Выписки из книги Ирины Радунской «Кванты и музы».
«Воображение и интуиция помогают мысли осуществить великие завоевания». Луи де Бройль (…)
Творчество – это высшая форма трудовой деятельности человека. Зёрна открытий скрыты в незаметной повседневной работе и прорастают, если человек исполняет её страстно, вдохновенно, заинтересованно и добросовестно. (…)
Толчок может возникнуть и из сухих математических формул, сконцентрировавших в себе квинтэссенцию наблюдений и экспериментов. Тогда люди с удивлением говорят: формулы умнее своих создателей. И действительно, полученные из ограниченного круга фактов, они в большинстве случаев охватывают и множество других, часто ещё не открытых. Это только доказывает, что формулы – суть модели многих аналогичных явлений и ситуаций. (…)
Открытия – шпили на здании науки. Опыт – его надёжный фундамент. Теория – каркас, обеспечивающий устойчивость и прочность здания. (…)
Ещё в 1815 году некто Пруат на основании закона Гей-Люссака и своих измерений установил всем теперь очевидный, а для того времени почти мистический факт: атомные веса многих химических элементов кратны весу атома водорода. Элементы разные, свойства разные, а атомные веса почему-то связаны между собой.
В следующем году Пруат высказал такую крамольную мысль, что о ней постарались забыть: атомы всех элементов – родичи, они все образованы посредством объединения атомов водорода. (…)
Менделеев доказательно установил, что химические свойства элементов и многие их физические свойства находятся в периодической зависимости от их атомных весов. (…)
Размышляя о механизме вкрапления материи в электромагнитное поле, Эйнштейн писал: «Вещество там, где концентрация энергии велика; поле там, где концентрация энергии мала. То, что действует на наши органы чувств в виде вещества, есть на деле огромная концентрация энергии в сравнительно малом пространстве. Мы могли бы рассматривать вещество как такие области пространства, где поле чрезвычайно сильно. Таким путём можно было бы создать основы новой философии». (…)
«В каждом настоящем учёном скрывается поэт, а в каждом настоящем поэте – учёный. И настоящие учёные знают, что их гипотезы – суть поэтические представления, а настоящие поэты – что их предчувствия – суть недосказанные гипотезы». Эрвин Штриттматтер (…)
«Электрон так же неисчерпаем, как и атом» (Ленин). Одно из самых убедительных подтверждений этому то, что при столкновении двух частиц возникают новые. Опыты по рассеиванию ускоренных частиц показали: что каждый протон и нейтрон подобно атому имеет своё маленькое ядро, окруженное атмосферой из элементарных частиц другого типа – мезонов. (…)
«Хотите вы этого или не хотите, но нет другого пути к пониманию атомного ядра, кроме диалектического материализма». Поль Ланжевен
Выписки из книги Арсения Гулыги «Гегель».
«Людям, которых величают изобретателями, нельзя отказать в таланте и гениальности, но вместе с тем ясно, что человек, знакомый с состоянием науки в момент изобретения, гораздо меньше удивляется последнему, чем тот, кто рассматривает изобретение как нечто неподготовленное. Светлые умы один за другим делают каждый какое-нибудь небольшое открытие, небольшое достижение в науке, дают ей новый поворот. Об этом обычно мало знают, особенно пока всё это остаётся в пределах данной науки. Но вот приходит мыслитель, перед глазами которого лежат все эти открытия, и он как бы подводит им итог, он появляется в тот момент, когда движение мысли заканчивается в определённой точке, открывающей новые пути в новые сферы. Он делает, следовательно, только один шаг, как и его предшественники, но он делает его последним, и поскольку именно он достигает цели, то видят только его одного, не задумываясь над тем, как близко перед целью он уже был, когда начинал. Анонимный автор (…)
«Ответ на вопросы, которые оставляет без ответа философия, заключается в том, что они должны быть иначе поставлены». Гегель (…)
«Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия – критерий заблуждения». Речь, разумеется, идёт не об отмене законов формальной логики. Никогда Гегель не считал, что понятие должно противоречить самому себе или эмпирическим данным. Принцип тождества верен, но недостаточен, если мысль намерена выразить развитие. И надо сказать, что Гегель здесь не оригинален. Он лишь повторяет то, что содержится в «Идеях философии природы» Шеллинга, где говорится о всеобщей противоречивости реальной действительности. В природе всюду противоположные силы, поэтому наука о природе должна основываться на принципе всеобщей двойственности. Истина не в принципе абсолютного тождества или абсолютного различия, истина – в их единстве. (…)
Единство количества и качества есть мера. Этой категорией обозначены количественные границы, в пределах которых предмет остаётся самим собой. Нарушение меры приводит к появлению нового качества, которое возникает путём перерыва постепенности, скачкообразно. (…)
Различие, доведённое до предела, есть противоположность. Белое и серое различны, белое и чёрное противоположны. Единство противоположностей образует противоречие. Противоречие – центральная категория и логики, и вообще всей философии Гегеля. Противоречие, говорил он, движет миром. Всё, что развивается, противоречиво.
Нечто жизненно, лишь поскольку оно содержит в себе противоречие, и при том есть именно та сила, которая в состоянии вмещать в себе и выдерживать это противоречие. Если же нечто существующее не способно иметь в самом себе противоречия, то это нечто не есть живое единство, не есть основание и в противоречии идёт к гибели. (…)
«Истина есть великое слово и ещё более великий предмет. Если дух и душа человека ещё здоровы, то у него при звуках этого слова должна выше вздыматься грудь». Гегель (…)
«От одного рассудка не может произойти философия, ибо философия есть нечто большее, чем накопленное знание. От одного разума не может произойти философия, ибо философия есть нечто большее, чем слепое требование бесконечного прогресса в расчленении и сочленении возможных предметов. Но если порывам разума светит идеал красоты, он знает, к чему и зачем стремится». Гельдерлин (…)
Выписки из книги Арсения Гулыги «Кант».
«Имей мужество пользоваться собственным умом». Кант (…)
«Идти не тем путём, по которому идут все, а тем, по которому должно идти». Завещание Сенеки (…)
Первые сочинения Канта – документ эпохи, решившей вынести на суд разума все накопившиеся предрассудки. Авторитеты отменены, наступило новое время. Ныне, настаивает Кант, можно смело не считаться с авторитетом Ньютона и Лейбница, если он препятствует открытию истины, не руководствоваться никакими иными соображениями, кроме велений разума. Никто не гарантирован от ошибок, и право подметить ошибку принадлежит каждому. Карликовый учёный нередко в той или иной области знания превосходит другого учёного, который, однако, по общему объёму своего научного знания стоит гораздо выше первого. Это уже явно о себе. «Истина, над которой тщетно трудились величайшие мыслители, впервые открылась моему уму. Я не решаюсь защищать эту мысль, но я не хотел бы от неё отказываться». (…)
Даже в самых бессмысленных взглядах, которые когда-либо пользовались успехом у людей, всегда можно найти какую-то долю правды. (…)
В семнадцатом веке естествоиспытатели (в том числе Ньютон и Галилей) были убеждены в божественном происхождении небесных светил. Кант хотя и отмежевывался от древних материалистов, но фактически (вслед за Декартом) распространил принцип естественнонаучного материализма на космогонию. «Дайте мне материю, и я построю из неё мир, т.е. дайте мне материю, и я покажу вам, как из неё должен возникнуть мир». Кант действительно показал, как под воздействием чисто механических причин из первоначального хаоса материальных частиц могла образоваться наша солнечная система. (…)
Вторая часть трактата «Всеобщая естественная история и теория неба…» посвящена вопросам образования небесных тел и звёздных миров. Для космогенеза, по Канту, необходимы следующие условия: частицы первоматерии, отличающиеся друг от друга плотностью, и действие двух сил – притяжения и отталкивания. Различие в плотности вызывает сгущение вещества, возникновение центров притяжения, к которым стремятся лёгкие частицы. Падая на центральную массу, частицы разогревают её, доводя до раскалённого состояния. Так возникло Солнце, столь красочно описанное Кантом.
Сила отталкивания, противодействующая притяжению, препятствует скоплению всех частиц в одном месте. Часть их в результате борения двух противоположных сил обретают круговое вращение, образуя вместе с тем другие центры притяжения – планеты. Аналогичным образом возникли и их спутники. (…)
Кант, подобно Копернику, решительно порывает с предшествующей традицией. Он видит в человеческом интеллекте заранее возведённую конструкцию – категории, но это ещё не само научное знание, это только его возможность, такую же возможность представляют собой и опытные данные – своего рода кирпичи, которые нужно уложить в ячейки конструкции. Чтобы выросло здание, требуется активный участник строительства, и Кант называет его имя – продуктивное воображение.
До Канта считалось воображение прерогатива поэтов. Сухой педант из Кёнигсберга увидел поэтическое начало в науке, в акте образования понятий. Человек, живший как автомат, отверг наименование автомата за интеллектом человека. Интеллект, по Канту, – свободный художник.
Может быть, любовь к географии помогла Канту осмыслить роль воображения в познании. Кое-что существенное Кант мог вычитать у Вольтера, написавшего для знаменитой «Энциклопедии» статью о воображении. «Поразительное воображение проявляется в прикладной математике: у Архимеда воображение было развито не менее чем у Гомера». Так утверждал Вольтер.
А что думают по этому поводу современные учёные? Передо мной книга известного французского математика Ж. Адамара «Исследование психологии процесса изобретения в области математики». К книге приложена статья ещё более известного математика Анри Пуанкаре «Математическое творчество».
Адамар не скрывал, откуда он черпал свои мысли. Речь идёт о том, что процесс научного творчества можно условно разделить на четыре этапа – подготовка, инкубация, озарение, завершение. Первый и четвёртый этап – деятельность сознания, второй и третий – бессознательных компонентов психики. Научное открытие в центральном звене оказывается связанным с неконтролируемой работой психики. Озарение подчас наступает в тот момент, когда сознательные компоненты мышления ослаблены или полностью выключены.
Это отнюдь не означает, что открытие по своей природе случайно. Только высокоразвитое сознание учёного может создать «эвристическую ситуацию», зафиксировать внимание на новых данных, увидеть их противоречие с существующей теорией. Только сознание может поставить проблему, дать общее направление поиску. Но что происходит дальше? В работу включается совершенно иной тип мышления, не тот привычный, связанный с чётко зафиксированной знаковой системой, приспособленной для нужд коммуникации. Творческое мышление требует более гибких форм. «Слова полностью отсутствуют в моём уме, когда я думаю, – утверждает Ж.Адамар, вместо слов он пользуется «пятнами неопределённой формы». Анри Пуанкаре, извиняясь за грубость сравнения, предлагает представить компоненты бессознательного в виде неких «атомов», которые до начала умственной работы находятся в неподвижном состоянии, как будто они «прикреплены к стене». Первоначальная сознательная работа, мобилизующая внимание на проблеме, приводит эти атомы в движение. Потом отдыхать будет только сознание, для бессознательного мыслительного процесса отдых окажется кажущимся, работа «атомов» подсознания не прекратится, пока не обнаружится решение. «После того импульса, который им был сообщён по нашей воле, атомы больше не возвращаются в своё первоначальное неподвижное состояние. Они свободно продолжают свой танец». Творить – значит делать выбор, отбрасывать неподходящие варианты, а бессознательным выбором руководит чувство научной красоты. «Кто лишён его, никогда не станет настоящим изобретателем», – категорически заявляет Пуанкаре.
«Две вещи наполняют душу всё новым и нарастающим удивлением и благоговением, чем чаще, чем продолжительнее мы размышляем о них – звёздное небо надо мной и моральный закон во мне». Кант
«Лучшее наслаждение жизнью – работа». Кант. 75 лет.
Выписки из книги В. И. Толстых «Сократ и мы».
«Поистине, легче говорить, как Аристотель, и жить, как Цезарь, чем говорить и жить, как Сократ. Здесь именно предел трудности и совершенства: никакое искусство ничего сюда не прибавит». Монтень (…)
В своём защитном слове Сократ сам обнажил суть конфликта, которую никто из его обвинителей не рискнул высказать публично. «Дельфийский бог назвал меня мудрейшим только за то, что я знаю, как мало значит моя мудрость! За то, что я неустанно сомневался – утром, днём, вечером! И оттого я вёл беседы с вами! Сократ мечтал, что в результате этих бесед вы наконец-то станете различать главное: стыдно заботиться о выгоде и почестях, а о разуме и душе забывать. И я надоедал вам своими беседами и беспокоил вас сомнениями. Я жил среди вас как овод, который всё время пристаёт к коню. К красивому, благородному, но уже несколько обленившемуся коню и потому особенно нуждающемуся, чтобы хоть кто-то его тревожил. Это опасное занятие – беспокоить тучное животное. Ибо конь, однажды проснувшись, может пришибить ударом хвоста надоедливого овода. Не делайте так, афиняне! Я стар, но ещё могу послужить вам. А другого овода вы не скоро найдёте. Ведь получаю я за эту работу только одну плату – вашу ненависть! Свидетельство тому моя бедность и этот суд».
Кант: «Есть различие между тем, кто мало в чём-нибудь нуждается потому, что ему мало чего не достаёт, и тем, кто мало в чём-нибудь нуждается потому, что может обойтись без многого». Эту тему развил и конкретизировал в своих воспоминаниях об А.Эйнштейне знавший его многие годы польский физик Л. Инфельд. Непритязательность житейских запросов знаменитого автора теории относительности Инфельд объяснял стремлением максимально освободиться от повседневности, от гнёта всевозможных мелочей и условностей, мешающих сосредоточиться на главном. «Ведь мы – рабы миллиона вещей, и наша рабская зависимость всё возрастает. Мы – рабы ванных комнат, самопишущих ручек, автоматических зажигалок, телефонов, радио и т.д. Эйнштейн старался свести эту зависимость к самому жестокому минимуму… Обувь, брюки, рубашка и пиджак обязательны. Дальнейшее сокращение было бы затруднительно». В этой связи автор книги «Эйнштейн. Жизнь, смерть, бессмертие» Б. Г. Кузнецов приводит примечательное суждение М. Горького. В рассказе «Курилка» есть сцена, где человек безуспешно борется с полой пальто, которую отворачивает ветер. «…А я, глядя на него, думал о том, как много человек тратит энергии на борьбу с мелочами. Если бы нас не одолевали гнусные черви мелких будничных зол, – мы легко раздавили бы страшных змей наших несчастий».
Блок совершенно прав, когда настаивает: «Человек сохраняет своё достоинство тогда, когда душа его напряжена и взволнована. Человеку надо быть беспокойным и требовательным к себе самому и к окружающим».
Живое творчество, не порывающее ни на минуту связи с быстротекущей и меняющейся реальностью, постоянный интерес к сути самого дела, не заслоняемой никакими околичностями, – вот что составляет гарантию истинности и будущности любого учения (это одновременно и гарантия сохранения жизненной силы характера, отстаивающего ту или иную позицию).
«Творения интеллекта переживают шумную суету поколений и на протяжении веков озаряют мир светом и теплом». А. Эйнштейн
Сила и слабость характера, моральные качества выдающихся личностей в науке так же важны, как и в политике, и в обыденной жизни. К такому же выводу пришел и Эйнштейн. В статье «Памяти Марии Кюри» он пишет: «Моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем чисто интеллектуальные достижения. Последние зависят от величия характера в значительно большей степени, чем это обычно принято считать».
Ссылаясь на вывод великого физика, писатель Д. А. Гранин в повести-очерке о жизни замечательного (и мало известного широкой публике) русского учёного В.В. Петрова «Размышления перед портретом, которого нет» пишет: «В самом деле, чем волнуют нас образы великих учёных? Отнюдь не своими научными достижениями, а тем, как они добивались этих успехов. Большинство людей не очень-то разбираются в теории относительности, в свойствах пространства, но они знают нравственное величие Эйнштейна, у них существует облик этого человека. Жизнь и подвиги Джордано Бруно, Эдисона, Ломоносова, Мечникова, Николая Вавилова, Галилея существуют поверх подробностей их научных работ. Достижения Джордано Бруно укладываются сегодня в несколько строчек. Многое в работах прошлого устарело, они существуют как пройденная ступенька в лестнице прогресса, но нравственная история подвигов этих людей жива, ею пользуются, она учит. Костёр, на который взошел Джордано Бруно, светит из мглы средневековья и жжет человечество до сих пор».
Гений не тот, кто много знает, ибо это относительная характеристика. Гений много прибавляет к тому, что знали до него. Именно такое прибавление связано с особенностями интеллекта и не только с ними, но и с эмоциональным миром мыслителя. Гейне говорил, что карлик, ставший на плечи великана, видит дальше великана, «но нет в нём биения гигантского сердца». (…)
Легко жилось не таланту, а посредственности, которая, кстати, и по природе своей более живуча. Посредственность, тонко подметил Гегель, держится своей «долговечностью», ибо умеет убедить окружающий мир в правоте своих маленьких мыслей: «она уничтожает яркую духовную жизнь, превращает её в голую рутину, и, таким образом, обеспечивает себе длительное существование». Таланту надо всегда «помогать», чтобы его потенции выявились с наибольшей полнотой, а посредственность и сама «пробьётся», заставит с собой считаться».