Кирилл Аваев
-Недавно, - начал Лева, - я присутствовал на банкете, посвященном прибытию в наш город одного очень известного политического деятеля. Кого именно, сказать не имею права, но дело не в имени. Сам я попал туда случайно. Там были и другие известные политики. Я со многими беседовал, дискутировал, выпивал и вот что узнал: на следующих выборах в Думу победит Партия Продажи Родины! Программа ее такая: после прихода к власти она предлагает Соединенным Штатам купить Россию - целиком. Цена - каждому нашему гражданину по миллиону долларов. Если сто пятьдесят миллионов жителей помножить на миллион, то получится сто пятьдесят триллионов долларов: сумма вполне реальная для Америки. Конечно, там еще предусмотрены комиссионные для организаторов –несколько триллионов, но это вообще мелочь. На борьбу с нами они извели куда больше, а тут они не просто побеждают нас раз и навсегда, а еще и получают в придачу одну шестую часть суши со всеми нашими лесами и полями. Дело выгодное, и они согласятся. Причем не обязательно сразу рассчитываться: каждому россиянину открывается счет в каком-нибудь американском банке, и на него начисляется миллион. Нам, кроме миллиона, дается американский вид на жительство: мы можем жить здесь и дальше, но законы теперь будут американские, и главное - мы не будем иметь права голосовать. Управлять нами будут они, из Вашингтона. А мы - хочешь, здесь живи, хочешь, поезжай куда-нибудь со своим миллионом. Хотя въезжать свободно в Америку, скорее всего, нам запретят. Ну и черт с ними. Руководители Партии Продажи Родины не сомневаются, что наберут процентов девяносто девять на выборах. Против будут только те, у кого миллион и так есть... - Лева замолчал, озирая слушателей. Первым нашелся Федор:
-Хм... А как же раньше до этого никто не додумался? Я, если что, «За»! А правда, есть такая партия?
-Есть! Я лично знаком с Генсеком и Председателем Политбюро!
-А почему те, у которых миллион есть, откажутся? Им же второй дадут! Вот им плохо!
-Плохо! Сейчас они - миллионеры, а когда у всех будет по миллиону, то они со своими двумя кто будут?
-И я – «За»! - поддержал идею Витек. - А американцы согласятся? С ними-то согласовали? Может, цену сбавить? Мне бы и полмиллиона хватило!
-А я буду против! - заявил Виктор Лаврентьевич.
-У тебя есть миллион?
-Нет, просто я считаю...
-А, у тебя нет миллиона, но есть патриотизм! Ты не о себе, а о России думаешь! Вот из-за таких мы и останемся опять нищенствовать!
-Да подождите Вы, Федор! При чем здесь патриотизм, Россия? Не Россией единой жив человек. Дело в другом. У нас и так страна воров и бездельников, а если всем дать деньги, вообще никто ничего делать не будет. Что мы будем тогда есть, пить?..
-Вот пусть америкосы и думают, что нам привезти поесть и выпить, чтобы заработать у нас наши миллионы!
-Так вы свои миллионы пропьете и проедите и опять будете нищими!.. А потом всеми вами американцы будут управлять, как стадом...
-А сейчас нами управляют, как кем? И Вами, кстати, тоже? Или Вы не из нашего стада?
-Из вашего! Я нахожусь в вашем стаде. Территориально. Но я понимаю, что - часть стада, и не желаю при этом быть его частью... Я - один из стада, но не баран, как ты!
-Баран?! - соскочил с нар Витек...
-Это всего лишь образ...- пытался смягчить удары Виктор Лаврентьевич...
Оттащить Витька от Виктора Лаврентьевича у Левы с Федей не получилось. Порядок в камере навела охрана, слегка побив всех четверых по черепам и ребрам. Арестанты спокойно просидели до ужина, поели, Федя с Лаврентичем покурили, и все легли спать.
-Завтра - моя очередь рассказывать, - вместо пожелания спокойной ночи сказал Виктор Лаврентич.
Виктор Лаврентьевич Козлов, очкарик откровенно ботанического вида в сильно поношенном сером костюме и галстуке, был начальником вычислительного центра. Он появился в камере за два дня до Левы, и хотя повязали его совсем в другом районе города, а протокол составляли совсем другие, не знакомые с Левой представители правоохранительных органов, он получил свои пять суток за то же, за что и Лева. С той лишь разницей, что Виктор Лаврентьевич действительно валялся на остановке общественного транспорта пьяный, ругался матом и приставал к гражданам. Справедливости ради надо сказать, что он имел на это веские, с любой, пожалуй, точки зрения, основания. Кроме точки зрения Гражданского Кодекса Российской Федерации, конечно: не любил Козлов В. Л. граждан. Причем не именно граждан родного города, Российской Федерации, или какого-нибудь там Союза Независимых Государств, или только русских, или каких-то других за то, что они не любят русских... Он не любил людей вообще. Человека как биологический вид. Причем, «Не любил» - очень неточная формулировка. Его чувство к людям вообще, скорее, было ближе к ненависти.
В школе Витя Козлов всегда был отличником, так как мама, отведя его в первый класс, сказала: «Надо учиться хорошо!», а он, по неопытности, поверил. Учеба давалась легко, что позволило ему в младших классах возвыситься над сверстниками. Взрослые его иначе как вундеркиндом не называли. Родители им гордились: вся прихожая Витиной квартиры была увешана его грамотами и дипломами за победы в различных олимпиадах и интеллектуальных конкурсах. Витя не сомневался, что его одноклассники, все до единого, мечтают стать такими же успешными, как он, ночи не спят, зубря программу, чтобы завоевать хоть малую часть его заслуг, но, конечно же, не догонят его до конца жизни - настолько легко все ему давалось. Позже он почувствовал, что олимп его так высок, что сам он, находясь на вершине, стал простым смертным даже не виден, а потому и не интересен. Сверстники половозрели, дружили, дрались, влюблялись, воровали, попадались. Некоторые даже разводились, бросая собственных детей, а Витя по-прежнему с легкостью осваивал параграфы и факультативные курсы. Повзрослев, он не перестал быть отличником. Он продолжал получать от жизни отличные оценки, грамоты и золотые медали, тогда как удовольствия получали от нее совсем другие.
В середине восьмидесятых Виктор Лаврентьевич работал лаборантом вычислительного центра в институте, выпускником которого и был. Молод, красив... Явную мышечную доходяжность с лихвой покрывали высокий рост, утонченные черты лица, правильный нос с умными очками посередине и, конечно же, костюм... Он был у него один, но другого и быть не могло, другой мог появиться только после смерти этого. Аналогия напрашивается сама: это была его судьба, вторая его половина, с которой он прожил целую жизнь, никогда не расставался, и только смерть кого-нибудь из них могла их разлучить. Даже когда на коленках появились пузыри, он простил это костюму, как прощают любимой жене превращение попки в седалище... Этот настоящий австрийский костюм Витя купил в Белоруссии за две свои зарплаты. Тогда он был на старте своей карьеры математика и, увидев его, висящего в захолустном магазине рядом с десятком других, ничуть не хуже, начал, как и положено математику, беспристрастно просчитывать возможные варианты... Он был шикарен и, бесспорно, австрийский. Бирку «Австрия» в то время подделать уже могли, а вот повесить ее в совдеповский универмаг - еще нет. Радоваться внезапно свалившемуся на него счастью - в родном городе такой стоил четыре его зарплаты на барахолке, причем, вполне вероятно, с поддельной биркой, - мешало одно обстоятельство: из покупателей в магазине он был один... Перед окнами магазина, как машины по шоссе, шли нормальные советские граждане. Каждый- в своем ряду, не сталкиваясь со встречными и внимательно глядя себе под ноги, пролетали они мимо открытого Виктором Лаврентьевичем Клондайка по своим делам, явно более значимым, чем разница в две зарплаты лаборанта ВЦ, помноженные на уральский коэффициент... Действительность не совпала с его представлениями о ней, и он стал не торопясь с этим разбираться.
Костюм он купил после того как понял: этот настоящий австрийский дефицит, за который задавят в очереди соседнего с домом, в котором он жил, универмага - когда выкинут, здесь никому не нужен, так как стоит он четыре местные зарплаты. На барахолке за четыре тоже никто не берет.
Не надо думать, что костюм был важен для него сам по себе или на покупку его подвигла возможность задешево показаться дорогим, напялив на себя настоящую «Австрию». Торговать им он тем более не собирался, а просто понимал, что на него надвигается собственная свадьба, и решил, что если ему удастся сэкономить на костюме, то это и будет то светлое, что он будет потом вспоминать об этом событии спустя годы. В ту пору он наконец-то обзавелся женщиной. Его Светка была высока, крупна и длиннонога, у нее была квартира, где они с Виктором и жили. Ему сожительство с ней не очень нравилось: Светка была не совсем в его вкусе, а кроме того, он тогда уже сделал свое главное открытие в области математики, имеющее также и огромное прикладное значение: длина ног всегда прямо пропорциональна стервозности. Но уйти от нее он не мог, так как собственная женщина, кроме прочего, давала ему в первую очередь осознание того, что он не хуже других, хоть и умный. И жизнь его уже не казалась загубленной на корню ради самой никчемной и низкооплачиваемой из всех наук. Если к этим исходным данным прибавить еще и то, что средства контрацепции в те годы продавались в основном в республиках Прибалтики, несложно было посчитать, что свадьба будет скоро. Костюм пригодился, как и вычислил математик. А дальше все происходило обычно: Светка стала еще толще и глупее, стала краситься в самые не любимые мужем цвета, а квартира, которая когда-то казалась главным ее преимуществом, превратилась в тюрьму. Виктор Лаврентьевич стал пить - для удовольствия, от безысходности и в знак протеста одновременно. Дочка интересовала его мало. Во-первых, она была жутко похожа на Светку, а во-вторых, рано научилась говорить: «А вот и папа - алкоголик с работы пришел...» Пил Виктор Лаврентьевич всегда один, так как друзей, или просто приятелей, с которыми приятно выпить, у него не было. Пил в родном вычислительном центре, совмещая это с работой. Постепенно всю работу центра он взял на себя, делая работу всех остальных уволившихся сотрудников, и со временем превратился в отшельника. Посреди огромного города было помещение, в котором с утра до ночи находился вечно пьяный человек в уже несколько лет не стиранном костюме. Он был одновременно и незаменим, и никому не нужен. Незаменим, потому что только он мог в одиночку делать работу всего центра. А не нужен, потому что работы у этого центра не было. Начальство ничего не имело против его пьянства на работе, так как знало, что пьет он в ожидании достойных его ума научных задач. С другой стороны, его очень ценили за наплевательское отношение к деньгам, он ни разу не задал вопроса: «Когда же, наконец, выдадут зарплату за октябрь прошлого года?», пил он, хоть и постоянно, но мало, не закусывал вовсе, покупать новый костюм в ближайшие годы не собирался. Ел раз в день, когда приходил с работы, а так как в это время он был пьян, его не волновало, откуда жена берет продукты и деньги на себя, дочь и другие семейные расходы, хотя и догадывался, что она регулярно ставит перед своей конторой вопрос о своевременности выплат.
Но такой образ жизни не был обычным опусканием в глубины алкогольной зависимости, как считали окружающие. Он хотел быть отшельником и был им, хотя и оставался среди людей. Существовал он все там же: в обычном городе, переполненном обычными людьми, но жил далеко отсюда, в своих мыслях и теориях, которые, опять же никого не интересовали. Он понял все о прошлом, наверняка знал все о будущем и жил этим знанием, тогда как окружающих больше всего волновало, когда он бросит пить, возьмется за ум и наконец-то станет счастливым, начав зарабатывать деньги, соразмерные его интеллекту. Тогда как он был глубоко несчастен в первую очередь потому, что ни разу не смог объяснить ни одному человеку, что не может быть счастлив среди этих людей, целью жизни которых является в первую очередь достаток. Его ограниченный аналитический ум, раскрепощенный алкоголем, пришел к пониманию самой главной, как ему казалось, истины. Причем пришел самым первым.
Поняв со временем, что людям его знание не нужно, он обратился к умным людям, и вот, три дня тому назад, от них пришел ответ, суть которого была в том, что Российская Академия Наук существует вовсе не для того, чтобы заниматься бредом отдельных ее граждан, после чего он и испытал жгучее желание поваляться пьяным на остановке, пристать к гражданам и сказать им, что он о них думает. И именно матом.
(Продолжение следует)