Личность Кательникова недостаточно выяснена, а его
“еретические заблуждения” против православной веры не
вполне определены и до настоящего времени. Несомненно, что
своим служебным положением и влиянием на других он обязан
исключительно своим недюжинным духовным дарованиям,
крепкому уму, наблюдательности, своему знакомству,
начитанности....Кательников обладал твердою волею, был
находчив, изобретателен, умен, в этом удостоверяют все
исторически известные факты из его жизни.
А.А.Кириллов, донской историк
В первом же русском городе, встреченном Кательниковым на пути возвращения на родину, он увидел деревянную триумфальную арку, увитую цветами и украшенную огромной надписью: “Храброму российскому воинству”. Россия торжественно встречала своих славных сынов - победителей Наполеона. Сто триумфальных арок было воздвигнуто в городах, лежащих на пути возвращения россиян из достославного похода в Париж. Полк за полком возвращались донцы в родные станицы...
Вернулся в свою Верхне-Курмоярскую и Евлампий Кательников. Здесь ничего не изменилось, так же тихо и величаво нес свои светлые воды батюшка Дон, так же горбатились под жарким южным солнцем казачьи курени, ладно скроенные из смолистых сосновых пластин. Евлампий шагнул в свой курень “из тополевого лесу” и сразу попал в окружение своих детей, по которым так скучал на чужбине. Раздав привезенные гостинцы и отобедав в кругу семьи, Евлампий Никифорович уединился в отдельной комнате и принялся разбирать привезенные из Западной Европы книги. Годы пребывания за границей изменили Кательникова. Если до Отечественной войны, он, как записано в формуляре, умел читать, писать, “знал отчасти арифметику, историю”, то после возвращения из заграничных походов Е. Кательников знал уже “несколько по-немецки, по-французски и по-польски”, и в дополнении к сему знал “несколько по богословию, географии, физике и поэзии”. Все этим знания были достигнуты самостоятельными занятиями. Это был уже широкоэрудированный человек с самостоятельным взглядом на жизнь и все жизненные проблемы. «Жизнь западная, резко отличавшаяся от жизни русской, по-видимому , сильно отразилась на дальнейшем развитии Кательникова: она усилила в нем врожденную любознательность и жажду знаний», - отметил биограф Кательникова донской историк Иван Платов.
С возвращением на родину Кательников начал сбор материалов по истории донского казачества, скрупулезно изучает исторические исследования Болтина, опрашивает старожилов, тщательно выискивая исторические и этнографические материалы по прошлому Дона и родной станицы. Накопив значительный материал, он садится за составление “исторического сведения” о Верхне-Курмоярской станице, касаясь попутно и общедонских проблем. “Весь вообще донской казачий род есть российский природный, - пишет Кательников, даже вшедшие в него некоторые калмыцкие, татарские, греческие и турецкие племена, через смешение изменились совсем в русский род”. Кательников на мгновение оторвался от рукописи, посмотрел в окно: свирепый зимний ветер неистово гонял по улицам тучи снега, озорно раскачивал деревья, сиротливо прислонившиеся у нахохлившихся куреней. Стоял декабрь 1818 года.
“Донцы-верховцы”, - продолжал писать Кательников, - могут быть признаваемы в происхождении из той части России, где употребляют слова: што, чаго, яго и подобные им вместо: что, чего, его. Болтин написал, что царь Иоанн I переселил на Дон мещерских казаков: быть может, что они первые поселены в верховых юртах. Донцы-серединцы могут быть признаваемы из тех россиян, где разговор подходит к правильному русскому. ...Донцы-низовцы, купно с донецкими, примечаются происходящими от России Малыя. Слова до ныне употребляемые: нема, хиба, був... и проч. то свидетельствуют.” Кательников перечитал написанное, остался доволен и сверху первого листа обозначил название первой главы: “Происхождение донских казаков”.
На следующий день он начал главу об истории родной станицы. Перо его бойко бежало по бумаге, строчки ровно ложились на желтоватые листы: “Во многих юртах находятся лесные луки, именуемые зимовниками. Есть и у нас лука зимовная... Зимовое становище сие или стан находился не подалеку Красного высокого яра, стоявшего над левым берегом Дона, по которому яру и назван Курман яром верхним”. Кательников подумал и, сделав отметку, внизу листа писал пояснение: “Татары, ежегодно прикочевывая, имели на сих ярах праздники свои и торги, а потому слово курман или кирмаш значит ярмарку или торг”. Сделав пояснение, Кательников вернулся к основному тексту и продолжал: “По пространству займища, по множеству лесных отрогов, служивших защитою от неприятельских набегов и розысков, набралось к стану сему казаков гораздо больше, нежели к прочим, так что когда построили они становую избу, находилось в ней четыре односумства, составляющие по двадцати, всего восемьдесят человек. ...Очень скоро станица сия умножилась и имела зимовник свой в другой зимовой луке, что близь Есауловского рубежа. Сей зимовник отделился и сделался Зимовейскою станицею, что ныне Потемкинская... Петр Великий, заведши линию Царицын-Качалинскую, все станицы, состоящие на них по Дону, в числе том и нашу, назвал городками и дал им, для обороны от неприятеля пушки...”
Первоначально на Дону жили только мужчины. Но “жизнь холостая вскоре сделалась скучною многим” и казаки “стали доставать себе жен, или по добровольному согласию, или по обыкновению татар, увозом от своих соседей”. Евлампий вспомнил свои беседы об этом с казаком Сергеем Поскребалиным и продолжал: “Быть могло сие в других станицах, у нас недолго только до Петра Великого начали жениться. Старуха по прозванию Карпушиха (бабка нынешнему Сергею Поскребалину), жившая 95 лет и умершая до сего за 50 лет, была достата из России и находилась в стану третья только женщина, а вторая Чебачиха. Кто такая первая женщина, неизвестно...
Доставши девушку, нареченный жених с невестою, вступая на сбор в станичную избу, помолясь богу, кланяются на четыре стороны и друг другу говорят: “Ты, Настасья, будь мне жена!”. Невеста, поклонившись ему в ноги, отвечала: “А ты, Гаврило, будь мне муж!” и целуются при поздравлении общем. Потом живут вместе и рождают детей. Поссорившись до того, что не захотят вместе жить, муж выводит жену на сбор и отказывает: “Вот честная станица, она мне не жена, а я ей не муж!” Отказанную тут же может взять другой казак, прикрывши со своею полою и сказать тоже:”Ты, Настасья, будь мне жена!” и проч. По прибытии в станицу попа хотя и венчались, а по построении церкви хотя венчались уже и правильно, но развод делался тот же до 1750 года”.
В тот вечер Евлампий Никифорович на одном дыхании написал еще об играх казаков (“гулебных компаниях”), о местной торговле, строительстве Одигитриевской церкви в родной станице, старинных и современных обычаях и нравах курмоярцев, о наводнениях и пожарах, несших беды и разорения казакам.
Прошел день. Кательников скрупулезно обдумывал следующую главу и в другой вечер снова засел за свое «историческое сведение”, на сей раз подошел через главы “Правление и суд”. Нетерпеливо походив по комнате, он сел за стол, мгновение помедлил и решительно заскрипел пером: “Когда начался поголовный выбор атаманов, и кто был первый атаман, неизвестно, только в старину охотников в атаманья не было. ...Примечательно, с 1775 года стали сказываться охотники, то есть желающие. Причина тому не иная, как открылось в народе тщеславие...отчего делались партии по фамилиям и при выборах случались брани и драки за насеку”. Свеча, стоявшая слева от Евлампия, слабо потрескивала, пламя отбрасывало на стенку мощную тень склонившегося над столом Кательникова, который подробно описывая, как “партии” казаков бились в бескровных схватках каждая за своего атамана.
Евлампий встал, живо представил, как выбирали станичных атаманов в Верхне-Курмоярской станице, заулыбался, затих, вспомним старое. Потом, вернувшись к бумагам, перешел к описанию суда у казаков. “Сказывают, - быстро записал он, - что во времени Ермака Тимофеевича и после того за важные делал, как-то,: за измену по службе государевой, или общественной, равномерно за осквернение себя блудодеянием, исполняли решительный приговор: в куль его да в воду! За средние преступления: за огульство, воровство, за несоблюдение постов - секли плетьми. За шалости, и когда стали быть заповедные леса и луга, за несоблюдение станичных приговоров, штрафовали напоем, ибо общую продажу вина поставляли выгодою в барышах. Когда приговор “в куль да в воду” уже не существовал, то, до 1780 года, у пойманных в блудодеянии обрезывали платье выше колен и водили парою связанных по станице, а потом на сборе секли плетьми. До 1801 года за воровство водили на веревке по станице с поличным, поток секли плетьми и отправляли без очереди на службу”.
Как грамотного человека, Кательникова интересовали его предшественники в родной станице. “Письменных людей не бывало, - с грустью записал он следующую мысль, - рубежные записи писывали черкасские и верховые письменные казаки. 1723 года виден на записи, подписавшийся старинный писарь Федор Попов: он есть того попа сын, который с Волги приплыл по Дону. Но при нем и после него в получении пакетов и колодников, пересылаемых по станицам, давались от есаула деревянные рубежки по числу штук. После Попова долгое время письменных не было, а потом показался у нас письменный человек Никифор Ермолаевич Кательников”. Евлампий довольно улыбнулся, вспомнив отца...
С особым тщанием и охотой работал Евлампий Никифорович над главой “Царские слуги”. “До 1775 года, - писал он, - был такой обряд: по выступлении казаков в поход, при составлении полка, полковой командир назначался от войскового атамана, а есаулы, сотники и хорунжие выбирались в полковом кругу голосами из тех знатных людей, кои храбростию против неприятеля были известны. ...А отличные наездники славились по полкам под именем “царских слуг”, кои и полковыми старшинами быть не соглашались: они имели крыльщиков своих из охотников. На сражениях всегда отделялись на крыло и выезжали на перепалки. В памяти у наших стариков первый Захар Петрович Морковкин дел недавно умершему сотнику Исаю Герасимову. Когда Петр Великий блокировал Таганрог и во взятии его нашел препятствие, известился, что Стенька Разин мимоходом разорял его трижды. Потребовал найти из Донского войска такого казака, который наиболее с Разиным бывал в походах. Такой казак оказался Морковкин... Морковкин рассказал ему, как самовидец и участник, обо всем подробно... Государь жаловал его донским полковником (войсковым старшиною) и возложил ему на шею золотую медаль, сказавши: “Жалко, что не успели тогда из Степана Разина сделать великую государству пользу, и жалко, что он жил не в мое время”.
...Еще несколько долгих декабрьских дней и вечеров работал над своим историческим описанием Евлампий Кательников. Прекрасно зная тему, он точно и подробно описал казачью одежду восемнадцатого века: отдельную главу посвятил хлебопашеству, скотоводству, рыболовству, описал леса, луга, охотничьи угодья Верхне-Курмоярской станицы. 31 декабря 1818 года, просветленный и гордый за свершенный труд, он поставил последнюю точку в своем повествовании. Труд этот, и ныне не потерявший своего значения, как редкий источник по истории Дона восемнадцатого - начала девятнадцатого веков, был опубликован в газете “Донские войсковые ведомости” в 1860 году. Три года спустя его перепечатал журнал “Чтения в императорском обществе истории и древностей российский”. Материал кательниковского исследования был столь интересен, что в 1886 году Областной войска Донского статистический комитет издал его отдельной брошюрой. Предисловие к ней написал историк Иван Попов, отметив, что «Кательников первый из казаков коснулся в начале настоящего столетия жизни Дона с бытовой стороны, т.е. вопроса, имеющего глубокое значение». Год спустя журнал “Исторический вестник» отмечал, что эта работа Кательникова “являет большой интерес”. Ныне исследование Евлампия Кательникова является библиографической редкостью. Но всего этого в те поры не знал Евлампий Никифорович, вполне довольный свершенным трудом.
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.