Наступающие новогодние праздники ни капельки не радовали Кольку Сыроежкина. Да и чему было радоваться? Закончилась, улетела в тар-тарары его беззаботная молодость, которая, если честно признаться, и так подзатянулась. В последний день уходящего года Кольке исполнилось тридцать пять.
Помощник хренов!
И именно за неделю до праздника Люська сказала ему свое решительное: «Прощай!» Ну ладно бы, сказала и сказала, говорила же не раз, собирала свои нехитрые вещички и уезжала к бабушке. Но не проходило и недели, как раздавался звонок и начинались переговоры о возвращении, которые обычно заканчивались посиделками около затопленной печки. Они пили лёгкое вино, и Люська шептала, положив на его плечо свою красивую головку:
- Колька, мне с тобой так тепло, так безоблачно, ты даже не представляешь…
- Чего же не представлять-то, представляю, - отвечал ей Колька, нежно почёсывая за маленьким розовым ушком.
Жили они, как муж и жена, имели общий доход, одну крышу над головой, одну кошку, одну козу, хотя брак их так и оставался незарегистрированным. Была ли вина Кольки в этой бессмысленной жизни? Наверное, была, не сделал вовремя девке предложение, а теперь чего уж, и так хорошо. Люська никогда не говорила о том, печалит или нет её положение сожительницы.
Эта неопределённость в их жизни дала трещину летом, когда праздновали День села. Колька с гармошкой веселил немногочисленную деревенскую публику и наехавших гостей. В какой-то миг он вышел в середину круга и спел:
- По деревеньке пройду,
Нашим девкам помогу,
Одной – сына, другой-дочь,
Надо ж родине помочь.
И в этот миг услышал, как дед Селиван грязно выругался и плюнул в его сторону. Колька повесил гармонь на одно плечо и попёр на старика:
- Э, плешивый! Ты на кого зуб имеешь?
Селиван оттолкнул его от себя:
- Иди, помощник хренов! У моего сына уж ребятишки в школу пошли, а ты всё ещё помогать собираешься. Пустоцвет!
И опять плюнул прямо Кольке под ноги. Но странное дело, Колька не тронул старика, он повернулся и медленно пошёл прочь.
Всю жизнь была одна ложь
Дома он подступил к Люське:
- Роди мне сына! Я женюсь на тебе, всё чин-чинарём будет…
- Какой сын? Иди проспись! Тебе тридцать пять, а я ещё тебя старше… Мне и на работе надоело сопли вытирать, нет уж, уволь! Вот моё спасение, травлю себя всю жизнь, ты-то ведь предохраняться не научен…
- Курва! – кинулся на неё Колька, но Люська ловко вцепилась ему в лицо и процарапала щёку до крови, а сама кинулась вон.
Прошла неделя, но Люська, странное дело, не звонила и не просилась обратно, видимо, понимала, что Колька обратно её не пустит. Жалел ли он эти тринадцать лет, которые прожил с Люськой? Наверное, жалел. Но, когда она подогнала машину, чтобы забрать мебель, Колька уговаривать её не стал. Люська забрала стол и диван, спросила, можно ли с кухни взять микроволновку, Колька только кивнул, мол, бери всё, чего хочешь. Люська прошла в комнату и смахнула в сумку фотографии в рамках, которые стояли на шкафу.
Когда гул машины смолк, Колька оделся, взял в руки топор и пошёл в ближайший лесок, чтобы срубить ёлку. Он поставил её в угол, где раньше стоял стол, но ёлка никак не могла скрыть образовавшуюся пустоту. Он сходил в чулан и притащил коробку с игрушками, которые покупала ещё мать. Большие стеклянные шары расцвечивали комнату каким-то волшебным светом, отражаясь в зеркале, они раздвигали пространство, и маленькая комнатка, именуемая в деревне залом, вскоре и в самом деле стала напоминать большой танцевальный зал.
Закончив с украшением, он откупорил бутылку и глотнул прямо из горла, о закуске никто не позаботился, холодильник был пустой. Вскоре Колька начал пьянеть и решил до боя курантов прилечь на кровать, горькая обида подступила к самому горлу:
- Ложь! Всю жизнь была одна ложь! Говорила, что не беременеет, не знает отчего, намекала, что я виноват, а сама… Курва! Тринадцать лет псу под хвост…
С этой мыслю Колька задремал. Проспав часа два, он вдруг услышал стеклянный звон, раз, и второй, и третий. Это почему-то падали с ёлки и разбивались вдребезги большие стеклянные шары.
Колька вскочил и услышал, как за стеной заплакал ребёнок. Мурашки побежали по телу, в их двухквартирном деревянном доме детей не было. За стенкой жил одинокий старик, тот самый Селиван, который оскорбил его на празднике. В обычной жизни Селиван ходил в тельняшке и в капитанской фуражке, намекая, что он старый морской волк. Деревня давно уже была наслышана про дедовы небылицы, которые он рассказывал так ярко, будто картины писал. И при этом смотрел на слушателя такими честными голубыми глазами, что не поверить ему было просто невозможно. Колька, работая в рыбоохране, не раз ловил деда на браконьерском промысле. Бывало, никого из земляков не щадил, штрафы сыпал, как из рога изобилия, а Селивана ни разу оштрафовать не сумел. Случалось, поймают его, старший приказывает:
- Открыть бардачок!
А Селиван:
- Так чего открывать-то, пустой он, да и ключ я дома забыл, вот Колька, племянник мой, подтвердит, что ключ так у калитки на гвозде и висит…
Колька от такой наглости слова выговорить не мог, а старший, бывало, только крякнет:
- Ну, если племянник подтвердит, тогда другое дело…
И поедут, а вечером Колька узнает, что Селиван опять по деревне ходил, рыбу продавал.
Если мать-шалава откажется
Рыбная картинка едва мелькнула в голове, как за стеной опять раздался плач. Он вскочил и кинулся к соседу. Калитка оказалась запертой изнутри. Он подставил лестницу и заглянул в окно. Увидел, что Селиван лежит навзничь, а ватник под ним тлеет, отсвечивая слабыми огоньками.
Колька постучал, Селиван не отозвался, даже не пошевелился, но из комнаты, которая примыкала к Колькиной стене, опять раздался плач. Он побежал к калитке и, поднажав плечом, сорвал крючок. Влетев в комнату, увидел детскую коляску, в которой заливался плачем ребёнок. Колька выхватил малыша, прижал к себе и пулей вылетел на улицу. Ребёнок замолчал, и Колька, испугавшись, затряс его:
- Эй, ты чего? Давай, кричи, кричи! Сейчас до Ирины Ивановны доберёмся, она поможет, обязательно поможет, вот увидишь…
Фельдшер приняла ребёнка с рук на руки и сказала Кольке, что надо искать машину.
- А чего искать-то? – ответил Колька. – Сам и повезу…
К счастью, ребёнок выжил, хоть и надышался достаточно дымом. Его спасло то, что коляска стояла у открытой форточки.
Малыша оставили в больнице до тех пор, пока на похороны Селивана не приехали родственники. Они и сказали, что ребёнок деду правнук, а внучка уехала искать работу.
Колька чуть ли не каждый день навещал малыша, твёрдо решив, что усыновит его, даже если внучка деда будет против.
Ребята на работе разубеждали Кольку:
- Брось ты эту затею, зачем он тебе? Да никто и не разрешит, даже если мать-шалава от него откажется, тебе без жены всё равно ребёнка не отдадут. Придётся Люську возвращать…
Колька об этом тоже думал, но почему-то всё его нутро было против Люськи, он и сам не понимал, в чём дело, просто была оборвана песня, а вново запеть не так-то просто.
Мать мальчонки, которого назвали Гришей, появилась только в конце месяца. Тихая, будто пришибленная, в грязном пуховике с рюкзачком за плечами, в котором были, очевидно, все её пожитки. Долго плакала и винилась, но ребёнка ей никто не отдал, надо было сначала решить вопрос с жильём.
- А чего решать, прописывайся в дедову квартиру, ты же единственная наследница, про сына-то дед, похоже, опять насочинял, нет у него никакого сына…
- Нет и не было. А мама моя умерла, дед говорил, что эту квартиру мне подпишет…
- Ну вот, будем соседями, я тебе во всём помогу, не бойся, не пропадёшь…
Так у них всё и сложилось, к следующему Новому году Колька уж дочку по деревне на санках возил, а мальчонка, будто шарик, катился следом.