Личность Кательникова недостаточно выяснена, а его
“еретические заблуждения” против православной веры не
вполне определены и до настоящего времени. Несомненно,
что своим служебным положением и влиянием на других он
обязан исключительно своим недюжинным духовным
дарованиям, крепкому уму, наблюдательности, своему
знакомству, начитанности....Кательников обладал твердою
волею, был находчив, изобретателен, умен, в этом
удостоверяют все исторически известные факты из его жизни.
А.А.Кириллов донской историк
Двенадцатого июня 1812 года (ст.ст.) разноплеменное воинство Наполеона, переправившись тремя огромными колоннами через Неман, двинулось вглубь России. К переправившемуся первым отряду французов подскакали донские казаки из бригады графа Орлова-Денисова и офицер спросил: “Кто вы и зачем пришли в Россию?”
-Воевать с вами! - зло заорали французы. - Взять Вильну, освободить Польшу!” Казаки ускакали, вслед им раздались запоздалые выстрелы...
Началась Отечественная война 1812 года.
Евлампий Кательников находился в это тяжелое для россиян время на Дону, “по надобностям Войска”, и его душу, как и души тысяч донцов, рвали на части печальные известия об отступлении русских армий. Тяжелым камнем на души казаков пала весть об оставлении Москвы. На Дону началось спешное формирование казачьего ополчения. В числе первых встал в его ряды разжалованный есаул Евлампий Кательников.
Осенью 1812 года враг оставил Москву и под напором окрепшей русской армии покатился на запад, уступая размокшие от дождей русские дороги тысячами трупов своих солдат, совсем недавно мнивших себя победителями россиян и мечтавших о богатстве и славе, которые они воображали завоевать в России. Теперь, изможденные и и измотанные в беспрерывных арьергардных боях с русскими, они отступали туда, откуда совсем недавно выкатились уверенные в безусловной победе. Донские казаки, находясь на острие русского удара, без устали терзали истощенные корпуса Великой армии, захватывая пленных и трофеи...
В конце студеного декабря российские полки перешли границы империи и вошли в пределы Западной Европы, откуда полыхнуло на Россию пламенем войны, откуда несколько месяцев назад шел торжествующий враг. В полках и дивизиях читали приказ великого Кутузова об окончании войны. Склонив голову, слушая его со своими товарищами и Евлампий Кательников, слушал и радовался, что сподобил господь родиться россиянином. “Храбрые и победоносные войска! - говорилось в приказе главнокомандующего, - Наконец вы на границах империи и каждый из вас есть спаситель Отечества. Росси я приветствует вас сим именем. Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, подъятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было еще примера столь стремительных побед. ...Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идет теперь далее. Пройдем границы и потащимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его. Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата”.
Атаману Матвею Ивановичу Платову, взявшего к тому времени под свое покровительство Кательникова, пришла грамота от фельдмаршала. В ней Кутузов выражал казачьему вождю особую благодарность за вклад в святое дело разгрома сильного неприятеля. Среди заснеженных равнин Польшу, на холодном зимнем ветру, Евлампий, как грамотный человек, читал своим собратьям похвальные строки обожаемого полководца, “Почтение мое к войску Донскому и благодарность к подвигам их в течение кампании 1812 года, которые были главнейшею причиною к истреблению неприятеля, лишенного вскорости кавалерии и артиллерийских лошадей, следовательно и орудий, неуспешными трудами и храбростью Донского войска: сия благодарность пребудет в сердце моем до тех пор. пока угодно будет богу призвать меня к себе. Сие чувствование завещаю я и потомству моему. ...Я в полной надежде, что мужественные донцы помогут нам свершить со славою поприще, начатое нами с таким блеском. ...Наполеон в двадцать девятом бюллетене своем, написанном в Молодечно, говорит сими словами: “Лишен будучи всей кавалерии и потеряв всех артиллерийских лошадей, не мог уже я отважиться без конницы и артиллерии ни на какое сражение”.
Душа Евлампия радовалась этой великой победе, радовалась похвале великого полководца. Вместе с этим чувством росло и ширилось желание помочь другим народам Европы освободиться от тягостной опеки французского императора.
Пройдя польские земли, казаки вступили в пределы Пруссии, состоявшей в вынужденном союзе с Францией. Специальным приказом по корпусу атаман Платов разъяснил казакам освободительный долг россиян перед населением Западной Европы, призвав своих земляков относиться к пруссакам, «яко к добрым друзьям и союзникам”, Евлампий, как грамотный казак, распространял прокламации, в которых говорилось: “Вы, коих завоеватель пригнал к границам России, покиньте знамена рабства, соберитесь под знаменами Отечества, свободы, народной чести. Народ русский, возбужденный любовью к Отечеству, победил врагов своих. Французы бегут: кто не верит тому, пусть спросит: где французская армия? Германцы! Пришла и ваша очередь - отомстить за все понесенные вами оскорбления и стать в ряд независимых наций. ...Если вы не можете все в совокупности соединиться с храбрыми русскими,. которые еще зщадолго перед сим сражались за вас, наряду с вами, то пусть соединиться с нами всякий, кто только может. Мы примем вас, как братьев”. Пруссаки восторженно встретили россиян”. :Здешние жители принимают нас дружески, - писал атаман Платов главнокомандующему. “Весь немецкий народ за нас”! - в свою очередь сообщал Кутузов императору Александру I.
Евлампий вместе со всеми наблюдал неподдельный интерес прусского населения к своим соотечественниками и особенно к донцам, в которых пруссаки видели первых представителей великого русского народа, разгромившего доселе непобедимого Наполеона. Казакам выносили хлеб, вино, молоко, дарили теплые вещи. Интерес к сынам тихого Дона был огромным, это видел и преуспевший в этом нелегком деле, так, что за короткое время научился изъясняться с прусскими обывателями на их родном языке. Вообще, надо заметить, у Кательников в этом походе открылся вдруг талант к иноземным языкам. За короткий период пребывания в Польше он изучил польский язык, теперь принялся за немецкий, а пройдет немного времени и уже на французской земле он освоит тамошний язык. В разрушенных сражениями домах и по пути отступления французской армии казаки подбирали множество книг в дорогих переплетах, но что делать с ними, если редко кто из донцов знал грамоту? В таких случаях отдавали ненужные себе книги Евлампию Кательникову, у которого скопилось порядочное число томов на разных языках.
...1813 год прошел в сражениях. Наполеон был еще силен и не раз показывал россиянам и их союзникам австрийцам и пруссакам, что военный гений его не угас. Но в начале октября 1813 года в грандиозной “битве народов” под Лейпцигом армия французского императора была разгромлена, сам он бежал в Париж собирать новые полки и дивизии для продолжения борьбы с союзниками.
К этому времени в жизни Кательникова произошли приятные перемены: грамотного и расторопного уроженца Верхне-Курмоярской заметил атаман Платов, уже получивший титул графа и взял к себе :за дежурного штаб-офицера и письмоводителем”. Он с надеждой смотрел в будущее...
...Теплым январским днем 1814 года русская армия перешла границу Франции. Корпус атамана Платова, где находился Кательников, двигался на Шарм. Евлампий с жадностью любознательного человека смотрел на непривычный глазу донского жителя пейзаж чужой страны, видел дома непривычной архитектуры, ловил настороженные, часто враждебные взгляды французских крестьян, говоривших на не знакомом Евлампию языке, который он начал понемногу постигать.
Положение наполеоновской империи в это время было весьма тяжелым, почти беспрерывные войны истощили страну, народ которой жаждал мира. В городах закрывались фабрики и мануфактуры, в деревнях некому было пахать землю, поля стремительно зарастали сорной травой, запустение воцарилось на некогда плодородных землях. Финансовый крах настигал многие банки, ломбарды не успевали принимать залог,. цены на рис и солонину поднялись вдвое. Глухо, все еще надеясь на гений императора, роптали крестьяне и горожане, враждебный ропот старого дворянства и буржуазии достигал ушей самого Наполеона. В роялистском квартале Сен-Жермен в Париже высокородные сторонники свергнутых Бурбонов злорадно шушукались на тайных вечеринках и весело пили искристое шампанское за “последнюю победу корсиканского чудовища”. Все чаще и чаще в городах Франции можно было слышать панические крики: “Казаки! Казаки!” Паника вихрем проносилась по некогда мирным улицам селений, хлопали, торопливо закрываясь, прочные ставни домов, улицы зловеще пустели, только мерный цокот копыт казачьих лошадей раздавался по гулкой мостовой... Из рук в руки ходила карикатура, изображавшая Наполеона, которому донской казак вручал визитную карточку русского императора Александра I. Бедность и разорение не званными гостями тащились вслед за отступающей французской армией... От Наполеона один за другим откалывались его союзники, еще вчера клявшиеся в любви ему, силы его таяли, но он не сдавался. Новый императорский декрет, объявленный во всех городах и провинциях Франции, призывал под знамена императора восемьсот тысяч французов. Борьба продолжалась.
С корпусом атамана Платова Евлампий Кательников шел впереди Главной армии союзников. Матвей Иванович имел приказ постоянно разведывать движение противника и поддерживать беспрерывную связь с союзной армией прусского генерала Блюхера. Двигаясь вперед, корпус прибыл в селение Дом-Реми, расположенное на реке Мезе и знаменитое тем, что здесь родилась Жанна Д”Арк - “избавительница Франции”. Далее путь лежал по Дижонской дороге на Жуанвиль. Бар-Сюр-Об и Бар-Сюр-Сен. Вскоре Главная и Силезская армии соединились, и корпус Платова был развернут в сторону Намюра, Фонтенбло и Мелена. Во все концы близлежащих департаментов атаман послал казачьи подвижные партии, в некоторой степени парализовавшие усилия местной администрации по проведению рекрутского набора и заготовке продовольствия для императорской армии. Но главной целью Платова был город Намюр, куда и двинулись казаки.
Ехали по мокрой от снега земле, сквозь редкие притихшие в страхе селения. Кательников сидя на коне, то и дело читал на стенах домов надписи “Да здравствует Франция! Долой союзников!”, “Да здравствует император!”. Кательников был удивлен этим проявлением откровенных бонапартистких симпатий, Франция, потерявшая в кровопролитных наполеоновских войнах более двух с половиной миллионов лучших сынов нации, не принимала иноземцев, страшилась зловещей перемены, которую несли ей союзные войска, везшие в своем обозе мстительных Бурбонов, в свое время вышвырнутых из Франции восставшим народом.
К Намюру подошли на закате дня и сходу овладели слабоукрепленным предместьем. Остальное решено было довершить поутру.
...Уходящее за горизонт солнце четко высветило мощные контуры крепостных сооружений Намюра, фигурки часовых на каменной степе у пушек. “Да, тяжко придется завтра нам!” - подумал Кательников и направился штаб, где атаман Платов с генералами планировал предстоящий штурм. разложив на складном столике чертеж Намюра, только что привезенный капитаном Бехманом от знаменитого польского генерала Тадеуша Костюшко, жившего неподалеку на вилле Г.Цельтнера. Платов живо излагал свой план:
-Главный удар по Фонтенблосским воротам нанесете вы, генерал Кайсаров!” Тот понимающе кивнул. - С южной стороны, на Сен-Пьерские ворота ударит генерал Греков 18-й с Атаманским полком, - продолжал Платов. Красавец Тимофей Греков - зять Платова - согласно тряхнул головой. - Отряду, что занял позиции по дороге в Маре, - Платов ткнул пальцем в план, - приказываю отвлекать неприятеля нападением на Папский мост...”
Поутру загремели пушки казачьей конной артиллерии. Кательников видел, как под страшным напором ядер рухнули крепостные ворота, и в город широким потоком потекли казачьи сотни. Одновременно с противоположной стороны в Намюр ворвался со своим Атаманским полком генерал Греков. Лишь в цитадели несколько дней еще держалась горстка французов, вскоре сдавшихся на милость победителя.
На другой день Платов двинул корпус в Фонтенбло. По пути офицерам было объявлено, что атаман выполняет секретный приказ командования и имеет цель освободить римского первосвященника папу Пия VII, томившегося во дворце Фонтенбло с 1809 года. Платов спешил, торопясь выручить первосвященника, но было поздно: за несколько дней до прихода казаков в Фонтенбло специальный конный отряд французов вывез Пия VII в неизвестном направлении.
...Целые сутки бродил Евлампий по дворцу Фонтенбло, дивясь великолепию его залов, богатству убранства, жадно набрасываясь на книги в великолепных переплетах, но читать по-французски он пока не умел...
Наутро Платов покинул город.
Военные действия продолжались. Вновь пробудился военный гений Наполеона, одержавшего несколько блестящих побед кряду над войсками прусских генералов Блюхера и Йорка. Это подняло боевой дух французского населения, восставшего против союзников. На сей взлет ненависти французов подвигли бесчинства, творимые пруссаками. Евлампий видел, как опьяненные первыми успехами, прусские солдаты с каким-то злым неистовством вырубали драгоценные плодовые деревья, врывались в дома жителей, уничтожая зеркала, мебель, выбивая стекла и оконные рамы. Бессмысленные грабежи и насилия часто продолжались несколько дней кряду. Не удивительно, что после этого французские крестьяне и горожане взялись за оружие. Тревожный набат колоколов сзывал в иные селения тысячи крестьян, чтобы расправиться с забредшими сюда мародерами. Солдат союзных армий обильно опаивали водкой и вином, а потом безжалостно приканчивали. Даже дети и женщины участвовали в расправе над иноземцами. Обстановка менялась в неблагоприятную для союзников сторону, во Франции возникал призрак народной войны...
В один из февральских дней 1814 года покровитель Кательникова атаман Платов получил неприятное известие, что союзная Богемская армия отступает, потерпев поражение от Наполеона, а трехтысячный отряд французов занял город Эогвиль, чтобы отрезать казакам путь к отступлению. Платов тут же велел сниматься с места, и скоро донцы, сотня за сотней, двинулись через Бервер и Куртнэ к Вильнев-ля-Ру, куда подошли к середине дня и начали переправу через небольшую речушку. Кательников с атаманским штабом готовился уже вступить на мост, когда на Санской дороге показались плотные колонны французской пехоты.
- Авангард генерала Жерара! - с опозданием доложил офицер казачьей разведки.
-Ноне нам без разницы, кого черт принес! - выругался Платов, - Будем рубить Жерара. Ранее надоть было донесть, есаул!
Французы уже разворачивались для боя, раздражающе трещали ружейные выстрелы, справа вдруг загремело казачье “ура!”: то Тимофей Греков повел в атаку Атаманский полк. Воспользовавшись этим, Платов сумел оторваться от опытного противника и отойти к Жуаньи. Здесь к казакам присоединился отряд генерал-майора Сеславина, и соединенные силы вступили в город Арси-Сюр-Об.
Наступила весна, внесшая в души казаков ожидание благодатных перемен, ожидание долгожданной победы. Кательников по-прежнему состоял при Платове “за дежурного штаб-офицера и письмоводителем”. Как и все, он ждал победоносной развязки, и она скоро наступила.
Из перехваченных казаками писем жены Наполеона Марии Луизы и министра полиции Савари к Бонапарту стало известно, что настроение во французской столице такова, что если сильно и неожиданно ударить по ней, то успех будет полным. Союзное командование понимало, что падение Парижа сломит боевой дух французской армии, посему туда были брошены сильные подвижные войска. В их составе находился и корпус Платова, где офицером служил Кательников. После недолгого пути подошли к Парижу.
- Париж! Париж! - вырвалось из тысяч глоток. Кательников зачарованно смотрел на город, откуда хлынуло нашествие “двунадесяти языков” на его родину, принесшие неисчислимые бедствия России. Из-за горизонта багровым шаром вставало солнце, его лучи весело скользнули по шпилям многочисленных церквей, по тихой глади Сены. Ослепительно сиял золотом купол Дом Инвалидов. Город еще спал, не ожидая столь стремительного нападения союзников, сопротивление, которой оказали защищавшие Париж войска было непродолжительным. Вскоре маршал Мармон, оборонявший столицу, вынужденно подписал капитуляцию.
В одиннадцать часов утра тридцать первого марта русская армия торжественно вступила в Париж. Кательников на резвом коне держался невдалеке от Платова. Гремела музыка, звучали фанфары, русские полки стройными разноцветными квадратами маршировали по улицам французской столицы, на которых еще видны были следы недавних боев. На тротуарах толпились сотни парижан, чувства их при виде русских были прямо противоположны их политическим симпатиям. Сторонники Бурбонов, нацепив в петлицы белые лилии, радостно приветствовали союзников, надеясь на благоприятные для себя перемены. Приверженцы Наполеона молча стояли на тротуарах, некоторые, не стыдясь, горько плакали, предвидя печальные последствия для своего дела.
Парижане ожидали лютой мести русских за сожженную Москву, Смоленск-Вязьму, десятки других городов и сел России, но вместо этого россияне велели французам веселиться, давать спектакли в театрах, открыть торговлю в лавках и рынках, словом жить так, как жили до падения Парижа.
Но прежней жизни уже не было. Кательников с друзьями-товарищами в редкие минуты свободы знакомился с Парижем. В кварталах бедности царила враждебная тишина, за плотно закрытыми окнами домов шла своя, незаметная для посторонних глаз, но явно недружественная союзникам. В открытую радовался переменам Париж дворянский и буржуазный. В богатых кварталах французской столицы сутками шли пиры, беспрерывно гремела музыка. В театрах давались антинаполеоновские представления, часто прерывавшиеся нужными манифестациями сторонников Бурбонов. Пресса, еще вчера покорная Наполеону, ныне целиком перешла в руки роялистов и обнаружилась на недавнего повелителя. В такой ситуации Наполеон за благо почел отречься от престола. Гигант, почти два десятилетия потрясавший Европу, принесший ей неисчислимые бедствия, был повержен. А вскоре пронесся слух, что Бонапарт, не выдержав унижения, отравился. Слух оказался верным наполовину: Наполеон действительно принял яд на пятый день после отречения, но остался жив. Подробности этого события Кательников услышал от атамана Платова.
- Гутарють, што Бонапартий отравился тем ядом, что припас еще в России, спасаясь от моих казаков! - улыбаясь, говорил Платов. - Потом полез в карман и вытащил табакерку редкой работы, украшенную драгоценными камнями. Евлампий заметил на ней портрет Наполеона, а Платов пояснил: “Я вам скажу, что сию табакерку подарил мне в Тильзите сам Бонапартий. Ужо дюже ему понравилось, как я стрелял из лука. Он мне, стал быть, табакерку, а я ему - лук со стрелами.” Платов повертел табакерку с Наполеоном в руки и сокрушенно сказал: Теперь надоть што-то делать с обличьем Бонапартия, вить кончилось его царствование. А што делать?” Платов растерянно развел руками.
- Заместо Бонапарта надобно сделать приличный антик! - посоветовал Тимофей Греков, Платов посмотрел на генерала, мгновение подумал и согласился. Скоро Кательников заметил, что вместо изображения Наполеона на табакерке Платова красовалась античная гемма.
Кровавая эпоха наполеоновских войн отошла в прошлое. Европа бурно праздновала это радостное событие, и волна торжеств из континентальной Европы шагнула за проливы, в Англию, куда со свитой Александра I укатил атаман Платов.
Осень 1814 года выдалась сухой и солнечной. Казачьи полки, стоявшие в Польше, готовились к возвращению на родину. Этой осенью в судьбе Кательникова снова наступили перемены: его жизненный путь на время пересекался с жизненным путем фельдмаршала Барклая де Толли. А произошло это так.
В один из погожих осенних дней 1814 года атаман Платов вызвал Кательникова и, вручая ему засургученный пакет, сказал: “Надлежит тебе Евлампий, отвезти сей пакет в Аршаву (так Платов называл Варшаву-М.А.), в собственные руки его высокопревосходительства генерал-фельдмаршал Михаила Богдановича Барклая де Толли. Тут следующие к государю императору фельдмаршала Блюхера депеши. Исполнив, сие, возвертайся назад! С богом!” И Кательников отправился в штаб Барклая, надеясь вскорости возвратиться к Платову, но Михаил Богданович, которому понравился расторопный и грамотный донец, оставил Евлампия писарем при своем штабе в Варшаве. В перерывах между службой Кательников предавался литературному творчеству, написав пространное стихотворение “Разговор между двумя донскими односумами”. В нем Кательников с особой симпатией помянул добрым словом славное имя своего покровителя атамана Платова, сравнив его подвиги с деяниями Ермака Тимофеевича:
И времена собою
Из лука пущенной стрелою,
Когда все смертные умрут,
Ермак!.. и после имя ново
В наследных подвигах Платова
К кончине света принесут.
Писал Евлампий Никифорович и речи, посвященные победе россиян в войне с Наполеоном. Все это нравилось командованию, и вскоре в походной типографии главнокомандующего русской армии Барклая де Толли была отпечатана брошюра “Отрывок занятий на малом досуге донского казака Евлампия Кательникова”, куда вошло стихотворение “Дон”, а в “Продолжении занятий на малом досуге” напечатан “Разговор между двумя донскими односумами”.
Особо надо сказать о типографии, в которой появились в свет произведения Кательникова. Она была создана сразу же после начала Отечественной войны 1912 года при штабе I-ой Западной армии. Возглавил типографию профессор Дерптского университета Андрей Сергеевич Кайсаров (1783-1813), прогрессивно мыслящий историк, знавший многие европейские языки. Он считал, что “типография послужит иногда больше, нежели несколько батарей”. Объединив вокруг себя патриотически настроенную интеллигенцию, Кайсаров начал работу. Его помощниками и авторами стали известные русские военачальники, русские и немецкие публицисты и общественно-политические деятели: М.Б.Барклай де Толли, В.А.Жуковский, немецкий писатель Э.Арндт, профессор Дерптского университета Ф.Э.Рамбах.
В год Отечественной войны типография работала в полную мощь, печатая периодические сообщения “о положении военных действий” - “Известия”. После сдачи Москвы: “Известия” стали одним из основных источников сведений о положении на театре войны. По своему содержанию и тону “Известия” отличались от публикуемых в официальных правительственных газетах сообщениях. Грамотное население страны с большим, чем к правительственным газетам, доверием относилось к летучим изданиям, выходившим из походной типографии армии. “Известия” призывали широкие слои русского народа к самостоятельной вооруженной борьбе против французов, трактуя борьбу против иноземцем не как долг повиновения царю, а как глубоко осознанный гражданский долг. Типография информировала об успехах партизанских отрядов, называя крестьян “истинными сынами Отечества”. Евлампий Кательников еще до непосредственного знакомства с типографией читал ее воззвания к итальянцам, немцам, саксонцам. Но вот война закончилась, Наполеон повержен, дел у типографии поубавилось, вот тогда-то и были напечатаны “самоучебные произведения донского казака Евплампия Кательникова”. Вот стихотворение, напечатанное здесь 6 декабря 1814 года. Это гимн Дону и его казаченькам:
Преславный тихий Дон Иванов,
Во время грозного царя,
Душой младцов и атаманов
Изтек на реки и моря.
Противны бури презирая,
Волнами горы покрывая,
Занял Сибирь, страшил Кавказ.
И лаврами тогда венчался,
Вселенной царством он казался,
И изумленным был Парнас!
С Оки, зща Днепр, за Неман, Вислу
Чрез Одр, чрез Ельбу и чрез Рейн
Преплыть вперед, противу смыслу
Свирепого врага на Сейн,
Верхом в доспехах, с казаками,
Без суден целыми полками:
В ночи без звезд и без дорог
Скакать чрез твани, горы, скалы,
Сквозь лес, стремнины, чрез каналы,
Признайтеся! - никто б не мог.
Прошла зима 1814-1815 годов, подули весенние ветры, принесшие тепло и радость новой жизни. Восемнадцатого апреля 1815 года по ходатайству атамана Платова, не забывшего своего штаб-офицера и письмоводителя, Кательникову был возвращен есаульский чин. Он снова был на коне, со щитом и славой! И путь его лежал на берега тихого Дона, в родную Верхне-Курмоярскую станицу...
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России
