о чем рассказал в интервью А. Ярошенко" в "Российской газете" № 161 (6732) от 23 июля 2015 г.:
"Больно ли мне за тот негатив, который обрушил на меня Бродский? Это незаживающая рана в течение всей моей жизни. Больше непонятно, чем обидно. Ведь он был освобожден по моему письму, когда его посадили, я был в Италии и там написал письмо в Политбюро ЦК КПСС в его поддержку. Это письмо подписали влиятельные итальянские коммунисты...".
А Иосиф Бродский называл Евтушенко непочтительно - Евтухом, и в интервью 1972 года сказал: "Евтушенко? Вы знаете - это не так все просто. Он, конечно, поэт очень плохой. И человек он еще худший. Это огромная фабрика по воспроизводству самого себя".
Эти слова очень обидели Евгения Александровича и в упоминавшемся выше интервью, он говорил: "У нас с ним никогда не получалось отношений. Он был мизантроп, он несколько раз просился уехать в Америку. Бродский всегда делал ставку на Америку".
Свое же долговременное пребывание в Штатах Евтушенко объяснял с высоких позиций: "Так что моя цель не изменилась - я работаю на братство народов. Иначе я бы не преподавал в Америке. Я превращаю своих студентов в своих друзей и союзников".
Когда в конце 80-х годов Евтушенко избрали почетным членом Американской академии искусств, то Бродский в знак протеста покинул ее ряды.
Сергей Довлатов, хорошо знавший Бродского, навестил его в госпитале после операции на сердце. Он вспоминал:
"Лежит Иосиф - бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты.
И вот я произнес что-то совсем неуместное:
- Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов...
Действительно, что-то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным.
Вот я и сказал:
- Евтушенко выступил против колхозов...
Бродский еле слышно ответил:
- Если он против, я - за".
И Довлатов добавляет: "Для Бродского Евтушенко - человек другой профессии". (Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. - СПб.: 2007).
Но прочитав это не будем забывать, что все эти высказывания принадлежат творческим людям. А по мнению Г. Чхартишвили: "Мир художника анормален, патологичен".