…Веня Балтика, убивший сына Зинаиды Ниловны, был фраер знатный. Однако его слава, шагнувшая далеко за пределы тех мест, где он, отбывая срок, чалился уже не одну пятилетку, была совсем не той, о которой мечтают и ищут. В своей среде Веня был известен как самый последний неудачник. О ходках Балтики на зону зэки слагали веселые легенды и анекдоты, которые хотя и были правдивы, однако даже близко не угадывали причин его феноменального невезения. Впрочем, для опытного психолога «профессиональная» несостоятельность Вени была вполне объяснима: призванный судом особо опасным рецидивистом, то есть особо опасным для общества преступником, Веня, по его внутренней сущности, таковым вовсе не являлся. И даже не наверное, а наверняка жизнь этого, задолбанного невероятно трагическими обстоятельствами человека, сложилась бы совершенно по другому, хорошо и правильно, прояви к нему его планида хоть однажды не злой, не подлый интерес…
...Судьба человека не имеет, к сожалению, сослагательного наклонения и, случившиеся в ней однажды события становятся частью биографии, без возможности что-либо изменить и поправить в ней.
Что, например, мог поделать со своей родословной маленький Веня, родившийся однажды на свою беду в большой и дружной бандитской семье? Осатаневшая за долгие годы безнаказанности неуловимая банда поразила даже видавших виды чекистов, когда в голодоморные годы бесчинствовала в вымирающих селах, убивала и поедала своих сограждан. Их не стали даже «брать», а перестреляли, как собак, в накрытой на месте «малине»…
...Веня, накормленный заботливой мамой, спал тогда в углу за занавеской и не проснулся даже от дикого грохота выстрелов и воплей гибнущей своей родни. Усатый опер склонился над ним, с брезгливой ненавистью вгляделся в разомлевшее ото сна розовое, не оголодавшее тельце.
Веня не видел этого страшного взгляда и черного дула нагана, которое почти коснулось его нежного виска. Он продолжал спать и видеть сны, не зная, с каким неподдельным интересом энкавэдэшники рассматривали его, везунчика, в которого отказался стрелять, трижды(!) дав осечку, до сих пор безотказный «Вальтер». Грубо вытащив из кровати, они завернули его в одеяло, кинули на телегу, повезли в приют, предоставив провидению самому разобраться с этим последним отпрыском уничтоженного под корень злодейского семейства.
...Маленький и голый он стоял посреди обшарпанной комнаты сиротского дома, ёжился от холода и безжалостных взглядов рассматривавших его глаз. Воспитатели гнушались его гладкой, откормленной на жутких харчах ухоженной плоти, даже не пытались скрыть своего отвращения и ненависти. И возможно, Веня не долго задержался бы на этом свете, не прояви он удивительно беззлобного и кроткого своего нрава. Немало претерпев от глупой и жестокой человеческой мстительности, он, наконец, вырос, не сохранив в своей душе никакой обиды и разочарования.
...Он уходил во взрослую самостоятельную жизнь, абсолютно ничего в ней не понимая…
* * *
...Обмывая первую получку и захмелев не столько от первой в жизни стопки, сколько от хороших, добрых в своей адрес слов, Веня на нетвёрдых ногах шел домой. Визгливый шум близкой драки заставил его остановиться, прислушаться. Он не был труслив, но уважая право людей самостоятельно выяснять личные отношения, прошел уже было мимо, когда страшный крик о помощи, как выстрел, разорвал спокойную тишину летней ласковой ночи. Еще один леденящий душу женский вопль окончательно отрезвил его и, не разбирая дороги, Веня рванулся ему навстречу.
...Он достиг места драки, когда она, уже сделав свое кровавое дело, развалилась.
…Молодой армейский офицер стоял, широко расставив ноги, прислонившись спиной к афишной тумбе. Веня подскочил к нему и вдруг в ужасе отпрянул, попятился: из груди раненого торчал нож. Офицер скосил на него глаза, прошептал
- Помоги... Помоги мне...
Веня, пугаясь еще больше, категорически затряс головой.
- Нет…
Офицер, понимая его ужас и свое положение, больше ни на что не надеясь, вдруг улыбнулся слабой вымученной улыбкой, закрыл глаза, стал медленно сползать на тротуар. Он умирал. Веня, совершенно растерявшийся от своей беспомощности и страха перед ножом, от осознания того, что раненный умрет сейчас не от ранения, а от его, Вени, не желания помочь, закричал. Он кричал, а умирающий, уже пуская ртом кровавые пузыри, приседал на своих непослушных ногах все ниже и ниже…
Отчаянное желание спасти человека вдруг шибануло в голову, и Веня, в горячке, подскочил к нему, вцепился в большую рукоятку, рванул на себя. Офицер дернулся, беззвучно, как сноп, завалился на бок.
Веня попятился. Он не слышал криков бежавших к ним людей, и до его оглушенного страшным происшествием сознания не скоро дошли смысл и значение обрывков слов и фраз: фронтовик… урки… ограбление... милиция... деньги... Он только сейчас заметил, что все пространство, по которому, суетясь, сновала растерянная толпа, усыпано деньгами. Кто-то предложил собрать их, и он послушно стал подбирать, рассовывать по карманам большие купюры.
...Его так и взяли с окровавленным ножом в руке, с карманами полными денег...
...Суд был скорым и неправым. Судья хотя и разобрался вполне в ситуации, но не зная где искать теперь настоящих преступников, чтобы успокоить общественное мнение, которого он, признаться, очень сильно боялся, не посмел «пойти против народа». Страна, только недавно пережившая страшную войну, хотела тишины, а еще любой ценой покончить с уголовной мразью, неожиданно вновь повыползавшей из всех своих темных щелей. Жалея совсем еще юного и невиновного Веню, судья не лишил его жизни, но «впаял» огромный срок, по-сути, сломал, искалечил ее…
…Зона встретила его не ласково. Но также как в недалеком еще детстве он сумел приспособиться к ее законам и выжить, отбыв срок от звонка до звонка.
…Он стоял у дверей колонии, не зная куда податься. Адреса «верных» людей, нашептанных сокамерниками накануне освобождения, он выбросил из головы сразу, - он никогда не был и не будет среди них своим. И стараясь не думать о своей искалеченной жизни, стал строить ее заново, начав с поиска работы.
…Вене не разрешили, согласно инструкции, вернуться в родные края, где ему наверняка смогли и захотели бы помочь, а направили в чужую неведомую сторону.
…Он не отказывался ни от какой работы, которую ему вдруг неожиданно трудно оказалось найти. Узнавая о содержании статей, по которым он сидел, кадровики опускали, прятали глаза, качали головами.
- Работы нет. Никакой...
Он обходил одну стройку за другой, но страна, все еще зализывавшая раны послевоенной разрухи, как оказалось, вовсе не нуждалась в его умелых трудолюбивых руках. Он пытался настаивать, но был однажды жестоко избит и едва не изувечен.
…Зайдя в административный вагончик одного, вновь строящегося завода, он в очередной раз развернул свою об освобождении справку. Кадровичка пробежала ее глазами, замерла, натолкнувшись на незнакомые ей статьи, наморщила лоб.
- А это что?
- Это статьи... Я сидел. - Веня сжался на стуле.
Кадровичка вскинула на него недобрые колючие глаза.
- Это понятно, что статьи. Статьи какие? - Она, не отрываясь, буравила его неприязненным взглядом.
Он неопределенно передернул плечами.
- Разве это так важно, если я хочу работать и приносить пользу?..
Его прервал визгливый голос.
- Ты мне зубы не заговаривай! «Работать он хочет»! Ты по какой статье сидел, я спрашиваю?!
- Разбой, бандитизм, убийство...
Он стал вставать и, сложив на груди синие и страшные от наколок руки, потянулся к ней. Его гнилой с редкими осколками зубов рот оскалился в заискивающей улыбке.
- Гражданочка, не бойтесь! Всё было ни так, как вы подумали!.. Я вам сейчас всё объясню... - Он торопливо полез в карман, где лежала еще одна справка об окончании им с отличием ремесленного училища.
Увидев этот быстрый жест и не поняв, и испугавшись его, кадровичка пронзительно закричала, отскочила в угол между окном и сейфом, стала «отбиваться», кидаться всем, что попадало под ее разгоряченную страхом руку. Не ожидавший ничего подобного, перепуганный Веня торопливо сгреб со стола свою об освобождении справку, попятился к двери. Выскочить он не успел. Сбежавшиеся на вопли и грохот разбиваемого стекла работяги взяли его в оборот. Вытащив из вагончика, с криком: «Бей его, ребята, пока не обоссытся!» - стали метелить, едва не убив.
…Отлежавшись за городом в одной из балок несколько дней, Веня, все еще на что-то надеясь, пошел в милицию.
Начальник местного УВД, казалось, с пониманием вслушивался в то, что говорил ему недавний зэк. Но едва тот закрыл рот, привалился грудью к столу, ощупал уже посиневшее, отечное от побоев лицо нехорошим взглядом.
- Ты что мне за сказки здесь рассказываешь?! Как это тебя на работу не берут?! А почему других берут? Ты не юли, слышишь, не юли! Не хочешь работать - с этого и начинай...
И, раздражаясь еще больше на опухшую, с заплаканными глазами физиономию, поднял трубку, набрал какой-то номер. Переговорив, судя по всему, с очень «большим» и уважаемым человеком, начальник чиркнул записку, обернулся к Вене.
- Вот записка. Отдашь ее, тебя примут...
...За все прожитые на свете годы Веня еще никогда не был так счастлив. Записка, которую он не положил в карман, а нес всю дорогу в руке, была словно выигрышным билетом с правом на жизнь. Он плакал от умиления и благодарности к суровому, не уважавшему его менту, мысленно обещая ему вернуться к правильной жизни, из которой не по своей воле однажды выпал.
…Он стоял, переминаясь, под настороженным взглядом «большого» начальника, который отодвинул от себя записку, сидел, скрестив на столе ухоженные руки. Пауза затягивалась.
- Ну, чего молчишь? - Начальник в упор, не отрываясь, рассматривал худосочную фигуру.
Пожав плечами, не понимая, что еще он должен сказать, Веня кивнул на записку.
- Я по поводу работы...
- Это я уже понял. Я не понял, зачем ты жаловаться на меня ходил?..
- Я не жаловался вовсе. Так получилось... Я освободился, искал работу...
- Я вижу как ты ее искал... - Начальник, не слушая, ухмыльнулся, многозначительно вгляделся в избитое опухшее лицо. - Я спрашиваю на меня зачем жаловаться в милицию ходил?
- Да я не жаловался вовсе! Так получилось... Мне работа нужна...
- Так почему ты не пошел работать? - «Большой» человек, по-видимому, вовсе не желал вникать в суть разговора.
- Я хотел работать! Мне жить не на что!
- А пить есть на что?
Веня замолчал. Больше не пытаясь ничего доказывать и объяснять, он стоял и ждал, пока этот человек, явно не желавший ему помочь, покуражится, но не смея отказать милицейскому чину, разрешит, наконец, идти в отдел кадров оформляться. На минуту забывшись, Веня вдруг представил себя работающим у этого, не доверяющего ему сейчас начальника. Он думал о том, как тот будет приятно удивлен, узнав, как он, Веня, умеет работать: ни один из его работников не сможет с ним сравниться, потому что никто из них не знает истинной цены простого человеческого счастья.
- Ты чего молчишь? Ты со мной уже и разговаривать не хочешь? Гордишься? Ну, ну... Только таких «гордецов» я, знаешь, где видал?! Ах ты урка... Он в милицию жаловаться бегал, что я его на работу не беру...
- Да вы меня не так поняли, товарищ! - Веня покраснел, с досадой поморщился. - Я...
- Тамбовский волк тебе товарищ! - Человек с силой отодвинул стул, стал вставать. - Не смей поганить этого слова! Твои "товарищи" там, за колючкой остались! А здесь коллектив людей, которые, в отличие от тебя и таких как ты, работают и пользу Родине приносят!
Человек вышел из-за стола, стал напротив Вени.
- Я не позволю тебе разрушать то, за что я воевал и создавал. Я не дам тебе развалить коллектив, насаждая здесь твою «малину». У нас с тобой разные судьбы и дороги. Не мешай нам жить и трудиться. - Человек тяжело задышал - И откуда вы только такие беретесь?.. И мой тебе совет: уходи... Сам уходи. А не то... У нас на стройке, знаешь, иногда случаи всякие бывают... Несчастные. То плита, понимаешь, упадет... то в раствор человек как-то не очень аккуратно свалится и не выберется... Я за своих работяг ручаться не могу - они народ серьезный...
Человек вернулся к столу, взял записку, порвал, выбросил в урну.
- А теперь не мешай... Я и так столько времени на тебя бездарно потратил...
Не дожидаясь пока Веня повернет к двери, он потянулся к телефону.
- Мне начальника УВД... Соедините. Да, жду... Алло! Это я... Ты кого прислал?! Да, приходил... Ах, оставь, пожалуйста! Работа ему нужна... ага, как собаке пятая нога... Да не отказал я! Протрезвеет, - тогда поговорим... А ты как думал?! Ну что ты как ребенок, ей-богу?! Человек, который хочет работать - идет и работает... Лодырь, мразь - ищет отговорку и виноватых. Да ладно, чего уж... Ну, бывай. Да присылай, конечно, будем трудоустраивать... Всегда рад помочь...
Как будто окаменев, Веня еще несколько секунд ошеломленно смотрел на сидящего перед ним человека, который, ничуть не смущаясь, не пряча глаз, поглаживал большие белые свои ладони, ждал, когда он уйдет. Постояв еще мгновение, Веня медленно повернулся и, не слышно прикрыв за собой дверь, ушел.
…Он, наверное, не поверил бы и очень удивился, узнай, что так унизивший и обидевший его сейчас человек, был, в сущности, не таким уж плохим. Всю жизнь работая, он действительно создал одно из лучших в городе строительных предприятий, собрав в нем крепкий, сплоченный благородной созидательной идеей коллектив. И когда его, передового руководителя передового отряда единомышленников, чествовали, выбирая и выдвигая во всевозможные президиумы, депутаты и делегаты, он очень гордился этим, страшась когда-нибудь потерять. Он был одним из немногих людей, для которых такие понятия как «социалистическое соревнование» и «переходящее знамя» не были пустыми словами, а, наполненные конкретным содержанием и смыслом, делали жизнь особенно осознанной и полнокровной. Он был требовательным порядочным высокоморальным человеком, который в жизни руководствовался только возвышенными гуманистическими принципами. Но которые, однако, не распространялись на людей, даже однажды оступившихся. Он придерживался того мнения, что предавший однажды, предаст снова, и, вполне доверяя расхожей мудрости, что «сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит», презирал уркаганов, даже бывших и «завязавших», не веря, не жалея, не сочувствуя им. Далекий от Бога этот преданный партии трудяга не щадил себя, созидал для людей материальные ценности, безжалостно разрушая в их душах ценности духовные и истинные. Оберегая коллектив от разлагающего влияния всякого рода «асоциальных элементов», ревностно следя за чистотой рядов своих пролетариев, он отказывал от имени государства несчастному человеку в работе, искренне полагал, что поступает правильно. Вновь загоняя уже однажды оступившегося на скользкую дорожку, он только радовался, узнавая потом, что тот вновь на ней поскользнулся... Вполне признавая любовь к людям главной настоящей ценностью, он как-то уж очень по-своему понимал ее. Он был одним из тех далеко нередко встречающихся образчиков, которые любя человечество в общем и целом, не любили в нём никого конкретно и в частности. Готовый к жертвенности, ложась «за народ» «на амбразуры», он безжалостно отталкивал протянутую за помощью и особо в ней нуждающуюся несчастную руку, брезгуя и презирая ее. Он хотел заботиться только о людях благополучных и состоявшихся, не признавая людьми всех прочих. И горе тем, кто, выпав однажды из общего благополучного круга, встретит на своем жизненном пути такого вот борца за народную идею...
* * *
...Деньги, заработанные на зоне, закончились.
Веня, так и не сумев устроиться в новой жизни, оказался перед фактом - средств к существованию больше не было. Боязливо оглядываясь, он рылся ночами на помойках и, жуя собранные очистки, совершенно не представлял выхода из этой жуткой ситуации. Он нуждался не просто в сочувствии, но в деятельном участии, которого нигде по какому-то немыслимому закону подлости найти не мог. Засыпая на лавочке под высоким и уже холодным небом, он все думал, думал, пытаясь найти способ не пойти на дно. И кто знает - зачем гадать? - как сложились бы обстоятельства, не подари ему его несчастная судьба новой роковой для него встречи.
…Они столкнулись лицом к лицу, и сокамерник, сосед по нарам, искренне обрадовавшись, почти силой затащил его к «хорошим» людям «отметить событие».
Его почти ни о чем не спрашивали, угадав обычную, в общем-то, для чьих-то «крестников» ситуацию. Подливая в стакан, они кормили порядком оголодавшего кореша, философствуя «за жизнь». Когда общая, вступительная часть гостеприимства была закончена, пахан задумчиво уставился на высокую бутыль мутного первача, вздохнул.
- Вот ты, Балтика, сидишь сейчас и жрешь колбасу... - Он кивнул на тарелку с аппетитными ломтиками, которых Веня, налегая на картошку с килькой, деликатно не касался. - Нет, нет, ты ешь! Это я ни к тому, чтобы тебя попрекнуть. Ты же знаешь, воровское братство - это святое. Мое - это твое; и я, твой товарищ, твой, заметь, старший товарищ, можно сказать, брат, не могу и не буду ничего жалеть для тебя. Жри, жри, здесь ты можешь себе это позволить. Мы - это тебе не те «товарищи», которые сидят на трибунах и трендят о равенстве, братстве и каком-то там «взаимном уважении»...
Пахан досадливо поморщился, отмахнулся на попытку Вени вставить слово.
- Ты мне не рассказывай, не надо... Я жизнь прожил, и сыт этим ихним «братством» во как... - Он чиркнул себя пальцем по горлу. - Мне тебя, парень, жаль. Что тебе та, ихняя жизнь? Нет, это я ни к тому... Вольному, как говорится, воля. Хочешь к ним? Валяй! Иди, не держим. Но вот ведь какая штука... А хотят ли они тебя? Вот ведь в чем вопрос. Ты к ним стремишься, их уважаешь, а пришел к нам. И нашу колбасу жрешь. Жрёшь и осуждаешь, осуждаешь и жрёшь. Да, сиди ты, сиди! Ни к тому я. А к тому, что никого нельзя осуждать. Все под Богом. И сегодня я срок мотаю, а завтра, может, он, тот чистенький, который мною брезгует, сядет. Все мы - люди, все - братья, и всех нужно, ну не любить, ладно, не любить, не уважать, а помогать. Правильно я говорю?
Веня, уже захмелевший от тепла, еды и крепкого непривычного пойла, согласно кивнул. Пахан ухмыльнулся
- Вот ты, Балтика, во всем со мной соглашаешься. Но только ты же первый и иуда. Да, да, не спорь! Ты уважения к себе просишь, доброты... Ты лижешь сапоги тем партейным «товарищам», лебезишь перед ними и готов на все, выпрашивая подачки. Ты хочешь быть с ними ровней. Ты прилепиться к ним хочешь. И всё, что они ни прикажут, будешь исполнять. Даже предавать. Они, по твоему мнению, «чистенькие и правильные». А вот если я тебя о помощи попрошу, ты мне откажешь. Ты не поможешь ни потому, что не можешь, а потому, что брезгуешь. Ты считаешь нас, твоих товарищей, с которыми ты бок о бок столько лет баланду жрал, грязью. И вот сейчас ты сидишь с нами, жрёшь нашу колбасу, а сам не уважаешь... Вот они ваши «принципы»! А ведь ребята, чтобы купить для тебя эту колбасу, которую ты жрешь, «дело» делали. И не попрекают тебя. Вот они сидят, молчат. Ты разве хоть слово от них услышал? Нет. Это только я, твой старший товарищ, который эту колбасу не зарабатывал, а тоже ем, потому что знаю, здесь никто мне её в укор не поставит и насмехаться над тем, что я голоден, не будет, могу тебе это сказать. Но и я, в отличие от тебя, им не откажу. Если они попросят, скажут: «Брат, помоги!» - душу мою им отдам, потому что уважаю. Да и много ли они просят?.. Так, мелочь... подать, поднести...
Пахан ткнул пальцем в сидевших рядом с угрюмыми страшными рожами подельников.
- Они герои! Они дело делают и своих товарищей, особенно тех, которые нуждаются, не обижают, не предают.
Веня, уже изрядно опьяневший, вдруг заплакал и, приняв «на грудь» последний стакан, отключился.
...Его подняли среди ночи, затолкали в машину, повезли «на дело», в котором он, по их словам, захотел участвовать.
…Они уже давно приметили эту небольшую скромную базу. Это была одна из тех хитрых «сокровищниц», где отоваривались партийные «слуги народа». Почти ежедневно приезжавшие сюда персональные авто, соблазнительные коробки, в мгновение ока исчезавшие в недрах их салонов и багажников, красивые женщины, выходившие в уже новых шикарных шубах и манто, давали достаточно оснований надеяться на хороший «улов», если к делу подойти «творчески», с умом...
Успех «мероприятия» был, казалось, гарантированным: команда подобралась что надо. Веня, включенный в нее в последний момент, нужен был всего лишь как «лишние руки», которые не могли помешать в выносе огромной добычи…
Они просчитали все до мелочей. Им не хватило самого малого - наблюдательности...
...Расслабленные от предвкушения первоклассной добычи - товара, который все выносился и вывозился, они как-то не обратили внимания на одно маленькое, но весьма существенное в их деле обстоятельство: на базу уже давно ничего не завозилось. Отсутствие такого важного элемента как разведка, сыграло с ними злую шутку. Они не знали, что эту «точку» руководящая номенклатура уже давно решила перенести в другое место. И пока это место готовилось, фонды старого, без дополнительного пополнения, продолжали неторопливо «распределяться».
К тому времени, когда банда была готова, ничего ценного в намеченном ею объекте уже не оставалось. Дирекция базы была озабочена теперь лишь одним: как скрыть огромную недостачу разворованного ею имущества от ревизоров, которые вот-вот должны были появиться здесь.
...Банда сработала даже красиво. Без шума и кровопролития (сторожей просто связали), она в считанные минуты отключила сигнализацию, вынесла «ценности», загрузила их в машины, исчезла.
...Веня, хотя его нестерпимо мутило и он раз за разом отворачивался, чтобы сблевать, работал как все в цепочке, принимал и передавал коробки. Ему было плохо: еда, добытая «товарищами», не пошла ему впрок. Проклиная себя за то, что «повелся» на такое «гостеприимство» и не сбежал от них, он продолжал грузить, сплевывать тягучую тошнотворную слюну.
Он отошел к окну, в очередной раз срыгнул, полез в карман за платком, чтобы утереться. Неловко захватив его всей пятерней, он вытащил вместе с ним уже мокрую от слюны справку о своем освобождении и, боясь вновь запачкать, положил ее на низкий подоконник, собираясь переложить.
Громкий шепот пахана: «Всё, баста, сваливаем отсюда, ребята!» - отвлекли его и, так и оставив свою «визитку» на самом видном месте, он ушел вместе со всеми.
…Директор базы, узнав, что ограбление уже давно ограбленного им самим объекта не шутка, не жестокий в его положении розыгрыш, потерял от счастья сознание, а потом, глядя на пустые стеллажи, где еще недавно, имитируя сохранность вверенных ему ценностей, стояли забитые мусором и строительным хламом ящики, заплакал горячо, искренне, взахлеб...
…Веню, отработав его связи, взяли быстро. Но на вопросы следователя, кто были его подельники и куда делся из коробок украденный товар, он ответить не мог. Во-первых, потому что не уважал предательства, а, во-вторых, он действительно не знал, куда исчезло ворованное барахло.
...Милиция, конечно же, не гестапо. Но и там иногда «допрашивать» умеют. Применив к Вене недозволенные, не гуманные методы, правоохранители не добились от него желаемых признаний, передали правосудию.
Директор базы, получивший вместо ожидаемой «вышки» новое солидное повышение по службе, юбилейную медаль и звание «Заслуженный работник торговли», выступал в суде в качестве свидетеля. И хотя он почти любил этих, по сути спасших его бандитов, на вопрос судьи, что заслуживает, по его мнению, подсудимый, грозно насупился, потребовав для Вени-«отщепенца», посягнувшего «на самое святое, что есть у советского человека» - «социалистическую собственность», самого сурового наказания. И, примени его суд, в истории Балтики можно было бы смело ставить точку. Сумма ущерба от пропавшего имущества совершенно определенно тянула на статью об «экономической диверсии», а потому судьба незадачливого фраера, попавшего под нее, была однозначно предрешена. Уже ни на что не надеясь и, подставив свой почти «замазанный зеленкой лоб» под новый и последний удар судьбы, Веня неожиданно получил от нее ни с чем не сравнимый, просто сказочный подарок.
…Чудеса на свете все-таки случаются. Но самое поразительное в них заключается в том, что случаются они, как правило, именно тогда, когда их меньше всего ожидают. Чужая душа потемки. Но иногда даже в ней, в этой дремучей темноте, живет, не умирает крохотный росток, казалось бы, безвозвратно утерянной человечности.
…История первой ходки Вени на зону получила неожиданное продолжение. Умиравший от тяжелой болезни уголовник, решил вдруг покаяться. В подробном письме Генеральному прокурору он описал один давнишний факт своей биографии, который имел прямое и трагическое отношение к судьбе Вени. Бывший урка в мельчайших подробностях рассказал главному Прокурору страны, как много лет назад, пытаясь ограбить фронтовика, он с подельниками в завязавшейся драке убил его, вогнав в грудь трофейный тесак. Он в деталях описал этот, по случаю доставшийся ему эсэсовский нож, и, зная, что по его делу был осужден какой-то совсем юный парнишка, просил Генпрокуратуру исправить хотя бы сейчас, через столько лет, ужасную судебную ошибку и реабилитировать невинно осужденного человека.
К ее чести Прокуратура отреагировала на полученное заявление весьма оперативно, провела скорую и добросовестную проверку. Однако она опоздала. К тому времени, когда готовилось постановление о Вениной реабилитации, он уже выступал фигурантом в новом уголовном процессе.
…В милиции, прокуратуре и судах работают тоже люди, среди которых встречаются и порядочные. Вене повезло. Вполне разобравшись не только с трагическими обстоятельствами его первого срока, но и с причинами, повлекшими второй, правозащитники не обошли вниманием и руководителей, принимавших участие в судьбе бывшего заключенного. Любитель «чистых» отношений - «большой» человек, который по просьбе милицейского начальника последним «трудоустраивал» Веню, - лишился привычного места в президиумах, и вместо очередной правительственной награды, получил «строгача». Его еще долго «полоскали» с самых высоких трибун как наиболее несознательного и вредного, дискредитирующего власть и высокое звание коммуниста, «элемента».
История Вени, получившая неожиданно широкую общественную огласку, нашла свое отражение даже в специальных правительственных постановлениях. Теперь кадровиков обязывали(!) трудоустраивать лиц, отбывших наказание, отслеживали выполнение ими законодательных актов, пресекали ничтожные попытки их игнорирования.
...В судьбе же самого Вени удалось мало что изменить. Симпатизировавшие ему суд и государственный обвинитель при всем желании не могли не принять во внимание его участие в ограблении базы. И даже учитывая связанные с этим непростые обстоятельства, все-таки лишили его свободы, дав по самому минимуму. Однако даже эти недолгие несколько лет Веня едва пережил. Его спасло внимание и участие совершенно незнакомых людей, писавших ему со всей страны. После освобождения у него больше не было проблем с трудоустройством - теперь он мог работу даже выбирать...
(продолжение следует...)