«ВЕСЬМА ПОДОЗРИТЕЛЕН В ПРОТИВНОСТИ ПРАВОСЛАВИЮ».
Личность Кательникова недостаточно выяснена, а его
“еретические заблуждения” против православной веры не
вполне определены и до настоящего времени. Несомненно,
что своим служебным положением и влиянием на других он
обязан исключительно своим недюжинным духовным
дарованиям, крепкому уму, наблюдательности, своему
знакомству, начитанности....Кательников обладал твердою
волею, был находчив, изобретателен, умен, в этом
удостоверяют все исторически известные факты из его жизни.
А.А.Кириллов, донской историк
Шли дни, сменяя события. Все свободное время Евлампий Никифорович по-прежнему отдавал изучению книг. И читал он их не кое-как, а по влечению сердца и души, с пером в руки, делая многочисленные пометки на полях книг. (В воспоминанияъ одного из родственников Кательникова указывается, что после его высылки с Дона на чердаке куреня «в коробках было до 250 экземпляров книг, все книги были прочитаны им с большим вниманием» (СОВДСК. Вып.2. С.95).“Достаточно развитой по тогдашнему времени, - писал один из биографов Кательникова, - он начинает искать решения сложных богословских вопросов: он идет по сколькому пути религиозных толкований, на котором так легко было сбиться. Какие-то связи его с Библейским обществом, кажется, усиливали в нем стремление продолжать свои занятия, которые все более и более манили своей отвлеченностью”.
Неудовлетворенный официально-церковным объяснением устройства мира и духа человека, Кательников начинает самостоятельные искания и пишет две книги религиозного содержания. Первая из них, называвшаяся «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению духа Христова», пришлась по душе церковному начальству и была напечатана по распоряжению министра духовных дел. Ее разослали во все русские епархии, академии, семинарии для изучения. Резко противоположную оценку того же министра получила вторая работа Кательникова, носившая название «Начатки с богом острого серпа на золотом венце»: ее признали еретической, вредной и запретили печатать и распространять. Эта книга явилась своеобразным политическим и духовным протестом неугомонного Евлампия Кательникова, хотя протестовал он, используя религиозную оболочку.
Кательников скоро выдвинул свое учение и образовал группы единомышленников, известной под названием секты духоносцев. Евлампий считал, что каждый человек носит в себе дух божий и каждый послан в мир сей от бога, и может проповедать слово божье, независимо от того, имеет он духовный сан или нет. Прекрасно знал содержание церковных книг, умел вести службу, Кательников часто во время богослужения принародно делал замечания станичным священникам, недостаточно точно ведшим службу. Это, конечно, не нравилось священнослужителям, сплотившимся против беспокойного есаула. Доставалось от него и светским властям. Напряжение росло, атмосфера накалялась...
Недовольный сложившимся положением, Кательников написал письмо войсковому атаману Андриану Карповичу Денисову. В нем он сообщал войсковому начальству “о происходивших в Верхне-Курмоярской станице злоупотреблениях и беспорядках”. Станичное начальство в свою очередь жаловалось атаману на буйства Кательникова. Денисов назначил комиссию во главе с генерал-майором Чернозубовым для разбора этого дела. Следствие показало, что десятого апреля 1819 года Евлампий Кательников на станичном сборе в Верхне-Курмоярской “во время вычитания начальственного указа о наряде на почту казаков, приказал писарю не читать указа до тех пор, пока станичные правителя не решат его с казаком Родиным. Когда же станичный атаман оставлял его дело до окончания сбора, то он (Кательников - М.А.) ругал скверноматерно и затем тут же на сборе причинил атаману, имевшеюся в руках палкою бой, что утверждается показанием с-под-присяги 39 человек казаков”.
По данным следственной комиссии, а она представила Евлампия Никифоровича буйным и неугомонным человеком, войсковой атаман Андриан Денисов издал предписание: “Доколе в оном решатся заведенные по доносам Кательникова и на него дела узаконенным порядком, не впущать его, Кательникова, на станичный сбор и строго воспретить вмешиваться в дела станичным правлениям принадлежащие”.
Но Евлампий Никифорович не унимался и от станичного начальства перешел на духовенство, написал рапорт “о упущении той станицы (Верхне-Кумоярской - М.А.) священно и церковно-служителями по церковному служению должностей и об отлучких их по ярмаркам”. Факты были настолько явными, что “священники Панфил, Иоанн и дьякон Никита Борисовы сами сознались...в упущении” и были наказаны Черкасским правлением.
Кательников постоянно и настойчиво боролся за чистоту нравов, смело вступал в конфликты с светскими и духовными властями, которые платили ненавистью неугомонному есаулу.
Тем временем ширился и рос круг последователей учения Евлампия Кательникова, собиравшихся вечерами в его доме. Среди прочих, активной сторонницей отцовского учения стала дочь есаула Прасковья, женщина незаурядная, обладавшая несомненным талантом поэтессы. Собрания в доме Кательникова, конечно, не остались не замеченными, и станичный атаман вкупе с полицией не преминули спросить строптивого есаула, что значит собрания, не масонская ли ложа заседает? Усмехнувшись наивности своих недоброжелателей, Кательников пояснил:
-Собрания наши не суть масонские, кои ныне истребляются, но они суть явные, законные и душеспасительные, известные и священникам”.
- К примеру, кому? - встрял станичный атаман, норовя уличить Кательникова во лжи.
- К примеру, Махинской станицы отцу Савве Пашутину и Новочеркасскому священнику Лебедеву, который и книги для чтения нам давал! - раздельно и спокойно произнес Евлампий, с удовлетворением заметив, как потускнело вспыхнувшее было радостью лицо станичного атамана.
- Где обретаетца ныне дочерь ваша Прасковья, господин есаул? – осторожно спросил полицейский.
-Уехала пятнадцатого числа! - спокойно обронил Евлампий, тронув бороду и, видя желание полицейского еще что-то спросить, отрезал: “Куда уехала - мне сие не ведомо!”
- Имею приказ господина Шумкова, - торжественно пропел полицейский чин, - разгонять ваше еретическое собрание, поскольку сходитесь вы тайно, по подобию франкмасонов!” Кательников усмехнулся, устало присел на деревянную лавку, давая понять, что подчиняется приказу, подчиняется силе. Незванные гости ушли, громко топоча сапогами. Выждав время и успокоившись Евлампий Никифорович достал чернильницу, взял перо и на листе бумаге торопливо написал дочери: “Ныне присылала полиция за тобой, Пашенька, но я сказал, что ты уехала пятнадцатого числа. Полиция получила от Шумкова приказ взять нас и разгонять тайное собрание по подобию франкмасонов, сходящихся для телесного. Дивен Бог! Это, кажется, к лучшему. Не знаю, что будет. Уведомлю, если будет позволено мне писать завтра, на святую Екатерину...” Евлампий устало посмотрел в окно: холодный ветер гнал рваные мокрые тучи, истерзанный дождями клен устало качал голыми ветвями, склонясь под напором ветра. Стоял ноябрь 1822 года...
1823 год начался с неприятностей, что было не диво, ибо многие годы в многострадальной жизни Кательникова начинались с малоприятных вещей. Из Петербурга пришел срочной почтой приказ аудиторского департамента Главного штаба, согласно которому есаул донской Евлампий Кательников был оштрафован “за учиненные им в церкви при отправлении богослужения законопротивного действия”. Петербургские чиновники приказали взыскать с Евлампия “на богоугодные заведения годовое есаульское жалованье в количестве 340 рублей”. Кроме того, войсковое начальство потребовало, чтобы непокорный есаул уплатил еще 76 рублей 60 копеек,” которые были отпущены ему из войсковых сумм во время бытности его под судом”. Приказ его Евлампию Кательникову прочитали в Новочеркасской тюрьме, куда его упекло начальство за религиозное инакомыслие и непокорность властям”.
Но ни грозный приказ из Петербурга, ни шесть месяцев, проведенных в тюрьме, “не образумили” бунташного есаула и он вернулся в родную станицу еще более непокорным, чем был до отсидки. Снова развернул он пропаганду своего учения, все новые и новые последователи посоещают его, ряды его единомышленников полнятся. В декабрьскую стужу 1823 года к его куреню прибрел урядник Бессергеневской станицы Федор Дуваров, получивший от войскового начальства паспорт для прохода на Украину. С пурги и холода озябший урядник шагнул в тепло кательниковского куреня и ощутил здесь не только тепло физическое, но и душевное. Многие часы провели они с Евлампием в согревающих душу разговорах и поняли, что отныне единого воззрения они люди. Бдительное станичное начальство заметило, что урядник Дуваров, которому надобно было идти на Украину, как на то был выдан паспорт, “священнодействовал и делал потаенные собрания” в доме опального Кательникова. Явился станичный атаман, и урядника выслали из Верхне-Курмоярской. Но настырный урядник сызнова вернулся в кательниковский курень, снова начались “священнодейства”. Тогда в дело вмешался заседатель Второго ДОнсокого сыскного начальства, арестовавший Дуварова и выславший его из Верхне-Курмоярской.
Слухи о донском есауле-бунтаре тем временем достигли Петербурга, и “высочайшей волей” императора он был требован в столицу. Войсковое начальство от радости, что наконец то избавляется от строптивцы на свои средства обмундировало Кательникова. В лавке новочеркасского купца Василия Носкина для Евлампия были закуплены синие шаровары за двадцать и шуба за семнадцать рублей, халат зеленого сукна за десять и шапка синего сукна за четыре рубля. Кроме того здесь же приобрели теплый треух за десять рублей, четырехрублевые кеньги (теплые галоши) и теплые чулки за рубль. Передав бунташного есаула “нарочно присланному фельдъегерю Седову”, войсковое начальство облегченно вздохнуло, крепко надеясь, что из цепких рук всемогущего Аракчеева Кательникову больше никогда не вырваться. Но начальство явно недооценило дипломатические способности Евлампия.
...В Петербурге прибыли поздней осенью 1824 года. С деревьев полностью слетели их летний наряд, и они смиренно стояли пасмурные и поникшие. Пасмурным было и настроение Кательникова, которому предстоял церковный суд. Грозные ортодоксы православия жестко напомнили Евлампию, что он “нечто писал против христианской религии” и предложили ему покаяться в своих заблуждениях. В воцарившемся гнетущем молчании судьи ожидали, что “еретик” Кательников начнет упорствовать в заблуждении, но он неожиданно легко согласился отречься от ереси, так как был убежден в истинах православной церкви”. Образованные иерархи предложили ему отречься письменно, и есаул покорно взял бумагу, перо и решительно начертал: “Аз, есаул Евлампий Никифорович Кательников, вижу и исповедуются от всея души и от всего сердца, что занят был змием древним диаволом, льстецом и убийцею рода человеческого: и под видом добра впал в прелесть диавола. От сего не избежали многие из святых великих угодников божиих, но после покаялися и с большею ревностию на врага своего дьявола вооружилися, и на всю его силу вражию. Таки и аз, недостойный раб Иисуса Христа, Евлампий, познав мое заблуждение и прегрешение, ныне каюся и жалею о том, и все свое написание книгу: «Начатки с Богом острого серпа в золотом венце”, с записками, при ней приложенными, отвергаю, и все мнения в ней, ложные толкования, мудрования, восхищения, видения, вдохновения и духов явления, противные святой православной церкви, для прелести изданные, как-то: книгу “Воззвание” и прочия, с их ложным учением, отвергаю и проклинаю: пред Богом же и святою церковью исповедаяся верую и исповедую, что аз теперь есмь и буду сын святыя и православные церкви и веры истинный и послушный: верую и исповедаю так, как учит мать наша святая постоянная церковь, и содержу и буду содержать, якоже она предала и научила и ее учение содержится во святой церкви. В нем мне быть и пребыть во веки молю у Господа, да пошлет мне свою благодать и силу. Аминь. И сие мое исповедание и обещание на выписку из книги острого серпа моею рукою написал и подписал есаул Евлампий Кательников”.
Об отречении Кательникова было доложено Аракчееву и тот приказал отпустить есаула на берега родного Дона. Евлампий отбыл из Петербурга, а вслед ему полетела бумага, в которой от имени графа Аракчеева говорилось: “Из беседы с есаулом Кательниковым стало известно нам об учении секты духоносцев. Они проповедуют, что имеют в себе дух божий и посланы от самого Бога. Иной у них выдает себя за святого пророка Исайю, иной за Иону, а есаул Кательников, автор книги “Острого серпа” - за святого Иоанна Предтечу, утверждал, что его рождение так же как и Предтечи, было раньше... Духоносцы проповедуют, что последние времена наступили, что Христос в духе уже пришел, что заветное число 666 исполнилось, и Антихрист уже явился. А как по преданиям церкви в последние времена пред вторым пришествием Христовым на землю должны прийти Енох, Илия Пророк и Иоанн Богослов, то утверждают, что сии предвестники его и апокалиптические ангелы уже явились для утверждения новой их религии. Антихрист называется именем Вавилона, который называется еще в Апокалипсисе.
Несмотря на сии еретические заблуждения есаула Кательникова государь император всемилостивейшие повелел представить ему свободное с его семейством жительство на Дону, наблюдая при сем, дабы не было оказываемо ему посмеяния или какого притеснения”.
...Донское войсковое начальство было крайне удивлено отречением мятежного есаула, многим чиновникам, хорошо знавшим упорство Кательникова, казалось, что это тактический ход со стороны есаула. Однако приказ всесильного Аракчеева войсковая канцелярия выполнила в точности, препроводив Евлампия Никифоровича с семьей “на свободное проживание в станицу Верхне-Курмоярскую”, а чтобы “не было ему оказываемо посмеяния или какого-либо притеснения, о наблюдении за тем предписано было, по жительству его в станице Верхне-Курмоярской, Второму Донскому сыскному начальству”....Стоял март 1825 года...
Заставив упорного есаула раскаяться донское начальство начало планомерную атаку на его последователей, стремясь и их привести к открытому покаянию. 31 марта 1815 года войсковая канцелярия получила письмо наказного атамана Алексея Васильевича Иловайского. В нем говорилось: “Поелику кроме есаула Кательникова о бывших последователях ему в признанном заблуждении урядника Дуварове и прочих, по моему предложению заведено дело, при раскаянии же ныне Кательникова можно полагать, что и вышеупомянутые последователи его, убоясь в своем заблуждении, также раскаются, то предлагаю канцелярии, не благоугодно ли оной будет сделать зависящее распоряжение, чтобы урядник Дуваров и прочие сообщники его, не отвлекая их от жительства, по предъявлении им вышеупомянутой подписки Кательникова о раскаянии его , были вспрошены чрез местные начальства и полицию, отстают ли они от последования своего бывшим умствованиям Кательникова, противным истинам православной христианской религии и буде отстают, надобно Кательникову, то взятые в том с них подписки приобща к делу, оставить оные без дальнейшего производства, следуя точной силе высочайшей воли о Кательникове. Если же кто останется иногда при своем заблуждении, о таковых не оставить войсковую канцелярию обстоятельно уведомить его: а чтобы они не разсевали своего заблуждения велеть, собрав их тогда уже под присмотр здешней полиции, наблюдая над ними”.
По этому письму войскового атамана к суду и ответу были привлечены дочери Кательникова Мария, бывшая замужем за урядником Павлом Кустовым, Прасковья, в замужеству Дубовская, урядник Бессергеневской станицы, уже знакомый нам Федор Дуваров, урядник города Новочеркасска Петр Рудаков, войсковой старшина Яков Золотарев, хорунжий Иван Бударщиков, сотницкая вдова из Аксайской станицы Анна Шрамкова и другие: всего четырнадцать человек. Процедура отречения была на редкость простой и скорой: все последователи Кательникова, следуя примеру своего вожака, “отреклись от своих заблуждения”. Чиновники с облегчением вздохнули, и только старый чиновник войсковой канцелярии, знавший Кательникова с юношеских лет, при известии об этом, тихо проскрипел:
- Хитростью сие, не таков Евлампий, чтоб отречься от того во что верит...
- Не могеть быть тут хитрости - отрезал Шумков... Но будущее показало правоту старого чиновника: отречение Кательникова и его приверженцев было своеобразной тактической уловкой...
Кательникова тем временем вызвали в Новочеркасск, в сыскное начальство, чтобы допросить его по делу о пропаже денежных документов покойного атамана Матвея Платова. Ротмистр, ведший это делом, пригласил Евлампия присесть, вежливо поинтересовался:
- Скажите, господин есаул, точно ли в 1815 года во время проезда покойного графа Матвея Ивановича Платова из Парижа в Россию потерян или сворован неведомо кем чемодан с письменными нужными делами и печатью его и воинскими знаками отличия?” Ротмистр привольно откинулся на спинку кресла, пристально глядя на Евлампия, желая уловить на его лице смятение страх. Но тот сидел прямо, ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице. Голосом спокойным и ровным он спросил:
-Для чего вам сие надобно, господин ротмистр?
От такого явно непочтительного тона офицер как-то обмяк, но пояснил вежливо:
-Охотно разъясню, господин есаул! Сие весьма необходимо для выяснения дела о полученных покойным графом Платовым и будто бы не розданных казакам, служившим в 1807 году ста шестнадцати тысяч рублей жалованья. Всего получено покойным графом восемьсот рублей, а роздано в полки только шестьсот восемьдесят!” Чиновник нехорошо улыбнулся и добавил, убрав улыбку: «Прошу вас, ваше благородие, дать показания и клятвенную подписку по сему важному делу!”
Кательников еле заметно ухмыльнулся, раздумчиво взял перо, повертел его в руки, оценивая отточенность, потом аккуратно макнул его в бронзовую чернильницу, стоявшую на столе и написал на листке желтоватой бумаги, услужливо пододвинутой ротмистром: «Иисус Христос дал заповедь сими словами: “Я вам говорю: вовсе не клянитесь ни небом, потому что оно престол Божий, ни землей, потому что она подножие, ни Иерусалимом, потому что он град великого царя: ни головою своею не клянитесь, потому что ни одного волоса сделать белым или черным: но да будет слово вам: да, да, нет, нет”. Ротмистр хмуро отпустил Евлампия…
Так и не дал Кательников ни клятвы, ни подписки ротмистру из сыскного начальства, показав принципиальное следование своим убеждениям. “Донской есаул Кательников, писал по этому поводу его биограф А.А. Кириллов, - опередил графа Л.Толстого в своем учении о неупотреблении клятвы и присяги”.
После небольшого перерыва в проповедях Кательников снова собрал своих последователей и объявил, что отныне будет проповедовать свое прежнее учение о богоносности духа в каждом человеке.
-А как же подписка об отречении? - робко и растерянно произнес кто-то из собравшихся.
-Братья! Я проклял сию подписку, потому что она ложная и ни в одном слове ее нет истины. А подписал сию подписку я под давлением силы, но истину сохранил я в сердце своем и ныне говорю ее вам. Братия, грядет Апокалипсис, грядет новое пришествие Господа нашего, исполняется число шестьсот шестьдесят шесть. В последней битве погибнуть лжепророки и слуги их, спасутся лишь истинно верующие... Помолимся братия...
- Аминь! - хором откликнулись собравшиеся...
Войсковое начальство, следившее за беспокойным есаулом, очень скоро обнаружило, что Кательников отрекся от своей клятвы, и возобновил сборища в своем курене. Евлампий Никифорович с дочерью Марией были арестованы и высланы с Дона. Императорским указом было велено “есаула Кательникова, взятого с Дона в 1825 году, фельдъегерем, исключить из списков сего войска”.
Для Кательникова начинались годы ссылки, cтраданий, годы тяжелейших испытаний...
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.