Книга «Скитания», написанная создателем жанра метафизического реализма Юрием Мамлеевым, выходит впервые. Это история вынужденной эмиграции писателя и его жены в США.
Издательство: «Альпина нон-фикшн»
Огромный авиалайнер, как закупоренное чудовище над облаками, прорывался к Нью-Йорку. Андрей Кругов оглядел салон: на миг его поразило какое-то как бы затаеенное напряжение в кабине пилота. Но мысли были далеко. «Вот и конец, — подумал он. — Впереди новый мир. Иная жизнь. Только сам я в ней пока еще прежний. Московский. И Лена. Но та жизнь отрезана».
Он поглядел на жену: «Мы ведь вроде еще не старики; чего там, тридцать семь лет — ерунда... И на Марсе можно начать жить сначала, а тут как-никак земля, люди, Соединенные Штаты, серьезная страна, все привычное...»
В этот самый момент возле самого его уха раздался оглушительный хохот и кто-то резво, по-поросячьи, хлопнул его по спине.
— How are you? — неистово крикнул, глядя на него, огромный, толстый, седой человечек в черном костюме. Он представился пастором из Аризоны. Его круглые голубые глаза стеклянно смотрели на Андрея. Но рука его автоматически опять хлопнула Андрея по спине.
«Да что он, в самом деле! — возмутилась про себя Лена. — Прицепился... Ну и взгляд! Так только корова смотрит на математические формулы».
— How are you? — вновь рявкнул священник и, не дожидаясь ответа, побежал дальше по салону, похлопывая пассажиров по спинам.
Многие отвечали ему, быстро и не глядя на него:
— Thank’s. I am fine.
Пастор почему-то все время весело указывал на свои огромные наручные часы, тыча пальцем в циферблат, точно хвастаясь.
— Это он так выражает свою расположенность и гостеприимство, — на странном русском языке объяснила Андрею рядом сидящая дама. — Он догадался, что вы русские.
— А ты чего сидишь? — шепнула Лена Андрею. — Хлопнул бы тоже его по жирной спине... Ну да ладно, бог с ним...
...Самолет внезапно пошел на посадку, словно мифическая птица, опускающаяся на Луну. Удары, толчки, гул, грохот... А потом еще взрыв аплодисментов. Нью-Йорк, ХХ век, 70-е годы! Приземление прошло на ура.
Андрея и Лену должны были отвезти в гостиницу — вкупе еще с несколькими советскими эмигрантскими семьями, решившими переменить жизнь. Крошечный автобус трясся по бесконечному шоссе, унося во тьму и неизвестность. До самого Нью-Йорка было еще видимо-невидимо.
«Вот мы и в Новом Свете, на другом полушарии, — подумал Андрей. — Ну и ладно, ничего особенного. Дома как дома. Маленькие, правда. Где же небоскребы?»
— Ну и как твои ощущения? — тихо спросил он у Лены.
— Я будто на Луне. Но это интересно, — ответила ему жена.
— Почему на Луне? Что здесь необычного? Дома, машины, люди...
— Тьма необычная. И воздух. Неужели ты не чувствуешь?
Минут через двадцать автобус остановился на улице в центре Манхэттена у тридцатиэтажной гостиницы мрачноватого вида. Впрочем, парадное светилось каким-то бешеным огнем. Надо было выгружаться. Было десять часов вечера по американскому времени.
Они вышли, пошатываясь. Вдруг из ржавых канализационных решеток в нескольких местах клубами повалил пар, как будто под землей был не холод, а адская жара. В ту же минуту где-то совершенно в стороне (хотя в голове Лены все это слилось в какой-то невообразимый хаос) раздался истошный, надрывающийся, но по-машинному, вой, словно вопила сама сталь, — то была полицейская машина. Грохот, лязг, вой, пар, крики на чужом языке...
— Ну и ну, — Лена заглянула в глаза Андрею.
— Это вам не тихая Вена, — поправила Лену эмигрантка из Киева. — Здесь динамика. Жизнь.
Быстро перетащили вещи в холл, к дверям лифта. Здесь эмигрантов ждали обычные формальности (проверка документов и прочее). Андрей успел выбежать за угол и ахнул: перед ним стоял стоэтажный Эмпайр-стейт-билдинг, он узнал его по фотографиям. «Странно, почему он не такой высокий, по впечатлению от фотографии он гораздо выше», — застыв, разочарованно сказал про себя Андрей. Разочарование в могуществе человека мелькнуло в душе Андрея. Но пора было возвращаться в гостиницу.
Лифт. Медленный подъем. Круглое лицо негритянки.
Комнату им выделили большую, попросторней, чем в Вене. Но грязноватую и неуютную. В углу — обшарпанный телевизор. Рядом — две кровати. Уголок ванны. Пустяки, жить можно. Лена и Андрей, смертельно уставшие от перелета и двухчасовой тряски в автобусе, решили сразу лечь и выспаться. Лена прижалась к Андрею. Они уснули почти мгновенно.
— Почему здесь так много тараканов? — вдруг сказала Лена среди ночи.
Андрей пробормотал сквозь сон:
— Что? Тараканы? Какие тараканы? Спи.
Несколько раз за окном во тьме повторялся тот же полицейский вой, но их сознание было уже там, где не было никаких звуков.
«Он умел заставить плясать даже камни». Как Сергей Дягилев покорил Европу русским искусством Читайте также
2.
Наутро было весело и шумно. В кафе, внизу бедной эмигрантской гостиницы, царил хаос — толкотня, горячие сосиски, кофе, куча эмигрантов. Английская речь, которую не разобрать. Было много «цветных». В общем, атмосфера в целом была довольно приятная.
Перед этим, пару часов назад, к ним в гостиницу заглянул некто Джим, сотрудник Толстовского фонда — довольно потертый, худой человек. Он свободно говорил по-русски и, узнав, что Андрей и Лена Круговы остановились в номере , позвонил им туда по внутреннему телефону.
— Я, — предупредил он, — должен отвезти вас в Толстовский фонд; я буду сопровождать вас, поскольку вы совсем не знаете города. Ваша семья единственная получила направление в Толстовский фонд.
...Андрей поехал один, без Лены. Ехали в длинном синем автобусе довольно хищной конструкции. Пришлось стоять: рабочий день, утро. Джим спросил:
— Кто вы?
Андрей ответил, что он вообще поэт и писатель-неконформист и что его стихи, эссе и небольшие рассказы распространялись в Москве путем самиздата. Джим ничего не ответил и долго молчал. Андрей объяснил еще раз: все, что он писал, — вне политики, это... ну как сказать... почти сюрреализм и официально это невозможно было опубликовать, да он даже и не пытался. Считал это делом безнадежным.
Джим задумался, а потом вдруг сказал:
— Поверьте, я очень хочу вам помочь... Но вы должны знать, что тут, в Нью-Йорке, если вы будете умирать, вам не подадут даже стакан воды. Удачи!
И он куда-то растворился, доведя, однако, Андрея до дверей Толстовского фонда...
В Толстовском фонде Андрея встретили сдержанными улыбками.
— Мы получили письмо из австрийского ПЕНклуба. Они подтверждают, что вы писатель, — сказали ему.
— Да, они даже перевели кое-что, — упомянул Андрей. — Для австрийского журнала.
— Но мы не слышали о вас по «Свободе». И в наших газетах тоже, — сказал один из клерков фонда.
— Меня читали в Москве, — возразил Андрей.
— Хе-хе. Итак, первые шаги на свободе, молодой человек, — прохрипел из угла старикан совершенно непонятного вида. — Америка! Поздравляю. Вы смелый человек.
Сдержанно ему вручили небольшую сумму денег — на жизнь, и нужно было за это расписаться. — Привыкайте, пожалуйста, — произнес клерк. — А через неделю приходите и поговорим серьезно. Сколько вам лет?
— Тридцать семь.
Через полчаса, отуманенный клерком и фондом, Андрей очутился в своей гостинице, в кафе. Лена уже ждала его там.
— Ну как?! — выдохнула она.
Андрей рассказал, а потом добавил, что какая-то приятная дама спросила его, православные ли они, и что он ответил, что естественно.
— Сейчас главное — искать друзей, — торопливо пробормотала Лена. — Они многое разъяснят. Ведь Ростовцев здесь уже три месяца. И Генрих Кегеян — с месяцок. Вот странно — увидеть здесь людей, которые оттуда, из той твоей жизни, да еще друзей, которых столько лет знаем.
Андрей заметил:
— Надо еще пройтись по адресам, которые дали в венском ПЕН-клубе...
Лена словно не слышала.
— Смотришь из окна и не поймешь, где ты. На Марсе, что ли... — махнула она рукой.
После полудня они вышли из кафе.
Первое, что они увидели, очутившись на улице, была огромная седая женщина, которая среди прямолинейной толпы медленно шла, устремив неподвижный взгляд в помойный бак вышиной почти с нее. Справа, на другой стороне, онеподвижились две закутанные в какие-то полуодеяла фигуры.
Юрий Мамлеев
Фото: из личного архива
Взгляд нищей почти парализовал Лену; глаза у нее были голубые и кожа белая, но взгляд — тяжелый, настолько тяжелый, словно весь помойный бак был заполнен золотом, а она медленно шла к нему, чтобы вобрать это золото в себя, съесть его. Такое впечатление сложилось у Лены. Но женщина подошла и с тем же тяжёлым взглядом стала рыться в каком-то гнилом тряпье, объедках и пустых консервных банках. Во взгляде ее появилось двуединство.
— Ну вот, надо ей подать, — шепнул Андрей.
Но Лена так оцепенела, что ей и в голову не пришло подать Христа ради, ибо старая женщина эта сама подавляла ее своим чудовищным взглядом, и сказать ей слово было так же странно, как обратиться к персонажу произведений Брейгеля или Босха.
— Не обращай внимания, — заметил Андрей. — Она, может быть, не нищая, она просто ищет... Пойдем на Пятую авеню, видишь там храм?
— Это не храм, а банк, — ответила Лена. — Посмотри: видишь, написано. Он просто похож на храм.
И они двинулись в сторону банка. Мимо быстро проходили люди, как-то искусственно энергичные. Из-под ног у Лены возник дым: черно-серый, клубящийся, он охватил ее снизу. Воя полицейских машин уже не было слышно.
Наконец они прошли мимо тех закутанных фигур, определить которые было вне всякой возможности.
— Да это сумасшедшие, — прошипел Андрей Лене. — Уже настоящие сумасшедшие. Не как та старуха. Я вижу по глазам — это уже клиника...
— Да, да, я помню, кто-то в Вене говорил, что сумасшедших, если это не богачи, не держат в Америке в больницах, потому что лечить дорого. Вот они и ходят сами по себе...
Одна закутанная фигура пошевелилась, но, казалось, ее движение оторвано от всякого существования. И, наряду с безумием, в глазах у нее Лена увидела безнадежность, но настолько мертвенную, что непонятно было, почему этот человек еще живет, хотя бы формально. В глазах другого была ненависть, ни к кому не обращенная, но вместе с тем огромная.
— Скорей, скорей. Мимо, — испугалась Лена и схватила Андрея за руку. — Туда.
Через десять минут они оказались на узкой улице, но витрины ее ослепляли звездами драгоценных камней, алмазов, бриллиантов, золота, светились, как луны, и все это растянулось бесконечной дорогой в змеиный уходящий ряд, конца которого не было видно. Лена взглянула на табличку.
— Говорят, — сказала она, — это самая богатая улица в мире. Или одна из самых богатых. Здесь столько богатства, что можно, наверное, купить солнце.
— Короли всех времен нищие по сравнению с этим, — добавил Андрей.
И они свернули на другую дорогу. Там возвышалась церковь, католический храм.
— А вот, наконец, и церковь, — сказала Лена. — Но выглядит странно посреди небоскребов. Такая нелепая, ее и не видать.
...Однако нельзя было забывать о запланированном на сегодня деле: заехать по адресу, который им дали в Вене (номер телефона был неизвестен), — может быть, там смогут чем-то помочь. А потом уже погулять где-нибудь, скажем, на Бродвее. К вечеру же их ждали в своей гостинице старые друзья по Москве: художник и эссеист черного юмора Генрих Кегеян с женой Любочкой и поэт-неконформист Игорь Ростовцев.
Довольно уверенно они нырнули в подземную пасть сабвея. Но тут же ошеломились: в нос ударила невероятная вонь, словно им в лицо дохнуло гниющее, смрадное чудовище. А затем вонь как будто притихла, приелась, тем более что оглушил грохот, беготня, вид старых, потрепанных вагончиков, исписанных бог знает чем, и опять какой-то непонятный вой. Людей было множество, разных: белых, черных, цветных, и все они куда-то неслись.
Влезли в вагон. Туда же вошли двое полицейских; они были так вооружены, что Лена испугалась. «Что такое, война, что ли, началась?» — пронеслось у нее в голове. Парни были увешаны радиоприборами, пистолетами, автоматами, дубинками и ножами. У Лены закружилась голова, она даже не видела никогда вместе столько оружия. Глаза полицейских были сосредоточены, как перед атакой. Лена посмотрела на лица людей — вроде бы спокойные, привычные, никто не удивляется. Но сама никак не могла преодолеть страх и тревогу. В мозгу стоял этот истошный вой сирен на улице. «Определенно, ощущение, будто началась война», — подумала она.
Вышли через три остановки; вроде бы все спокойно, вдруг резкий свист, и потом движение, бег в какой-то далёкой стороне платформы. С облегчением выбрались на солнце. Сердце Лены билось, но в то же время не без наслаждения: остались живы.
Увы, адресата не оказалось дома: квартира была как мертвая. Пришлось вернуться ни с чем, и скоро они оказались на Бродвее. Торговые рекламы прыгали, лезли друг на друга, вопили: «Покупайте, покупайте! Ешьте, ешьте! Пейте, пейте!» Среди толпы разгуливали какие-то странные, необыкновенно толстые, но болезненно, личности, которые еле передвигались, и глаз их почти не было видно. Лена захотела заглянуть одному такому в глаза, даже чуть нагнулась, чтоб посмотреть снизу, но ничего не увидела, кроме блеска пустоты. Два-три раза какие-то худые, субтильные молодчики цеплялись к ним, что-то прося на невообразимом английском языке. К повторяющемуся вою сирен Лена никак не могла привыкнуть.
Решили заглянуть в простую пиццерию, просто выпить соку. Цены были непомерно высокие для них. Но все-таки уселись за маленьким столиком. То ли от невыносимой жары, то ли от грохота, то ли бог знает от чего, люди здесь были не в меру возбуждены и жадно ели и пили. Потные зелёные бумажки-доллары так и мелькали в воздухе.
— Money is honey! — прокричал им пожилой мужчина за соседним столиком и подмигнул.
«А они ведь очень простые, эти американцы, — подумал Андрей. — Но надо искать тех, к кому я приехал — интеллектуалов, профессоров, писателей... Первый этап — американский ПЕН-клуб. Хорошо, что у меня рекомендательное письмо из Вены. Завтра же — туда».
— Андрюша, — начала Лена. — Ну как, что ты скажешь? Мы не погибнем?
— Ну что ты. Какая ерунда. Мы же приехали сюда не на погибель.
— Как ты уверен...Но все-таки как-то страшно из-за неизвестности.
— Надо быстро во всем разобраться, — ответил Андрей.