Кто не верит в волшебные превращения, тот пусть не читает летописи Глупова. Чудес этого рода можно найти здесь даже более, чем нужно. Так, например, один начальник плюнул подчиненному в глаза, и тот прозрел.М. Е. Салтыков-Щедрин. «Поклонение мамоне и покаяние»
Маленький сероглазый мальчик смущенно комкает фуражку, переминается с ноги на ногу, прикусывает губу в тщетной попытке не расплакаться. Рядом с ним квашня в воланах и капоте, состарившаяся прежде времени от частых родов, собственного гнусного характера и командирского нрава родимая матушка. За столом нервно поигрывает линейкой директор Дворянского института Иван Федорович Краузе. В дверях напротив провинившегося мальчишки возвышается обескураженный отведенной ему ролью, учитель российской словесности и логики, душа общества литератор и друг Белинского Василий Степанович Межевич. Ему бы сейчас по чину щеки надувать, праведный гнев изображать, а он не умеет — двадцать три года — сам, можно сказать, мальчишка. С другой стороны, происшествие, мягко говоря, не рядовое, странное, удивительное. Нужно как-то реагировать. Еще бы им не удивляться, не чесать в затылках и не разводить руками. Лучший ученик института кроткий и послушный одиннадцатилетний Мишенька Салтыков, который по результатам блестяще сданных экзаменов должен теперь перейти в Императорский лицей, вдруг наотрез отказался от выпавшей ему чести! Не просто по-детски уперся, мол, не хочу покидать дорогих товарищей, а сообщил не успевшему опомниться от подобной наглости начальству-де желает по окончании института поступить в Московский университет. И точка.
Пришлось спешно вызывать из имения мать Ольгу Михайловну, дабы та повлияла на неразумное чадо.
— Что же ты, Мишаня, так всех подводишь? Что вцепился в этот университет точно клещ, не оторвешь?! — причитает Ольга Михайловна, укоризненно потряхивая обвисшими щеками и краснея лицом. — Нешто здесь тебе медом намазано? Да разве ж твоинаставники тебе зла желают? Разве ж любой на твоем месте...
Несомненно, любой другой на месте Миши Салтыкова не то что поехал в Императорский лицей, бегом бы побежал. Что стоит директору, отпустив Мишеньку на свободу, назвать имя следующего ученика. Ведь чести учиться в лицее удостаиваются всего два ученика в год. В этот раз выбор пал на Салтыкова и Павлова. Но ведь экзаменовались все, стало быть, кто-то был и на третьем месте, вот его бы и отправляли теперь в лицей. А несчастного Мишеньку оставили в покое. Отпустили душу грешную на покаяние.
Учебное заведение, в котором учился наш герой, институтом разве что называлось, прежде это был благородный пансион, а потом согласно распоряжению от 22 февраля 1833 года заведение преобразовали в Дворянский институт. Сменилась вывеска, во всем же остальном все оставалось по-старому. По давным-давно заведенному правилу, выпускники университетского пансиона, теперь Московского Дворянского института, сдавали экзамены в университет.
Михаил Салтыков знал многих преподавателей, которые служили и в институте и в университете, познакомился с некоторыми студентами. Последние, частенько наведывались в альма-матер, и не удивительно, что он мечтал со временем оказаться в их рядах.
— Нешто в Императорском лицее тебе будет хуже, нежели в этом самом университете? — со слезой в голосе вопрошала Ольга Михайловна. — А дорого ли выйдет обучение? — внезапно спохватилась помещица. — А то, мы по многодетству да по бедности попросили бы какую-никакую скидку. Ведь за старшего Митеньку третий год как платим по восьмисот рублев, и это чистыми, без экипировки. От других деток отрываю, а сейчас еще и Миша два годка проучился, а дальше… того и гляди скоро по миру пойдем с этой учебой. — Она испуганно прикрыла пухленькой ладошкой рот, боясь, как бы не сболтнула лишнего.Михаил как отличник обучался за казенный счет.
— В лицее, если Михаил Евграфович будет отвечать на экзаменах так же замечательно, как и у нас, его так же зачислят на «казенный кошт», всем же, кто не дотянул до высшего балла, отведена участь своекашника, то есть ученика с домашним содержанием. В лицее с этого года такие же правила, как и у нас.
— А вы думаете, Мишенька сумел бы сдать этот самый экзамен? — заинтересовалась Ольга Михайловна.
— Без всяких сомнений, — пожал плечами директор. — Господин Салтыков — гордость нашего института! Не могу себе даже представить, чтобы с его-то светлой головкой, да потерпеть фиаско! Всенепременнейши! Обязательно! Если, конечно,сам захочет. — Иван Федорович вздохнул, давая понять, что убеждать и уговаривать упрямца не собирается. Впрочем, Ольга Михайловна уже все поняла безденежное содержание — это как раз то, что им нужно. И плевать, что ребенок вынужден ехать в далекое Царское Село, где у него ни родных, ни близких. Что дорога далека и вряд ли у семьи найдутся лишние средства и время, чтобы навещать его или забирать домой на вакации.
— Мишенька, возлюбленное чадо мое, если ты не хочешь, чтобы твоя маменька тут же упала замертво, соглашайся, ангел. — Ольга Михайловна театральным жестом прикладывает руку к объемной груди. — Ибо, грех тебе платить черной неблагодарностью той, кто рожала тебя в муках и всегда выделяла из всех своих детей как самого любименького. Говорю я тебе, Мишуточка, как перед святыми иконами, — она повернулась к красному углу и размашисто перекрестилась, положив неожиданно ловкий для ее комплекции земной поклон, — что либо ты сейчас же даешь согласие и идешь собирать вещи в дорогу, либо моя смерть будет на твоей совести.
— Маменька! — обливаясь слезами, Миша бросается на грудь родительницы. Нет, он не убийца, не злодей. Он сделает все, как ему укажут, поедет в этот самый лицей и вынесет все, что выпадет на его долю.
— Ну, вот и ладно, вот и хорошо. — Директор довольно потирает руки. — Было бы, право, чего противиться, любой другой…
Да, любой другой почел бы за высшее счастье, а вот ехать пришлось горемыке Салтыкову, которому этот лицей даром не нужен. Маменька была права, умненький Мишенька блестяще сдал экзамены в Дворянский институт и был принят «полным пансионером» сразу же в третий класс! А ведь ему тогда было всего-то десять. Вокруг него за партами восседали мальчики двенадцати лет и старше. Институт Михаилу сразу же понравился, при входе взгляд с невольным благоговением останавливался на мраморной доске, на которой золотыми литерами были выбиты имена выдающихся выпускников: Жуковского, Грибоедова, братьев Александра и Николая Тургеневых, Лермонтова... Правда, начальство то и дело порывалось каким-нибудь образом удалить имя декабриста Николая Тургенева, но да не рубить же всю доску ради одного бунтовщика?!
Не сразу, но Миша нашел общий язык с одноклассниками. И не пал духом, даже когда в конце года было принято решение подержать его еще годик в третьем классе, так называемое «годичное испытание», закончившееся для Салтыкова блестящей сдачей экзаменов.
Жизнь в институте оказалась спокойная и веселая. Мише сразу же указали его комнату, которую он делил с болезненным хрупким мальчиком — соседом по имению Сережей Юрьевым, большим любителем чтения и игры на гитаре, которую он осваивал самостоятельно. Все детские комнатки размещались по возрастам, с тем чтобы горницы малышей ни в коем случае не оказались рядом с комнатами старших или выпускников. Для отличников или особо успевающих учеников выделялись более комфортабельные покои. Сюда торжественно вводили лишь тех учащихся, кто обнаружил успехи в науках и имел «прекраснейшую нравственность», благоразумное поведение и постоянную кротость. С детьми все время находились классные и комнатные надзиратели. И если классные наблюдали за поведением учащихся во время занятий, комнатные обеспечивали им полезный и интересный досуг. Они наблюдали, чтобы все делали заданные им уроки, следили за своевременной явкой своих подопечных в столовую, умывальню или классную. Постоянно доглядывали за занятиями и играми своих подопечных, следя, чтобы те общались друг с другом, как это принято в обществе.
В пять утра через весь институт проходит один из надзирателей, оглашая коридоры и комнаты звоном позолоченного колокольчика. На этот звон в рекреациях появлялась разнообразная прислуга, в обязанности которой вменялось будить учеников, одевать и, если нужно, умывать и причесывать их. В шесть все должны быть в учебных горницах. Урок начинается с повторения вчерашнего и проверки заданного. В семь завтрак в столовой, перед трапезой в благоговейной тишине звучит утренняя молитва и непродолжительное чтение из Святого Писания.
Завтрак однообразен, но питателен, всегда одно и то же: чай с молоком и булками. После завтрака отдых до восьми часов. Далее до двенадцати классы. В полдень обед. Присутствие надзирателей остерегает самых заядлых шалунов от неосторожных действий. По сигналу старшего все строятся по парам и затем чинно проходят в столовую и занимают свои места за длинными столами, во главе которых садятся надзиратели.
После обеда можно отдохнуть или заняться любимым делом — играют в мяч или серсо, посещают институтское читалище, имеются кружки фортепьяно, скрипки, флейты. Кто-то пишет стихи или прозу. Можно, конечно, и просто болтать с другом или писать домой — но все это под строжайшим надзором. Если на улице хорошая погода, надзиратели выводят своих подопечных играть во дворе или заниматься отрабатыванием строевого шага с исполнением различных приемов деревянными ружьями.
С двух до шести новые классы, дальше полдник, повторение уроков. В восемь обильный и весьма вкусный ужин, молитва, духовное чтение, с тем чтобы в девять все уже лежали в постелях.
Ночью в комнатах оставляют ночники, чтобы дежурные надзиратели могли, заглянув туда, видеть, что делают дети.
Слушая гулкие шаги по коридорам, Миша Салтыков в тайне от всех читал книги и журналы. Пушкина и Гоголя, все давно уже признавали лучшими, самыми популярными и любимыми, но в программе чтения их еще не наблюдалось. Впрочем, никто не запрещал покупать книги в городе или брать их из читалища.
Когда шаги приближались, Миша аккуратно прятал книгу под подушку, делая вид, будто спит. Надзиратель стоял какое-то время на пороге, ожидая, что кто-нибудь из мальчиков выдаст себя, и, не заметив ничего подозрительного, удалялся.
Многим позже в «Губернских очерках» (рассказ «Скука») Салтыков-Щедрин опишет идеального воспитанника дворянского института: «Посмотрите на этого юношу: он только что сошел с школьной скамьи; вид его скромен, щеки розовы, поступь плавна и благонравна, глаза опущены вниз... Он получил чудесный аттестат от своих наставников и воспитателей; успехи его были отличные, нравственность беспримерная; нет того балла, нет той цифры, которою можно было бы выразить удовольствие начальников. Где же ключ ко всему этому? где, как не в том, что этот юноша — покорный юноша? Он беспрекословно выучивал наизусть заданные странички, от «мы прошлый раз сказали» до «об этом мы скажем в следующий раз»; он аккуратно в девять часов снимал с себя курточку, и хотя не всегда имел желание почивать, но, во всяком случае, благонравно закрывал глазки и удерживал свое ровненькое дыханьице, чтобы оно как-нибудь не оскорбило деликатного слуха его наставника... О, это преблаговоспитанненькое дитя, самое покорненькое дитя на свете! Для него не существовало ни стола, ни стула, ни книги, а было: «стульчик», «столик», «книжечка»; он никогда не бегал, не суетился, его не видали ни распотевшим, ни раскрасневшимся... В глазах его, правда, не видно блеску, не видно огня молодости... но зато какая покорность! Боже, какая покорность! О, дайте мне расцеловать его, дайте обнять его, это милое, покорное дитя!».
«Ничего, — думал Миша, хмуро глядя в окно увозящего его из Москвы дилижанса, — если подумать, лицей — это не так уж и плохо, в лицее учился Пушкин». И уже очень скоро, он будет находиться в тех же классных комнатах, в которых учился гений русской словесности, быть может сидеть за тем же столом, или даже спать в его комнате! Пушкин… какая ужасная смерть, кажется, что вся Россия до сих пор кровоточит той самой раной, и кто знает, может быть уже не оправится после потери своего великого сына. Не найдет себе другого кумира, а может быть, он — Миша Салтыков — теперь держит путь в лицей, чтобы, пройдя путем гения, повторить его, восполнив потерю?
От этих мыслей кружилась голова. Миша поежился, высвобождая руку из-под плотного шерстяного одеяла, в которое укутал его перед отправкой крепостной дядька Платон. Рядом мирно посапывал получивший второе место за экзамен Ваня Павлов.
Трудно ли стать лицеистом? Надо только хорошо сдать экзамены, но Миша круглый отличник. Круглее некуда, у него превосходная память, да и соображает он быстро.Из чего будут состоять экзамены? В институте на первом месте, естественно, Закон Божий, так это же повсеместно, на втором священная история. Учитель по логике им доволен, нравственная философия — выше всех похвал, математика — только дайте позаковыристей примеры, фехтование, артиллерия, фортификация, право естественное и право римское, живопись, музыка, латинский, немецкий и французский — все что ни спроси — выше всяческих похвал!
Скорее всего, в легендарном лицее основной упор все-таки делается на словесность.
Мысль снова скользнула к недавно ушедшему из жизни Пушкину. Уже очень скоро, буквально через несколько дней, Михаил увидит лицей и будет бродить по липовым аллеям, останавливаясь на мраморном мостике или присаживаясь на изящную скамеечку. Представляя, как здесь же гулял, сочиняя свои первые стихи, юный курчавый лицеист Александр Пушкин. Стоял ли он на этом же мостике? Любовался ли Большим дворцом, Камероновой галереей, разговаривал ли с парковыми скульптурами?
Взглянув на безмятежно спящего на соседнем сиденье Ваню, Миша повторил про себя «На смерть поэта». Эти стихи — живые, не просто затрагивающие душу, а, казалось бы, вынимающие ее из груди, поразили Салтыкова с первого раза. Позже он попросил раздобывшего стихотворение мальчика прочитать ему его еще раз и записал, чтобы потом выучить.
Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один как прежде... и убит!
Одиннадцатилетний Салтыков тоже мечтал вот так когда-нибудь смело выйти против своего врага, и пасть от его руки. Или быть раненым и умирая, у себя на квартире, благословлять жену и друзей, героически терпя жуткие муки. Нравился и ореол мученичества, и «оклеветанный молвой». Да, пожалуй, стоило не умереть, а жить, не позволяя человеческой клевете и превратностям судьбы сломить твой дух. Как терпят, когда «оковы тяжкие падут» затерянные в далекой Сибири декабристы.
А еще начальником Императорского лицея служит великий князь Михаил Павлович, брат царя! Узнав об этом, матушка только что не подпрыгивала от восторга. Ее Мишенька такой умненький, такой благонамеренный, что непременно дослужится до генерала. А теперь еще у него есть реальный шанс войти в доверие к особе приближенной, да что там… родной брат царя, и кто его знает… Это ведь его приказ исполняло сейчас институтское начальство: «По примеру отправленных в Лицей в 1836 году воспитанников, назначить ныне в оный из Московского Дворянского института двух во всех отношениях совершенно достойных сего отличия воспитанников и приказать доставить их в Лицей к 10 числу мая сего года в сопровождении благонадежного надзирателя...». Итак, решено, Миша поступает в лицей — потому что это перспективно, как сказал Иван Федорович, примой путь в высшие «эшелоны власти». А там и до заветного генеральства или еще лучше министерства рукой подать.
30 апреля 1838 года Мишу и Ваню, как лучших учеников института, привели на станцию дилижансов. Огромный тяжелый дилижанс поражал своими размерами, первым делом мальчики подошли к красным, в человеческий рост колесами, оба не достали макушками до верхней части колеса. Окна в дилижансе были как на корабле — по три с каждой стороны, внутри мягкие удобные сиденья. На таком транспорте хоть в другой город, хоть в иные страны. Весьма довольный возможностью посетить столицу за казенный счет, старший надзиратель Сильвестр Жонио помог мальчикам занять их места, не забыв посмотреть, как служитель закрепляет багаж.
Путешествие из Москвы заняло три дня. Так что третьего мая они были в Царском Селе и четвертого умытые и приодетые с дороги, уже рапортовали директору лицея генералу Ф. Г. Гольтгоеру о своем прибытии. Да, в большинстве учебных заведений деректорско-преподавательский состав — отставные военные, так что все по Грибоедову:
«Я князь-Григорию и вам
Фельдфебеля в Вольтеры дам,
Он в три шеренги вас построит,
А пикните, так мигом успокоит».
Как и следовало ожидать, Салтыков с необыкновенной легкостью сдал вступительные экзамены, да так хорошо, что, если бы ему было четырнадцать, его бы запросто зачислили сразу же во второй класс. К сожалению, на момент сдачи экзаменов Михаилу было двенадцать. 21 июня вышел приказ за подписью великого князя Михаила Павловича о принятии в лицей бывших воспитанников Московского Дворянского института Ивана Павлова во второй класс и Михаила Салтыкова в первый по возрасту. После чего новоиспеченные лицеисты дружно отправились на летние каникулы по домам.
Прочитать полностью книгу "Салтыков-Щедрин. Гораций Третьего Рима" в электронном виде можно на АТ: https://author.today/work/222269
Если же кто-то желает бумажную книгу, пожалуйста, обращайтесь ко мне. расскажу где лучше приобрести и даже с автографом.