— …а я кричу: «Ю́тины! Ютины, проходите!»
Пахучая валерьянка капает в стакан. Трубку мобильного приходится держать плечом.
— …глянула в холл — батюшки! Эти! Целое семейство! — Дородная медсестра шумно выдыхает и выпивает всю воду залпом. — Нет, я точно тебе говорю! Уж я-то их от людей отличу. Да и как обычно люди на выписку приходят? Сама знаешь: шарики, фото на телефон, у кого и камеры. Ну, конвертик врачу или акушерке, если на то пошло. А эти? Всё камер сторонятся да и сами ничего не снимают. Вроде стоят улыбаются: «Спасибо, деточка!» — а как вспомню — мороз по коже. Пирог этот суют, до сих пор абрикосами на весь этаж пахнет, зараза! Отдам по смене, кто не брезгливый. Конечно, боюсь! Такой попробуешь — в горле застрянет. Веришь, нет: сама малыша одеваю, конверт перевязываю, а у самой руки трясутся… Отдала, конечно. Только мамочке отдала, не этим. Потом глянула в историю её — точно, берёзовская! И угораздило же меня работать в такой день! А как высчитаешь, он каждый год в новую дату… Вот хорошо, что мы в Берёзовке квартиру не купили, лучше в центре жить. Хоть и с пробками, зато без этой чертовщины, чур меня, чур!
***
На парковке долго думали, как влезть в семиместную машину. Михаил, понятно, за рулём, Таня с малышом — прямо за ним, посередине. Свободными оставались переднее сиденье, два самых задних кресла и место рядом с молодой мамочкой. За него-то и боролись, чуть не до драки.
— Сзади не поеду, меня там мутит! — не терпящим возражений учительским тоном заявила бабушка Раиса.
— Вот и отличненько, тогда ты — вперёд? Мишенька, будь джентльменом, помоги баб Рае пристегнуться…
— Ольга! Я не это имела в виду! Спереди я не езжу прин-ци-пи-аль-но!
— Ой, правда? — бабушка Оля хохотнула, сощурилась лукаво. — Ну прости недотёпу, не сообразила сразу… Только куда ж тебе деваться, с Танюшкой-то я сяду, а ты впереди не хочешь, сзади не можешь…
— Рядом с Таней поеду я, — мягко, но настойчиво проговорила Танина мама, Катерина. — Мам Оль, Раиса Афанасьевна, не обижайтесь. Я сумки собирала, всё знаю, вдруг чего нужно будет ей или внуку.
На слове «внук» молодая бабушка улыбнулась — непривычный статус, такой долгожданный, заставлял её почти сиять.
— И то верно, — бабушка Оля притворно вздохнула. Ничья в этой стычке всё равно ощущалась как маленькая победа над кумой. Их война началась, кажется, ещё лет тридцать назад, в день свадьбы Катерины с Колей. — Нечего делать, тогда мы обе — назад…
— А штурман-то! Штурман нужен! — дед Даня скользнул на переднее кресло и подмигнул Михаилу. Такой ловкий повод избежать общества властной жены явно его веселил.
— Да знаю я дорогу! Тут по трассе ехать всего минут двадцать, дольше собираемся! — Михаил не хотел спорить, но и водительскую честь задевать никому бы не позволил. — Аглая Порфирьевна, может, всё-таки вы со мной на переднее сядете?
— Ась?
— Говори громче, прабабушка глуховата, — напомнила Таня. — Баб Глаш, садись!
Старушка махнула сухонькой рукой, закрестилась мелко-мелко:
— Ишь ты, чаво удумали, я в машину не пойдути, я ить боюся, милаи! Я ужно лучше пешочком, тут близенько топать, дома вас дождуси…
— Мам, заблудишься! — начала было уговаривать бабушка Оля.
— Я провожу, — вдруг басовито проговорил дед Андрей. — Я тут лет двадцать не был. Посмотрю хоть, как за это время всё поменялось…
Он и правда никогда не ездил в город — сам не хотел. Бывший архитектор, который когда-то лично заложил эти широкие проспекты и уютные маленькие улицы, просто не мог смотреть, как зелёные парки превращаются в многоэтажные человеческие муравейники, а вместо прежних загородных садов вырастают гигантские торговые центры с плоскими, как сковорода, парковками. И такими же, как сковорода, раскалёнными под полуденным солнцем.
Дед Андрей чинно подал руку тёще:
— Аглая Порфирьевна, прогуляемся?
Две человеческие фигуры растворились в прозрачном весеннем воздухе. Остальное семейство торопливо загрузилось в машину согласно отвоёванным местам.
«Бедлам!» — привычно подумал Михаил. Один день с роднёй жены, кажется, стоил ему целого года. И парочки новых седых волос в придачу. Но любовь зла… Впрочем, он и сам всё понимал, когда брал невесту из Берёзовки.
«А раз в год можно и потерпеть», — в очередной раз рассудил Михаил.
И тронул педаль газа.
***
— Придумали тоже — ребёнка в кресле возить! Автолюлька, ремни… — всё охала бабушка Оля, вытягивая шею с заднего сиденья.
— И правильно, пусть лучше так! Вот, помню, мы Коленьку из роддома забирали — скажи, Дань, целое приключение было!
Голос бабушки Раисы взвился, стараясь докричаться до того, кто ещё ни разу не слышал эту историю, — до Михаила. И вдруг зазвучал с переднего сиденья: бывшая учительница мигнула едва заметной рябью и появилась на месте мужа:
— У нас тогда ещё «Волга» была зелёная, и этот гад — извините, по-другому не назвать! — как вильнёт под колёса! А я зажмурилась, Коленьку держу, и только одна мысль: «Лучше меня, только бы с ним ничего не случилось!»
— Так и не случилось же! — возмутился дед Даня, возвращаясь на законное место. — Вырулил я! А ты уже полвека драму разводишь…
— А вы гляньте, как застроили всё! — резко вклинилась Катерина, прерывая зреющий спор. — Ещё в детстве тут, помню, деревня деревней была, а вокруг — поля, поля… Мам, помнишь?
— Ещё бы! — кивнула бабушка Оля. — По этим полям, да зимой, да в город на работу в третью смену…
Она с лёгким хлопком появилась рядом с водителем и небрежно махнула рукой:
— Мишенька, во-о-он там сверни, будь другом, а то через три с половиной минуты впереди будет авария, встанем в пробку… Нет, твой навигатор не показывает, потому что аварии ещё не было. Я же говорю — она только будет… Спасибо, мой хороший!
И под возмущённый бубнёж деда Дани, которого уже дважды согнали с законного места, продолжила снова с заднего сиденья:
— Ну так вот, мне в третью смену выходить, а зима, снега по колено, а у меня ботиночки осенние…
***
Крохотный деревянный домик отчаянно не вписывался в пейзаж — в типовой двор современного ЖК с яркой пластмассовой детской площадкой и прорезиненным футбольным полем, обнесённым металлической сеткой, что гремела от каждого удара мяча. На лавочке, любовно сколоченной и покрашенной вручную больше века назад, дремала Аглая Порфирьевна, опираясь на древнюю стариковскую палочку.
— Уморилась бабушка, — развел руками дед Андрей. — Вы уж простите, загулялись часа на два, пока всё поглядели.
— Мы ехали двадцать восемь минут, — вздохнул Михаил и затих под Таниным взглядом.
Бабушка Оля любовно оглядывала крепкий кирпичный дом с высоким забором, где прожила всю жизнь и вырастила дочь. Рядом на площадке соседские дети кричали в запале игры и, кажется, совсем не замечали, какие метаморфозы происходят со странным домом в нескольких метрах от них.
— Мама, просыпайся, пора домой! — ласково позвала бабушка Оля.
— Ась?
Катерина тоже глянула на дом, скользнула взглядом по окнам третьего этажа и вздохнула. Чего жалеть? Хрущёвка и хрущёвка, мало ли таких было в стране? И пусть эта — самая родная, какую узнаешь из тысячи, но что уж теперь? Время бежит, всё меняется, и хорошо, что её внук будет жить не здесь, а в новом доме, современном и крепком… Точнее, как раз здесь же, на том самом месте, где их семья живёт уже не первое столетие.
— Бабуль, придётся на лифте, — мягко сказала Таня, заглядывая в испуганные глаза прабабушки Аглаи. — Нам по программе семнадцатый этаж дали. Но ты не бойся, там просторно, и мы ещё ни разу не застревали…
***
— Вот прямо завтрить и идитя! Как можно — до сих пор дитя не покрестить! — бабушка Глаша покосилась на икону в красном углу и строго поджала тонкие губы.
— Да они ещё и имя не выбрали, бабуль… — улыбнулась Катерина, вдыхая почти забытый запах бабушкиного дома: тёплых, словно светящихся изнутри тяжёлых брёвен, ладана и мяты, развешанной под потолком, — таким и был запах дома в её детстве. Жаль, Танюшка уже не застала этого уюта. Хорошо хоть саму прабабушку запомнила — в восемь лет уже, считай, взрослая была.
Катерина вспоминала дом и другим, каким он стал позже, — деревянная изба превратилась в кирпичный домик с коробкой радио на стене и пузатым чёрно-белым телевизором, перед которым собирались всей семьёй…
Со двора донёсся невозможный, непредставимый в современном городе звук — прямо под окном загоготал гусь.
— Батюшки, сгорит ведь! — всполошилась бабушка Оля и кинулась на кухню, где в духовке запекалось её главное фирменное блюдо.
— Деревья покромсали… — дедушка Даня с горечью отвернулся от окна, в котором гас деловой городской закат. Деревья внизу, с высоты их этажа, сейчас казались лысыми спичками с обрезанной верхушкой.
— Да ладно, отрастут! На будущую весну ещё лучше станут, зеленее! — улыбнулась Катерина.
Бабушка Раиса, кажется, очнулась от своих мыслей:
— А вы когда мне бальзамин посадите?
— Бабуль, ну не приживается он у тебя там! — Таня покачивала кроватку, в которой мирно сопел малыш. — Мы уже семь лет сажаем — и без толку… Место такое, пригорок, сама же выбирала. Сухо, голо. Как на ладони всё видно и высоко — как ты хотела. Только жара летом, как на картошке, вот и не растет.
— Картошка-то готова! — эхом объявила с кухни бабушка Оля. — Можно садиться!
***
Торт бабушки Раисы не осилили даже наполовину.
— Я так плакала, когда думала… Ну, что вы малыша не увидите, — Таня чуть слышно всхлипнула на пороге детской комнаты.
— Что ты, внучка, увидели! — воскликнул дед Даня. — И через год ещё посмотрим. Он будет бегать уже…
— Давайте за память, — предложила бабушка Оля. — Спасибо, что помните! Пока живые помнят хоть немного, нам дорога открыта!
— Токмо штоб по святкам назвали! — встрепенулась вдруг бабушка Глаша.
— Мам, да молодые сами разберутся…
— В тех святках одни Евстафии и Спиридоны… — буркнул Михаил себе под нос.
— Это ещё почему? — вклинилась бабушка Оля.
— Михаил прав, святки совершенно не обязательны, — кивнула бабушка Раиса. — Есть, например, замечательное имя Афанасий…
— Только через мой труп!
— А может, они уже присмотрели какого-нибудь Эдварда или Карла! — деду Дане явно нравилось подливать масло в огонь семейной склоки.
— Рая, да не приставай ты к ним! — подал голос молчаливый дед Андрей. — Им же с этим жить, не нам.
— Отродясь у нас никаких Карлов не было! — хмыкнула бабушка Оля и покачала головой. — А всё-таки не тяните с именем. И документы быстрее оформите, и нервов меньше.
— Да не останется он безымянным, всё они придумают! — вспылила Катерина и вдруг осеклась. Из детской комнаты раздался резкий, душераздирающий плач.
Семья застыла на мгновение, а потом в дверях показалась растерянная Таня…
— Ну-ну, — бабушка Оля мгновенно забрала малыша из рук внучки. — Не бойся, сейчас научим. Не зря же я до самой смерти педиатром проработала…
Младенец притих. Плач стал мягче, протяжнее — уже не напуганный, а жалобный.
— Я вам укропной водички оставлю, — доверительно шепнула Михаилу бабушка Раиса. — Если будут колики, поможет. Проверено…
И вдруг комната качнулась, поплыла, наполнилась теплом и спокойствием, как будто кто-то невидимый накрыл всех тяжёлым ватным одеялом.
— Баю-баю, зы́баю,
Дед пошел за рыбою.
Матушка — коров доить,
А бабушка — уху варить.
Бабушка — уху варить,
Малых деточек кормить…
Бабушка Глаша пела мелодично и ласково, и постепенно с её голосом, как притоки с рекой, слились голоса остальных. Они пели ту колыбельную, которую когда-то и сами слышали во младенчестве, которую позже пели своим детям…
Малыш успокоился и задремал, а мимо него текли дни и года, менялись стены комнаты и пейзаж за окном, деревня превращалась в город, а город — обратно в деревню, которой он был, когда только родился, и о которой не забывал ни на секунду в своей новой жизни. Солнце медленно скрывалось в высотках, за деревянным забором, за кромкой пустого поля.
***
Дед Андрей прощался последним. На пороге задержался, помял в руках старомодную фетровую шляпу:
— Только, Танюшка, не надо в мою честь. Семья семьёй, а судьба у меня непростая была. Зачем правнуку такое давать?
Он вздохнул, чуть заметно махнул рукой и растворился в воздухе прихожей.
Гости исчезли, снова стали фотографиями на старом Танином пианино. Большое фото в рамке — молодожёны Оля и Андрей позировали в ателье, почти такое же — с Раисой и Даниилом, только рядом с ними сидел мальчик — сын Коля. Маленькая, чудом сохранившаяся фотография на документы была вставлена в угол рамы — с неё смотрела древняя сухонькая старушка.
Ночной город из окна казался поляной со светлячками. Ни одной звезды не было видно — на их месте, в красноватом небе, горели окна: золотые и сизые, яркие и тусклые. Из одних доносились звуки мелодий, из других — голоса, третьи гасли перед наступающей полуночью.
А в квартире на семнадцатом этаже едва заметно сплетались следы ушедших гостей: тающие запахи печёного гуся, мяты и старомодного одеколона.
— Не плачь. Помнишь, сегодня нельзя плакать, — Катерина тронула дочь за плечо, и та уткнулась носом в её фартук — как была, сидя на стуле. — Ну-ну, Танюш… Все же вернутся через год: и бабушка Оля, и дедушка Андрей…
— А ты?
Мама помолчала, обняла её крепко и ласково, как маленькую:
— Я всегда с тобой, ты же знаешь. Только не всегда во плоти…
Они помолчали ещё немного.
— Мам, прости… За папу. Я же его только по фото знаю… Извини. Я сама думала, что если посмотрю подольше, то, может, вспомню? Может, он в этот раз всё равно придёт, хоть ты уже и не можешь его вызвать. Но у меня не получилось.
— С чего ты взяла?
Катерина лукаво улыбнулась и повернула голову туда, где мирно посапывал новорождённый внук.
Стрелка качнулась и остановилась ровно на двенадцати.
Михаил заглянул в комнату. Заплаканная жена сидела в одиночестве у кроватки сына и улыбалась.
— Знаешь, — она задумчиво крутила в руках старую чёрно-белую фотографию: Катерина в белом платье и молодой мужчина рядом с ней. — Кажется, я только что придумала ему имя.
Автор: Анастасия Кокоева