Предгрозовье
Что-то напутали в небесной канцелярии. Природа, уверенно шагавшая по графику в зиму, вдруг выкинула фортель. В конце октября, неожиданно потеплело. Днем температура воздуха поднималась до двадцати и больше градусов, хотя ночи были достаточно прохладными. А ведь еще недавно было совсем холодно, даже снежная крупка выпадала. Метеознатоки с экрана телевизора объясняли это неожиданное природное явление, только мне было не до того.
Я с тревогой ждал вестей от деда Валериана. Подходил к концу срок, который отвели врачи жене Валериана, Лукьяновне. Страшный диагноз «рак» не оставлял никаких надежд на благополучный исход, хотя наивно верилось, что произойдет чудо и Лукьяновна выздоровеет.
Не хотелось думать, что не будет больше Лукьяновны, не увижу ее больше, не услышу ее чудный деревенский говор. Так шли дни…
И черный день настал. Утром позвонил дед Валериан и коротко сказал в трубку: - Приезжай! Лукьяновна померла!
Пока я переваривал услышанное и хватал ртом воздух, Валериан отключился. Только короткие гудки теперь слышал я. Медленно положил трубку и сел на стул. Я впал в ступор. Новость оглушила. Дед Валериан и Лукьяновна были моими единственными друзьями. И ведь знал, что это произойдет, но все равно, состояние мое было такое, будто мне хорошо треснули по голове.
Я взглянул на часы. Автобус, которым можно было бы добраться до деревни Валериана, уже ушел.
Теперь надежда была только на заржавленный «Жигуль» соседа Митяя, которым иногда пользовался и я. Только бы Митяй не собрался куда сам, твердил я про себя, пока поднимался на этаж выше. Митяй был дома. Выслушав просьбу, он молча протянул мне ключи от машины.
-Хвораю я! – сказал он. – Пользуйся сколько надо. Ах, Лукьяновна, Лукьяновна! Вот оно как бывает…Пожалуй, я тоже ее помяну! Поклонись там ей от меня!
Митяй знал и Валериана и Лукьяновну. Иногда мы закатывались к ним в деревню порыбачить, посидеть с удочками.
Беда не приходит одна. На полдороги «Жигуль» вдруг зачихал и заглох. В ремонте авто я ни бе, ни ме. Пришлось бы мне загорать долго, если бы не мужик на старом «Уазике», остановившийся стрельнуть у меня сигаретку. Узнав о моей беде, засучил он рукава и провозился с машиной часа полтора. Потом громко хлопнул капотом и сказал: «Езжай, земляк!» Я протянул ему все что у меня было – триста рублей. Мужик аккуратно отделил полторы сотни, сказал, что на поллитра ему хватит и укатил. Добрался я до места, когда на часах был уже третий час. Я подкатил к домишке Валериана. Около дома было пусто.
-Опоздал! – огорчился я. – Небось на кладбище все!
Я вылез из машины и хлопнул дверкой. В открытое окно выглянул Валериан.
-Это ты, Гейка? Заходи!
Валериан встретил меня во дворе. Мы обнялись и сердце мое сжалось от боли. Валериан стал как будто ниже ростом и усох весь. Он оторвался от меня и взглянул мне в лицо. Слезы текли по его щекам.
-Вот, дед Гейка! Один я остался!
-Схоронили уже? Опоздал я?!
-Схоронили, Гейка! Припоздал ты!
-Машина сломалась по дороге! Вот беда-то, вот беда! Не попрощался я с Лукьяновной.
-Покойница тебя вспоминала. Да, ладно…что уж теперь! Давай-ка, присядем! Что-то ноги меня не держат совсем. А никого на похоронах не было. И хоронил я ее сам. Сосед Демьян помогал только. Так Лукьяновна наказала.
-Как же так? Не по нашенски это как-то? А люди то что же? Проститься не пришли? Как то это всё…не по русски!
-Может и так! Только сказала Лукьяновна перед кончиной своей: мать, мол, меня одна родила в поле. Никого не было. И когда меня не станет, схорони меня один, Валерианушка! Не зови людей! Потому сам и домовину сколотил, сам свез на кладбище, могилку вырыл сам и схоронил. Покойница так велела. А проститься со всеми она успела все же! За день перед кончиной вдруг полегчало ей. Уж я то обрадовался. Встала ведь, Лукьяновна. Встала и говорит, помоги, мол, одеться! На свежий воздух выйти хочу, на солнышке посидеть. Вывел я ее, усадил на лавочку у ворот. Посидела Лукьяновна и говорит вдруг, чтобы позвал я всех наших, деревенских. Скажи, мол, Лукьяновна со всеми проститься хочет. Я ей, что ты удумала старая, выздоровеешь еще, на поправку вон пошла! А она мне, позови, да позови! Пришли все наши, деревенские. И говорит она всем: «Спасибо, люди добрые, что пришли! Проститься с вами всеми хочу, потому как умру в ночь! Не держите на меня обиды, ежели что было неладное меж нами». Слёз тут было…Простилась Лукьяновна с каждым, прощения попросила! А потом отвел я ее в дом, прилегла она. Посплю, говорит, приморилась что-то я! Ты, Валерианушка, тоже меня прости, что оставляю тебя одного. Наклонись ко мне! Наклонился я, а она меня в лоб поцеловала. Ступай, говорит, друг мой милый! Отдохну я, посплю малость. Вышел я, слезами давлюсь. А Лукьяновна заснула. Так во сне и отошла, моя милая! Я и не заметил, когда она дышать перестала. Вот такие дела!»
Валериан замолчал и вытер слезы.
Молчал и я, потрясенный этим рассказом. Как просто и, в чем-то величественно, уходил из жизни Человек…
Дико все это. Светит солнце. Тишина. Из дома слышится негромкий разговор. А человека нет…И больше не будет. Никогда.
-Ну, пойдем в хату, пойдем! Там одни мужики остались. Бабы наши деревенские, да старушки помянули, да и разошлись, а несколько мужиков остались. Поминаем да невеселые разговоры ведем. Так что пойдем, дед Гейка, пойдем! Помянем покойницу, царствие ей небесное, подруге моей незабвенной!
Мы вошли в дом. За столом с немудреной закуской сидело человек пять мужиков. Стояла «гусыня», бутыль в два с половиной литра, наполовину наполненная сизым самогоном. Я поздоровался с мужиками, некоторых я знал по прежним приездам к Валериану.
-Припозднился ты, дед Гейка, припозднился! Вот кутьи одна ложка осталась всего. Ну, да тебе хватит покойницу помянуть! Давайте, мужики, еще раз помянем Лукьяновну! Пусть земля ей будет пухом! – сказал Валериан, протягивая мне стакашек с самогонкой. – Извини, Гейка! На водку денег нет…
-Да будет тебе Валериан! - сказал я. – Царствие небесное тебе, Лукьяновна! Хороший человек от нас ушел! Помянем, мужики!
Все выпили. Закусив кутьей, я перешел к остаткам другой небогатой снеди на столе, а сам рассматривал мужиков. Судя по всему, «гусыня» на столе была уже не первая, но мужики сидели, практически, трезвые. Разве только мрачные очень. Знаю такое состояние, когда можно много выпить, а хмель тебя не берет.
-Да-а! Хорошую жизнь прожила Лукьяновна! – задумчиво сказал мужик, которого я знал по деревенскому прозвищу КарЮка.
В тишине послышался отчетливый скрежет зубов. Наискось от меня, сидел мужик, прозвище которого было ШебаршА. Дом его был третьим от домишки Валериана. Мужик был с характером. Он снова скрежетнул зубами и замотал головой.
-Прожила??? – мрачно протянул он. – А может промучалась? Разве мы живем? Пусть каждый подумает – с рождения до сегодняшнего дня это жизнь была? А сейчас мы что живем? Существуем! Живут другие! А мы существуем, выживаем! Чтоб еще день протянуть, потом еще день! Потому как не хочется уходить в землю. Мучаемся и на чудо надеемся – вдруг дадут хоть годик пожить по человечески. Живут другие! Вот там за рекой…..Вот они живут. Снова вспять все вернулось. Бояре и холопы. Они бояре. А мы быдло посконное. Не люди даже. Пока нужны были – скотиной рабочей были, а теперь никто мы. И сдохнем завтра – не вспомнит никто!
Я знал, что такое «там за рекой». Когда-то простирался там удивительной красоты луг, за которым стеной стояли сосны мачтовые, лес, куда ходили за грибами, да ягодами. Теперь и не пройти в лес. Как-то незаметно, как грибы-поганки по весне, выросли там не дома, а дворцы, что арабского шейха в тоску вгонят. Заборы высоченные, как стены крепостные. И таблички везде «Частная собственность. Прохода нет!» Каналы от реки прорыли, прямо к домам, откуда на катерах выскакивали и с ревом по реке гоняли. Развеселая там жизнь текла. Фейерверками озарялись ночи, гульба шла неделями.
А по эту сторону реки – бывшая деревня. Сохранилось в ней может дворов двадцать, не больше. И доживали в ней свой век старики и старушки, в основном. Самому молодому из жителей за пятьдесят было. И никакой работы, ибо не стало совхоза. Поля бурьяном заросли. Фермы животноводческие обрушились. Картинка та еще. Почти послевоенная.
Так и появились эти два мира. С одной стороны избы разваленные, да заколоченные. С другой - наглое, бьющее по глазам бахвальство, богатством сумасшедшим кичащееся. А между ними – река.
Вот тогда я и понял, что значит слово «водораздел».