А дальше было еще страшнее. Лукьяновну оперировали. Видимо, разрезали, посмотрели, зашили снова и сказали Валериану, что надежды никакой. Разве только везти в Германию, где берутся такие операции делать, но стоит это восемьдесят тысяч. Валериан только потом понял, что не российских, которых у него все равно не было, а евро.
После операции Лукьяновна вдруг пожелтела вся, как лимонная корка, стонала только и бессильно шептала, чтоб домой увезли ее. Теперь она лежала дома, а мы с Валерианом мрачно курили на скамейке у ворот.
-Знаешь, Гейка! Я не могу ей в глаза смотреть! Она все понимает, хотя я ее успокаиваю. Мол, выздоровеешь, обязательно! И она соглашается! Так и врем друг другу! Не могу больше, господи! Не могу-у-у! – старик заплакал.
Я обнял старика за плечи, прижал к себе его сухонькое тело и с тоской подумал, а ведь так и подомрет, не дай Бог, мой друг Валериан от тоски и обиды на жизнь.
И в этот момент мы услышали странный звук, даже оглянулись по сторонам, пытаясь понять его происхождение. Звук повторился…Снова…Снова…
-Что это, господи помилуй? Журавли???
И точно. Слева, довольно высоко в небе приближалась к нам стая журавлей.
-Припозднились что-то они! – сказал Валериан.
Отчетливее становились голоса. Они – то всегда трогательны своим печальным звучанием, а сейчас, для нас, вообще казались криками беды. Не курлыканье это было, а тревожные вскрики.
И природой заведенный порядок, которым всегда летят журавли, был нарушен, казался странным. Не было привычного взгляду треугольника. Внутри стаи журавли перелетали с места на место, зачем - то кружили.
И только когда они приблизились, стало ясно, что происходит. Один журавль словно вываливался из строя, нарушая его порядок. Он заваливался на бок, бессильно уходил вниз. Крылья его махали судорожно, беспомощно.
Другие журавли, продолжая движение вперед, кружили вокруг него. Они перестраивались на лету, ныряли под ослабевшего журавля, сменяли уставших, а те взлетали вверх, пристраивались в конце стаи. Только передний вожак и еще несколько птиц, следовавших сразу за ним по-прежнему неторопливо, оставаясь на своих местах, летели вперед, указывая путь всей стае.
Возможно поддерживал ослабевшую птицу поток воздуха снизу, возможно ее подталкивало вверх касание крыльев, но птица приподнималась вверх, поближе к остальным. И в тревожном хоре можно было уловить и обреченный крик отстававшего, и крики остальных, подбадривающие, напоминающие о надежде, о помощи…
-Что ж так припозднились, а? Может, ждали? Неужто ждали? Может, болел, а они…ждали?
Тревожные голоса становились тише – косяк удалялся, унося в этом тяжелом странствии своего ослабевшего, больного или раненого собрата…Птицы все так же перестраивались на лету, кружились внутри стаи. Вот их совсем не стало видно в серой пелене осеннего неба.
-Ты подумай! Птицы…птицы…а??? А мы, люди? Разве люди мы? Крокодилов порожденье!
Сердце вдруг защемило, будто я почувствовал свою вину. Перед кем? За что? Не знаю.
Доберутся ли до места эти удивительные птицы, не бросят по дороге своего товарища?
-Долетите, долетите, прошу вас! До жарких стран долетите! – мысленно молил я. - И вернитесь! Вернитесь обратно!
Рядом тяжело вздохнул Валериан. Наверное, он думал о том же.