Однажды летом меня посетил такой каприз: мне очень захотелось снега. Безумно, навязчиво: изо дня в день мои мысли были о снеге. Его холод, его свежесть, кажущаяся особым запахом, его влажная податливость в руках, когда сжимаешь в комок небольшую пушистую охапочку... Конечно, дома об этом, о моей снежной навязчивости были все наслышаны. Снег мы и зимой не часто видели, а уж летом, в такую жару… Сколько же мне было? 3 года? 4?
Но это желание сбылось. Папа. У него же был мотоцикл! Однажды бабушка примчалась за мной в сад намного раньше обычного, да еще и с видом заговорщицким. И по дороге к дому на все мои «почему?» и «что произошло?» ничего не отвечала, а только улыбалась. И дома меня ждал такой сюрприз!! Снег, нарезанный большими кубиками и завернутый в пакеты, был преподнесён с таким искренним восторгом, даже некоторым благоговением, как и положено, когда то, что даришь, сам почитаешь за чудо!! Папа с мамой ездили за снегом в горы! Не представляю, как им удалось его довезти, но в тот день некая доля большого апельсина моей личности поняла, что невозможного не бывает, а другая доля раз и навсегда ПРИВЫКЛА чувствовать себя принцессой из сказки, и, наверное, впервые, и тоже навсегда – ЖЕНЩИНОЙ, пусть пока и маленькой.
Мой папа не был создан для однообразных будней. Он был, словно праздник! Праздник - это яркое впечатление, запоминающееся надолго, но тем он и плох, что заканчивается быстро, и, как правило, внезапно... Оставляя чувство грусти и утраты. А когда рядом человек такой, как праздник, то всё чувствуешь гораздо сильнее и острее, несмотря на грусть и утрату! Вот таким и был папа. Я не помню жизни с ним, лишь эпизоды. Как он возил меня на хлопок. Огромные мягкие белые горы, кучи, и он меня в них бросает, а я хохочу! Папа брал меня купаться, и не заставлял НЕ бояться воды, как мама. Такое местечко было под Самаркандом, ГЭС Хишрау, может и сейчас есть, вот туда мы и ездили. Мы приезжали туда и отправлялись в плавание. Я сидела в лодке, и не орала от страха! Наоборот, мне было чрезвычайно спокойно, и весело! Мы сидели с моим любимым медведем на руках, а папа меня фотографировал. Вот как надо кататься на лодке, если боишься воды! С папой! Мне становилось почему-то немножко смешно, я начинала хихикать, а потом безудержно хохотать, и никак было не остановиться от хохота, а папа всё фотографировал меня...
Наверное, это был единственный раз, когда мне не было страшно в лодке. Она стояла на суше.
Родители у меня были красивые оба.
Их странная любовь больше напоминала болезненные романтические отношения, чем повседневную жизнь мужа и жены. Сколько раз, держась за мамину руку, я вслед за ней летела на пункт междугородных переговоров (телефонов-то почти ни у кого не было)! Впечатались в мою детскую память мамины слова, которые она передавала папе по телефону, казавшиеся тогда совершенно заумными, а потому не имевшими смысла: «Она – копия тебя! Она – твоя копия!!»! Что такое «копия» мне долго не хотелось узнавать. Такое странное и скучное слово - пойму ли? Но я помню, как спросила об этом, и как мама объяснила.
Иногда папа возил нас мамой в разные невероятно красивые места! Например, где до горизонта рос высокий красивый тростник, рядом с котором мы все выглядели лилипутами. Из таких поездок мы привозили и букеты с шоколадными батончиками рогоза, которые в Самарканде называли «буцанки».
Бывало, что мы все уезжали к папе в Чирчик. Там тоже был дом, и двор. И кошка. И другая бабушка, Сима, которую я тоже любила. Во дворе готовили мясо и варили пиво. Пиво я не пила, но меня угощали солеными абрикосовыми косточками, которыми там было принято лакомиться под пиво.
Однажды (дело происходило в Чирчике), я сидела в пустой комнате, и она была такая не обустроенная, гулкая, с одной железной не заправленной кроватью, кошкой и приёмником. То ли родители вошли позже меня, то ли я вошла после них, не помню, да это и не важно. Я сидела на железной кровати, рядом крутилась серая кошка, из приёмника звучала музыка. Родители танцевали, обнявшись, а я смотрела на них. Потом музыка остановилась, а они – нет. Все танцевали, танцевали…
Вообще-то мой папа был танцором. Он преподавал танцы. Он преподавал бальные танцы, когда они только пришли в наши края, в Союз.
В один из приездов папа взял меня с собой встречать маму из университета. Мы поехали за ней на мотороллере. Остановились на обочине дороги, возле арыка и ждали. Я вертелась, вертелась, и в итоге свалилась прямо в арык! И как только я в него упала, вышла мама, и застала эту картину, как папа достаёт дочь из арыка. Сначала было страшно, а потом – смешно! Взял ребёнка с собой в кои-то веки, и уронил его в канаву прямо с мотоцикла! Но на самом деле он меня не ронял, я упала сама. Я ж ребёнок, я просто не могла не свалиться!
У нас во дворе тоже частенько что-то готовили, от этого было и весело, и суетно, и ароматно, и жарко, потому что от печки, которую разжигали во дворе, шёл жар. Варили икру из баклажанов. И пиво тоже. А потом вечером ужинали, уже в доме. Вот как-то раз мы сели вместе ужинать (и папа с нами), мама стала разливать чай, но, задумалась о чем-то, и вместо чашки струйка чая лилась и лилась в сахарницу. Мне стало сперва очень смешно, это ведь смешно – чай в сахар наливать! А потом – сразу грустно, потому, что мама заплакала... Всё стало как-то понятно. Чай пили молча.
Отношения между родителями портились. Они даже не то, чтобы портились, просто их, по моему тогдашнему детскому ощущению, становилось все меньше и меньше. Отношений, в смысле. Папа мог отсутствовать несколько дней, неделю, мне становилось ужасно досадно, и обидно, я скучала по нему, и я мечтала, что я смогу втолковать ему, что он НУЖЕН, что без него никак, и представляла, как буду ругать его, когда он приедет на своём мотоцикле! Что именно, какие слова я ему скажу, и как при этом буду топать ногами!... Я даже репетировала это во дворе, пока никто не видел!!
Но он приезжал, выслушивал с улыбкой, сидя передо мной на корточках, весь этот умилительный лепет маленькой козявки, и, естественно, не придавал ему никакого значения. Особенно смешными ему казались мои серьёзные топанья! Он меня не слышал. А если слышал, то не сомневался, что это мама научила. Но как можно научить человека скучать? Злиться? Радоваться? Как я хотела тогда быть взрослой! Чтобы меня заметили по-настоящему, и без натянутой терпеливой кислой улыбки, какая бывает, когда ногу отсидишь… Я не понимала тогда ещё, что не слышать можно кого угодно, и что возраст тут абсолютно не причём. Однажды, когда папа на своем мотоцикле где-то уж очень долго путешествовал, мама собралась, да и уехала далеко-предалеко. Навсегда. В Ленинград. Когда папа добрался до дома, то мамы в нем уже не было. Он не поверил сперва. А потом поверил. Пришлось… И он уехал опять к своей маме. И больше не возвращался. Несмотря на это продолжала приезжать к нам его мама, моя БабСима. И мы с бабушкой и с ней ездили и в Чирчик тоже. Почему-то папу там не заставали. Я отлично помню: для того, чтобы добраться до нужного поезда, мы спускались на рельсы, и проползали под разными другими поездами. Было страшно, но это называлось «сократить путь». Вот такие смелые бабушки у меня были! Маме я об этом никогда не рассказывала, на всякий случай, чтобы и её не напугать.
Много позже, когда я выросла, а мама о папе уже могла говорить без нервов, она рассказала, что после их расставания выяснилось, что у отца были ещё дети примерно моего возраста помимо меня. Вскоре после развода он женился, и родилась дочь Алла. Папа много писал маме. Вот что он хорошо умел – это красиво писать (откуда я знаю? Когда я стала взрослой, он вдруг и мне стал писать). Он умолял маму вернуться, и вернуть дочь. Но это всё были ничего не стоящие слова. Куда вернуться?? Кому вернуть дочь? Как-то он написал, что раз всё ТАК, то у него теперь будет своя Лена. И после Аллы родилась Лена. Однажды весной девочки, его дочки, гуляли у дома, и Алла прибежала домой сказать, что Лена упала то ли в лужу, то ли в арык. Но родители опоздали с помощью, девочка утонула.
Уже много-много-много лет спустя, когда у меня самой было трое сыновей и до чёрта жизнеубивающего опыта и похороны мужа, к нам однажды приехал мужчина с Тургеневской внешностью, Владимир Дмитриев, и сказал, что он давний друг моего отца. Аж ещё по Дому Культуры, где отец вёл танцевальную студию. И что он нашёл меня по его просьбе. Что отец по-прежнему живёт в Чирчике с женой (я не запомнила, какая она по счёту) и сыном (который немного моложе моих старших детей). У самого друга тоже молодая супруга и дочь возрастом что-то около года. Дядька показался мне интересным человеком, несмотря на его рассказы о молодой жене. С молодыми жёнами у мужиков бзик какой-то. Словно бы это доказательство всему миру, что они ещё ого-го.
Он был мастером по баянам и аккордеонам. И в том моменте жил под Москвой с этой молодой женой и малышкой, хотя борода его была совсем седая. Я подумала об их с отцом дружбе, что рыбак рыбака видит издалека. Он рассказывал об отце, и о его многочисленных детях, родившихся в браках, и внебрачных. Их оказалось куда больше, чем мы знали. И даже обнаружился сын старше меня на три года, хотя мама была его первой женой, и они оба были очень молоды на момент брака. В конце разговора этот друг почему-то сам признал, что детей у папы оказалось больше, чем он сам думал. Прям вот - рраз - в разговоре всплеснёт руками: А, я вспомнил, Даша ведь ещё, такая хорошая девушка. Ну вот на кой мне была нужна хроника деторождений папы? Ещё он сказал, что, несмотря на то, что и я, и отец - оба творческие, мы вряд ли бы нашли общий язык. Потому что я, дескать, романтическая натура, а папа более приземлённый.
В моменте этот папин друг, Владимир Дмитриев, подрабатывал в некой московской фирме, поставляющей церквям России церковную утварь. Они с водителем разъезжали по России, развозя разные церковные необходимости. В машине, доставляющей эту продукцию, всегда находилось два человека: он и водитель, который был его приятелем.
Приблизительно год спустя после этой встречи, в небольшой салон красоты, где я в моменте работала администратором, ко мне периодически стал наведываться один человек. Всегда вежливый, говорил кучу невинных приятностей, и преподносил небольшие презенты. Рядом с салоном находился офис одной из сетей православных церковных лавок. И разговорившись однажды, мы выяснили, что он – тот самый водитель, который привёз мне друга моего отца. Просто небольшое совпадение.
Так случилось, что я видела фотографии отца, когда он уже состарился. Он и в возрасте выглядел импозантно: высокий, красивый... Киношный... От папы, надеюсь, я взяла всё самое хорошее. А от мамы – самое правильное.