//«Зуб истории гораздо ядовитее, чем Вы думаете», – писал 30 декабря 1918 года все понявший угрюмый Блок торжествующему Маяковскому//(Яков Гордин)
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был -
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
(Тютчев)
Историк Натан Яковлевич Эйдельман (18 апреля 1930 – 29 ноября 1989). До 60 не дожил совсем немножко. Умер неожиданно, почти в одночасье… Смерть человека – это крах. Каждый раз кажется, что пережить это невозможно. Но переживаем как-то и, раненые, продолжаем жить дальше. Может, действительно предназначенное расставанье обещает встречу впереди? И это обещание уже запрограммировано в нас с рождения? Иначе как же продолжать жить?! О конечности человека Натан Яковлевич думал постоянно. А История и Эйдельман – это уже слова-синонимы. Произнесешь Эйдельман, и сразу ряд за рядом возникают декабристы, писатели, поэты, государственные деятели – выдающиеся люди России. Эйдельман был особенный историк. Его занимала не история народов, стран, а история отдельных людей, личностей. И опять не совсем так. Он не рассказывал о них – он разговаривал с ними. Вот что главное.
Он был их собеседником, он был допущен на их пир. Не всякому это дано. И даже кому дано, не всякий это выдержит. Это был человек исключительный, особенный. Я сейчас не про его гигантские знания – я про человеческие свойства. Жизнелюбие, оптимизм, обаяние, доброжелательность, человечность, неожиданность в суждениях, желание в своих поисках докопаться до сути, дойти до конца. Хотя он всегда говорил, что конца в поиске нет, и не может быть. Он много знал. И он был щедр – хотел поделиться всем своим сокровенным. Вспоминаются разные случаи, факты, события, связанные с НЯЭ, которые поражают. Ещё раз повторю – его интересовали люди, отдельные личности. Да, событие могло быть грандиозным, но он не будет его разбирать в историческом масштабе. Его занимает вопрос, почему человек поступил так, а не иначе. И он будет этим терзаться, чтобы понять человека. И доходит до сути. Вот хрестоматийный пример. Почему Пушкин не выехал из Михайловского в Петербург накануне 14 декабря.
В «Большом Жанно» этот вопрос мучительно пытается решить Пущин. И сколько по этому поводу было предположений, домыслов, даже дурацкого зайца приплели сюда. А Натан Яковлевич ответил на этот вопрос так: «Не выехал. Потому что был «другим». Как все люди, которым не дано вполне договориться и понять друг друга. Которым суждено уходить. Которые уходят». И я его ответ понимаю и принимаю. Потому что это был Пушкин, а ни какой-то К.
Нет истории без лиц – таков был принцип Эйдельмана. Поэтому, например, ему обязательно нужно было знать по именам, кто именно посылал Герцену тайную корреспонденцию. Не должно быть в истории пропавших без вести.
И вот ещё такой факт не оставляет меня равнодушной. И он очень занимал Эйдельмана. Это верность «святому братству», верность лицейской дружбе несхожих между собой лицеистов – бунтарей и карьеристов, поэтов и чиновников, честолюбцев и избравших тихую долю.
А вот такой случай. Александр Михайлович Горчаков – канцлер Российской империи, бывший лицеист, однокашник Пушкина. НЯЭ не слишком ему импонировал, но сделал положительную отметку в своих записях: «честолюбив, значит честь любит». И в его словах чувствуется личный оттенок. И такие личные замечания возникают в его книгах не раз.
Эйдельман остро чувствовал неповторимость каждого человека. И личностный тон был неотъемлемой чертой всех его произведений. Последняя его книга «Первый декабрист» о Владимире Раевском вышла уже после его кончины, в 1990.
//Не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были// (Жуковаский)