Все люди добрые в деревне готовились Рождество встречать, а почтальонка наша, Иринка, пребывала в расстроенных чувствах, у неё пропало письмо, очень важное, на её взгляд, письмо. Искала, искала, всю деревню оббежала, а оно никак не находилось…
Любовь до икоты
Иринка Симонина работает у нас почтальоном, давно работает, как школу окончила, так никуда и не уехала. Да и куда ей было уезжать, если она до икоты была влюблена в Мишку Вдовина, Мишка – красавец под два метра ростом, после института к нам приехал, инженером работал, вся техника была в его ведении, а Иринка удумала заполучить такого парня. Только куда уж ей, рыженькая, в конопушечках вся и ростика полутораметрового. Мишка, конечно же, всерьёз к ней не относился, бывало, зайдёт она в контору, а он подойдёт к ней, надвинет кепку на глаза и спросит:
- Ну что, Иринка, друг мой вечный, не принесла ли мне любовного письмеца?
Иринка вынырнет у него из-под руки, выскользнет из дверей и подумает: «Письма любовного ждешь? Фиг тебе, а не письмо…» И чешет дальше.
Иринка знала, что Мишка положил глаз на новенькую училку, которая по осени в деревню приехала, строгая, в клуб не ходит, всё с ребятишками да с ребятишками, с горы с ними катается, как маленькая. А Мишка только ходит кругами, намёки делает, а близко не подходит, знать ждет с её стороны первого шага.
И вот как раз в канун Рождества Иринка получила почту, стала письма разбирать и похолодела вся, она увидела письмо, адресованное училке. Так-то ничего бы особенного, она городская, мало ли кто мог ей написать, но вся печаль Иринки заключалась в том, что письмо-то было местное. И адрес написан печатными буквами. А кто ещё здесь мог ей написать? Понятно кто. Мишка! Значит, решил сказать ей последнее слово, мол, или, или, или выходи за меня, или я уезжаю…
От предположения, что Мишка может жениться или хотя бы уехать из деревни у Иринки заныло под ложечкой и опять приключилась эта противная икота. В том, что это письмо не должно дойти до адресата, Иринка ни одной минуты не сомневалась, а потому забежала домой, пивнула молока с краюшкой чёрного хлеба, торопливо достала письмо и сунула его под стол, надёрнула скатерть, чтобы было не видно, и побежала дальше.
Любовь без проблемы
Вернулась, когда мать уже была дома, а брат, девятиклассник Лёнька, убежал гулять. Почаевничала с матерью для вида, перемыли с ней косточки деревенским, и Иринка юркнула в свою комнату. Закрыла дверь, включила музыку и приподняла скатерть. Письма под столом не было… Мелькнула мысль: котёнок? Полазила на четвереньках, посветила фонариком, письма нигде не было. Похолодела, представляя, что письмо нашла мать, начнутся расспросы, что да как, чего доброго, ещё из любопытства и прочитает. Стараясь казаться спокойной, вышла на кухню:
- Мам, ты письмо тут не брала?
- Какое письмо?
- Какое, какое? Голубое, с зайчиками…
- А мне оно на кой? У меня своих вон писем целый шкаф, шлёт твой папаша, не ленится, лучше бы денег побольше слал, а то у людей праздник, а мне и на стол поставить нечего… Эх, Ирка, Ирка, скажи мне, зачем ты в почтальоны пошла? Ехала бы к отцу, он бы там тебя куда-нибудь пристроил, всё-таки город…
Но Иринка уже не слушала её, она опять юркнула в свою комнату, снова полазила под столом, потом взяла сумку, перебрала все, оставшиеся в ней бумаги, и тяжело вздохнула, ей стало казаться, что письмо она никуда и не клала, просто подумала его дома оставить и не оставила. «Так что? - размышляла она. – А ничего, скорее всего, я его у кого-то на крылечке оставила, вместе с газетами. Найдут, так не отдадут… Хотя, смотря кто найдёт…»
Иринка накинула на плечи материну просторную фуфайку, нашла на печке подшитые ещё отцом валенки, сунула в них ноги и выскочила на улицу, услышав вслед:
- Вот шальная, когда и угомонишься… Выходила бы замуж, становилась большухой в доме, и мне бы полегче…
Но дочка уже не слышала её причитаний..
Внимание Иринки привлёк дом Мани-Проблемы, в нём ярко светились все окна, мелькали тени, было понятно, что первой звезды никто ждать не собирается, праздник уже набрал обороты. Она отряхнула на крыльце снег, обмела голиком валенки, хотела постучаться, но калитка удивительно легко открылась, и Иринка шагнула в тёмные сени. Её тут же подхватили сильные мужские руки и потащили за стол, она отбивалась, но мужчина прилип жарким ртом к её холодному уху:
- Не рыпайся, не рыпайся, красавица, я не волен, хозяйка велела…
Ей уже протягивали стакан, наполненный до половины:
- Пей, не выкобенивайся, не вино, а горький мёд, Димка привёз, солнце моё!
- Маня, ты письма на крылечке не видела? Я по ошибке вместе с газетой положила…
- Вон твоя газета, на тумбочке, смотри сама…
- Нет ничего…
- Так и не было… А ты чего к нам пришла-то, полюбопытствовать? Завтра разнесёшь по всей деревне, что у Мани опять новая проблема… Так вот передай всем, что нет у меня никакой проблемы… Замуж я выхожу, замуж! И уезжаю, хватит мне хвосты крутить у здешних коров… Так всем и передай!
Иринка, еле отбившись от назойливого Маниного кавалера, выскочила на улицу.
По прозвищу Гадвей
Куда ещё? Вспомнила, что долго искала извещение бывшему председателю, у которого в деревне было странное прозвище – Гадвей, вреден был, много людям зла причинил, вот кто-то и наградил его таким имечком. Надо зайти, мало ли…
Гадвей открыл быстро, словно ждал кого:
- А, это ты свиристелка… А я сына жду, неужели не приедет, наверное, опять стерва его заартачилась… А ты чего по ночам вынюхиваешь?
- Да ничего я не вынюхиваю, письмо у меня исчезло…
- Важное?
- Важнее не бывает…
- Вот я завтра скажу твоей начальнице, вылетишь с треском…
- А вам легче от этого станет? Побойтесь Бога, праздник же…
Она вышла и услышала, как Гадвей с треском захлопнул калитку.
Иринка бездумно брела вдоль деревенской улицы, куда ещё? А если Гадвей и в самом деле сообщит начальнице о пропаже? Что будет? Она остановилась рядом с полуразвалившимся домом, который по самые окошки врос в огромный сугроб, в этом доме жила Евгения Фёдоровна, маленькая сухонькая старушка, у неё примерли все дети и даже трагически погиб внук, но она не сдавалась на милость жизненным обстоятельствам, продолжала жить, запасала дрова, сама таскала воду из обледеневшего колодца и, что больше всего удивляло Иринку, выписывала районную газету и кучу разных журналов.
В окнах было темно, но Иринка решила постучать. Хозяйка не поинтересовалась, кто это барабанит в калитку в такой поздний час, открыла сразу. Обрадовалась:
- А я думаю, кто это про старуху вспомнил? Заходи, милая, заходи, это тебя по работе послали стариков поздравлять? Спасибо!
- Да нет, Евгения Фёдоровна, я письмо ищу, случайно вам вместе с журналами не положила?
- Нет, не положила, ты не думай, что я глупая, я бы обязательно заметила и поняла, что не моё… Нет, милая, ничего не было… Да ты не расстраивайся, отдадут твоё письмо, обязательно отдадут, люди у нас хорошие… Прощай, милая, прощай, лети дальше…
Иринка вернулась домой, обратила внимание, что братец сидит надутый, как мышь на крупу:
- Признавайся, это ты моё письмо стырил? Отдай немедленно!
- Почему это оно твоё? И почему ты его на пол бросила? Это моё письмо. Я его Маргарите Михайловне написал, у нас в классе игра такая была, мы поменялись адресами и писали друг другу поздравления. Мне Ленка написала, а я учительнице. Теперь она без поздравления осталась…
Но Иринка уже не слушала его, она вышла на улицу и расхохоталась до икоты.