…После истории с голубятней настроение в доме изменилось. Анну не избегали, не игнорировали, но уже вполне разглядев ее человеконенавистнический характер, ее глумливое, неуважительное пренебрежение семьей, оставили в покое, «не досаждали» большей своей любовью, вниманием и заботой. Отгородившись от нее словно стеной вежливым, но холодным отчуждением, родные давали ей возможность жить, как она хотела, больше ничем не напоминая о родственных с ней отношениях. Мать боялась ее, старалась встречаться как можно реже, выходила из своей комнаты только когда Аннушки не было дома.
Чувствуя себя победительницей, Анна не тяготилась образовавшейся вокруг нее пустотой, злорадно ухмылялась, глядя на преувеличенно вежливое спокойствие домашних и их попытки сохранить хотя бы видимость нормальных семейных отношений. Огромная пропасть, разделившая их, очень скоро сделалась еще страшнее и невозможнее: к неприятной атмосфере, царившей сейчас в доме, добавился еще и страх. Это новое, совершенно несвойственное их дому настроение, поселилось в нем сразу после возвращения Анна с похорон любимой тетки.
…Телеграмму о болезни тетки Василисы принесли поздно ночью и Аннушка, едва развернув ее, побледнела, замерла с остекленевшими от такого горя глазами. Ни слова не говоря она ушла в комнату и через минуту вернулась с тощей дорожной сумкой. С потемневшим лицом она уставилась на мать, коротко скомандовала.
- Деньги...
Монашенка попятилась к двери спальни, достала кошелек.
...Не пересчитывая, Анна распихала мелочь по карманам, торопливо шагнула в темноту.
…Тетка Василиса была сестрой отца и единственной родственницей, с которой семья, волею печального случая, поддерживала отношения. Точнее, поддерживала их Анна. Странная была эта дружба...
…Рядиться колдунами и ведьмами, которые за немалые деньги «снимают» порчу и «родовые проклятия» с простофильных дураков, во все времена было занятием весьма модным и прибыльным. Всякого рода «ясновидящий» сброд, присвоив себе потешные звания «магистров» и «академиков» неких дурашливых «академий», из века в век изощряется в рекламе своего лукавого «мастерства». «Выдающиеся ведуны» и непонятно чьей милостью «провидцы» наперебой предлагают исцеление и избавление от всех существующих на свете болезней и жизненных проблем - были бы у «порченных» только деньги...
Тетка Василиса в рекламе не нуждалась. Ее не шутовская, не скоморошная слава давно перешагнула границы тех мест, где она жила. Монашенка, еще до первого личного с ней знакомства, уже знала о не малых талантах родни, ее силе и о том, что далеко не всегда там было всё так просто...
Василиса могла всё. Вот только радости от ее мастерства, как -то так получалось, очень часто бывало немного. Например, привороженный с ее помощью роскошный жених, растеряв спустя недолгий срок все былые достоинства, за которые его, собственно, и любили и привораживали, изменялся до неузнаваемости. Безвольный опустившийся тип спивался на глазах, бросал работу и то и дело впадая в буйную депрессию, избивал жену, тещу, весь еще недавно влюбленный в него родственный выводок, гонялся за ними с топором, тащил и пропивал не им нажитое имущество. Иногда, не выпивая вовсе, «заговоренные» мужья вели себя тихо и, стремительно деградируя, впадали в детство, начинали играть «в песочек», «машинки» и даже писаться...
Вопрос: а стоило ли за такое барахло бороться, привораживать, отдавать немалые деньги? - не раз вставал перед исстрадавшейся и горько жалеющей о своем поступке половинкой. Однако вернуть все на круги своя и отказаться от сумасбродного, прилепившегося намертво, как «банный лист», супруга оказывалось очень трудным, если вообще возможным делом: изуродованная однажды его психика больше не реагировала ни на какие, даже «хорошие», заговоры и лекарства...
Лечила тетя Васса и алкоголиков. Переставая пить, еще недавно не злой порядочный человек вдруг превращался в тирана и, успевая изувечить кого-нибудь из близкой заботливой родни, заканчивал свой недолгий век либо «на дурке», либо в тюрьме, либо в могиле...
Претензий по поводу брака в работе Василиса не принимала, отметала их категорически: она никому и никогда не обещала, не гарантировала счастья. И это было правдой.
Но верно: если бы всё у Василисы было таким двусмысленным и мрачным, ее слава едва ли была бы так велика и несокрушима. То ли под настроение (ну есть же и у колдунов личные привязанности и симпатии), то ли в силу каких-то иных, не ведомых простым смертным причинам, но умела, таки, Василиса лечить самые запущенные и не излечимые болезни. Вот за эти, пусть и редкие, но все же реальные и достоверно известные случаи, ее и уважали. Впрочем, Вассу не только уважали, но и боялись. Темные, неясные слухи о неких «василискиных капельках», которые «помогали» выяснять отношения в самых «запущенных случаях», Монашенка слышала не раз. И хотя никому из местных не удалось уговорить Вассу продать «так, на всякий случай...», это смертоносные зелье, в его реальности не сомневался никто.
Василиса была одинока: ни мужа, ни детей. И только под старость, когда вопрос о ее немалом, а, главное, очень непростом наследстве стал ребром, она заволновалась, впервые пожалев о своем добровольном сиротстве. Поискав наследников, тетка скоро оставила это занятие, понимая, что пустая формальность никогда не заменит родной и близкой не столько по крови, сколько по духу души. И уже отказавшись от всяких надежд встретить достойную преемницу, она неожиданно нашла ее в доме умершего брата.
…После женитьбы отец Аннушки не знался с родней, пресекал даже малейшие с ее стороны попытки к примирению. Правду сказать, особо настойчивыми родственнички и не были. И, не смущаясь, не оправдываясь за былое отречение, ограничивались не частыми короткими поздравлениями по случаю праздников. Ситуация изменилась после его смерти. Скорее, из вежливости, просто потому, что так требовали приличия, Монашенка сообщила о кончине мужа его сестрам, не особо, впрочем, желая их видеть. Но смерть - такая штука, когда все прежние земные обиды теряют смысл, примеряет даже заклятых врагов. Родни съехалось неожиданно много и, поплакав, провожая в последний путь «странного», но светлого своего человека, разъехалась, чтобы больше уже никогда и ничем не напоминать о себе. Исключение составила тетка Василиса. Узнав, что брат умер от рака, она сокрушенно покачала головой.
- Почему же вы мне не сообщили?
Монашенка пожала плечами.
- А кто его знал, что так получится?.. А когда спохватились, было уже поздно...
- Эка дурость! Поздно - это когда уже совсем в могиле! А эта зараза лечится!
- Он не разрешил вас беспокоить...
- А сама?! Он-то, понятно, на нас в обиде. А ты, что же?! А говоришь, что любила...
Монашенка промолчала, отвернулась, не стала объясняться, понимая всю бессмысленность и бесполезность подобных препирательств. Да, по-хорошему, этого и не требовалось. Тетка, в силу близкого родства и «профессии», отлично знавшая характер покойного, лучше чем кто-либо другой угадала - уход брата был скорее добровольным, нежели от болезни...
…Василиса уезжала последней. Занятая своими мыслями, она укладывала вещи, не обращала внимание на суетившуюся тут же невестку. Внезапно она вздрогнула: в стоявшей в углу комнаты детской кроватке что-то зашевелилось. Маленькая головка выглянула из-за не высокой спинки, уставилась в неё блестящими, как спелые маслины, глазами. Затем малышка встала на ножки, с серьезным любопытством разглядывала гостью. Василиса, пораженная совершенно очаровательным созданием, всплеснула от изумления руками.
- Ах, ты... Ах, ты ягодка, ах, ты зайчонок маленький! - Она удивленно оглянулась на Монашенку, словно не веря, что та может иметь к этому чуду какое-то отношение. - Твоя что ли?!
Монашенка улыбнулась, потянулась к дочке.
- Моя...
Василиса ее опередила. Ласково раскинув руки, она медленно, чтобы не испугать, подошла к Аннушке.
- Какая же ты хорошенькая! Ласточка ты моя... куколка ты моя ненаглядная! Ну, иди же ко мне, иди, кузнечик маленький! - Тетка поманила малышку. - Иди к тете Васе...
Аннушка почти никогда не улыбалась даже родным и терпеть не могла чужих. Ее не могли прельстить ни их яркие подарки и игрушки, ни вкусное яблочко и, пугаясь, она отвергала приставания умилявшихся ее красотой чужаков, плакала, закрывалась ладошками. Теперь же девочка спокойно разглядывала большую с кошачьим именем тетю, а потом вдруг расплылась в обворожительной улыбке, потянулась к ней ручонками. Василиса рванулась к ней, прижала к себе. Они уселись на кушетке, где еще недавно лежал покойник, и, занятые друг другом, казалось, позабыли обо всем на свете. Монашенка была поражена: она никогда еще не видела дочку такой. Словно очнувшись, наконец, от какого-то тяжелого забытья, словно выздоравливая после изнурительной болезни, ее ребенок был сейчас счастлив и весел. Тетка Василиса отложила отъезд, целыми днями не отходила от Аннушки. Со стороны это выглядело странным: родная мать не радовала ребенка так, как эта случайная, совершенно посторонняя и чужая для него женщина.
...Уезжала Василиса с тяжелым сердцем, будто с кровью отрывала от себя племянницу. Впрочем, скоро она вернулась, и Аннушка, узнавая её, заметалась в кроватке, заворковала, с жадным нетерпением протянула к ней ручки.
Радоваться такой привязанности оснований у Монашенки не было. Нет, она не ревновала дочку к родне мужа, которой та неожиданно стала ближе и дороже семьи. Но замечая стремительно выраставшее между Аннушкой и домом отчуждение, тревожилась, не знала как поступить. Обижаться на Василису она не могла, - та ни словом, ни жестом не обидела никого из них, не сделала ничего плохого, скорее наоборот. В свои приезды она учила Аннушку только добру, которое не известно почему отскакивало от маленького ее сердечка, как от стены горох. И все-таки мать вынуждена была решиться и отказать тетке Василисе в гостеприимстве. Повод был достаточно серьезным.
…Анна была некрещеной. Так получилось. И Монашенку очень беспокоил этот факт. Но что делать, если из-за болезни малышки не раз уже намеченное мероприятие срывалось, откладывалось до лучших времен. А лучшие времена, по какому-то странному стечению обстоятельств, все не наступали. Аннушка не была болезненным младенцем, но стоило только взять ее на руки, чтобы отправиться в церковь, как начиналось нечто непонятное: ребенок кричал страшным криком, синел, корчился в судорогах и, пуская ртом пенные пузыри, отправлялся в больницу, а не на крестины. Никак не связывая такие совпадения с чем-то темным и запредельным, мать решила просто выждать время, дать дочке «перерасти» и окрепнуть. Аннушка была уже школьницей, когда матери неожиданно пришла в голову счастливая мысль: покрестить Анну, взяв в крестные матери тетку Василису. Реакция родственницы была неожиданной.
- Ты вообще думай своей башкой, что предлагаешь... - Василиса потемнела лицом, отстранилась. И, не дав растерявшейся до слез невестке собраться с мыслями, выругалась. - Сама в дурочку превратилась и детей дураками делаешь. Но Анну калечить я не позволю. У нас, по счастью, еще власть имеется, и эти твои поповские штучки больше не пройдут.
- Что ты такое говоришь, Василиса?! Да разве я или церковь чему плохому учим?!
- Хватит! Ладно бы уж сама... Тебя, старую кошелку, не переделаешь, но забивать всякой чушью мозги детям - не смей! Посмотри, что выдумала - "креститься"! На дворе двадцатый век, а она все на доски свои молится! Ты чему детей учишь, полудурок?! У тебя девчонки - невесты уже, а что они кроме твоих уродцев нарисованных в жизни видели?!
На крик тетки сбежались дети и, подхватив под руки ослабевшую мать, еще ничего не понимая, уставились на расходившуюся, кипевшую от злости Василису. Старшая Аннушкина сестра, тихая и нежная как мать, краснея, шагнула вперед, загородила сестричек.
- Я бы попросила вас, тетя, не забывать, что вы находитесь в нашем доме. Кто вам дал право так себя вести?!
- А ты меня не совести! Молода еще учить меня! А в вашем доме у меня один интерес - вот она! - Тетка ткнула пальцем в стоявшую рядом Анну. - Калечить ребенка я вам не позволю! Это вам не средневековье! Посмотри на себя, образина, на кого ты похожа?! Ты - молодая деваха, тебе замуж пора, а ты, глядя на полоумную свою мамашу, обрядилась в рясу и подметаешь подолом засранные паперти.
Монашенка уже пришла в себя и бледная, как стена, показала на дверь.
- Вон! Вон отсюда немедленно!!!
- А-а-а-!!! Вот вы как! Вы так, значит?! Ну, ладно! Ну, хорошо же! Посмотрим! Я до вас доберусь! - Василиса сорвала голос, зашипела, пошла с кулаками на Монашенку. - Если я только узнаю, если я только увижу на Анне крест... Я раздавлю... я размажу твой богомольный гадюшник вместе со всеми твоими крещеными выб...
Она хотела ругнуться, когда стоявшие вокруг матери девочки вдруг начали читать молитву. Тетка внезапно окаменела, затряслась, стала ловить ртом воздух, а потом закрываясь руками, сорвалась с места, бросилась из комнаты. Аннушка заплакала.
Мать решила покрестить Анну во чтобы то ни стало, когда неожиданно нарвалась на ее отчаянное и злое сопротивление. Настаивать Монашенка не могла: к делу уже подключилась общественность. Василиса сдержала обещание: написала, разослала жалобы во все инстанции, устроила, таки, «веселую» жизнь не только семье. Выворачивая всю подноготную не только их дома, но и местного прихода, государственная карательная махина взялась за них основательно...
…Закончилась эта история благополучно только потому, что даже многочисленные с пристрастием проверки не обнаружили в их доме ничего кроме любви, доброты, чистых нежных отношений и добросовестного трудолюбия. Монашенке впору было давать орден за таких детей и их воспитание, но... Хотя свобода вероисповедания и декларировалась властями со всех трибун, она все-таки помешала торжеству справедливости: вполне заслужив почетное звание «Мать-героиня», Монашенка так его и не получила, не предав, не отказавшись от своего Христа...
...С Анной отношения не складывались. И чем дальше, тем больше. Оторвать ее от безбожной тетки не удалось. И уже не роднясь, и не привечая, Монашенка вынуждена была уступить и разрешить Анне общаться с нею. Причина была более чем серьезная - Анна грозилась уйти из дома. Не теряя надежды, что со временем все образуется, мать вплотную занялась ее воспитанием, очень скоро обнаружив, что библейский стих о свинье, перед которой не стоило метать бисера, чтобы она не попрала его своими ногами, имеете к ее младшей дочери самое прямое и непосредственное отношение. Умненькая, толковая девчушка была до безобразия бездушна и, задумываясь иногда над тем: почему так могло случиться, что в душе самой любимой её девочки не нашлось места ни для Бога, ни для людей, Монашенка не раз ловила себя на мысли, что сомневалась, а была ли та душа вообще...
…Теперь тетка Василиса умирала. Провожая убитую таким горем дочь к ней, мать с грустью думала, что если бы умирала она, Аннушка спокойно переступила бы через неё, ушла, ни разу даже не оглянувшись...
(продолжение следует...)