Порожденье крокодилов
Дед Валериан тоскливо замотал головой и выдавил из себя: - Не могу! Не могу сиднем сидеть! Пойдем, Гейка, на свежий воздух…
Я молчал. Что творилось в душе деда Валериана понимал отлично.
Знакомо мне было это чувство. Страх, боль и обреченное бессилие. Бессилие оттого, что ничем не можешь помочь близкому и дорогому тебе человеку, которому судьба вынесла смертный приговор. И хотя гонишь от себя тяжелые мысли, надеешься на чудо, только все равно, в глубине души понимаешь, что это тщетно. Можно закричать, разорвать рубашку на груди, колотиться головой о стенку, только ничто не изменит неумолимого хода событий.
Умирала Лукьяновна, жена деда Валериана. Рак. В последней стадии. Врачи дали прогноз, что протянет она недели две-три от силы. Вчера мы привезли ее из районной больницы. Теперь она лежала в соседней комнате и ждала своего часа. Ее мучили жестокие боли. Приходила старушка, бывшая фельдшерица, колола Лукьяновне какой-то препарат, после чего боли на время стихали и Лукьяновна засыпала. Вот и сейчас она забылась, а мы с Валерианом сидели на кухне и молчали. О чем было говорить?
-Пойдем на улицу! Что-то сердце у меня жмет. Посидим немного. – снова сказал Валериан.
Я достал из кармана облатку валидола, выколупнул таблетку и протянул Валериану.
-Под язык положи и рассасывай!
Мы оделись и вышли на улицу. Присели на лавочке возле ворот и закурили. Был тот период осени, когда она начинает переходить в зиму. Еще не так холодно, но уже выпал небольшой снежок, который не таял, так и оставался на земле, словно мука просыпанная кое – где.
Неприятное это зрелище – пожухлая бурая трава и сквозь нее белые крапинки, будто густая перхоть в волосах.
Не люблю осень. Впрочем зиму я с некоторых пор тоже не люблю. То ли я стар стал, то ли зимы изменились навовсе, только снег и холод не доставляют мне такого удовольствия, как в юности.
И лето я тоже не люблю – жарко…
И весну не люблю, за то что раскисает все вокруг.
А люблю я ленинградскую осеннюю погоду.
Не Санкт-Петербургскую – в этом городе не был ни разу.
А вот в Ленинграде…Учился и жил там некоторое время. И осталось умильное чувство того осеннего периода, который не встречал больше нигде, когда не дождик, нет! Когда воздух насыщен влагой, изредка роняет капельки дождя, и вечерние огни отражаются в каналах, когда мрачная громада Михайловского замка таинственно темнеет слева, а Летний сад справа и фары автомашин отражаются на асфальте… И воздух, который хочется черпать и пить горстями…
Занятый выяснением отношений со временами года и своими воспоминаниями, я только сейчас почувствовал, что Валериан что-то говорит.
…как же так, а? Куда же все подевалось? Честь, совесть, стыд? Или их и не было никогда у людей, только я, по дурости, не замечал этого, а? – горестно вопрошал Валериан.
Я понимал о чем он, поскольку слышал эти слова уже не в первый раз. Валериан начинал этот разговор снова и снова, будто силился получить от меня ответ. А я, глядя в его старческие, со слезой, поблекшие глаза, не знал, что ему ответить, как успокоить, потому что и сам не понимал, что же происходит в этом мире, что в одночасье стало с людьми?!
Когда Лукьяновне стало совсем худо и скрыть от Валериана боль она не смогла, тот кинулся на почту – звонить в райцентр, в «Скорую помощь». Ему ответили, что «Скорая» не выезжает по деревням - не пройдет машина по раскислым дорогам, а больную надо самим родственникам доставить в райцентр, в больницу. « На чем доставить?» - закричал в трубку Валериан. «Понятия не имеем, хоть на себе – это ваши проблемы!» - ответил равнодушный голос.
Никакого транспорта в деревне не было. Старик усадил Лукьяновну в тележку на четырех колесах, в которой возил торф на огород, и волок тележку шесть километров до автотрассы. Это по осенней-то размокшей дороге!!! Да еще и дождик пошел, как назло.
На трассе Валериан пытался поймать попутную машину, только все проезжали мимо. Наконец, остановился какой - то служебный автобус «Пазик». И был он совершенно пустой, но «водила» заломил такую цену, что Валериан только рот раскрыл. Делать было нечего – сторговались, поехали!
В больнице принимать Лукьяновну не хотели, потому что, впопыхах, Валериан забыл дома медицинский полис Лукьяновны. Он бегал по больнице, хватал за рукава медсестер и врачей, но видел только стеклянные глаза.
В кабинете главврача старику стало худо и он упал, схватившись за сердце. Все-таки Лукьяновну положили в палату, а Валериану сделали укол и выпроводили.
Переночевал он на вокзале, объяснил дежурному милиционеру свое положение. Утром пришел в палату к Лукьяновне, открыл дверь и чуть не задохнулся от запаха человеческих испражнений. За больными никто не убирал и совсем немощные ходили прямо под себя, лежали так до прихода родственников.
«Забери меня, Валерианушка!» - в голос плакала Лукьяновна.