Из донесения графа Аркадия Ивановича Моркова государю императору Александру I
13 (25) декабря 1801 года
Всемилостивейший Государь! Со времени моего прибытия во Францию, я постоянно старался изучить истинное состояние этой страны и действительное положение Бонапарта (9 ноября 1799 года вернувшийся из Египта Наполеон в ходе переворота 18 брюмера захватил власть во Франции).
Мне удалось извлечь некоторые сведения из моих разговоров с несколькими лицами, который казались мне наиболее сведущими и беспристрастными, и вследствие того я осмеливаюсь представить здесь В. И. В-у собранные мною мнения, считая своим долгом повергнуть их на высочайшее усмотрение.
Столько энтузиазма, потраченного на личности, ныне забытые и презираемые, столько перемен и бедствий превратили французов в самый равнодушный народ мире. Он уже ничего твердо не желает, не уважает никого по убеждению и принимает ныне мнение Европы за свое собственное.
Это мнение Европы (здесь временные военно-политические союзы европейских государств, стремившихся к восстановлению во Франции монархической династии Бурбонов, павшей в период французской революции 1789-1799 годах) столь благоприятно для Бонапарта, что можно утвердительно сказать, что он обязан ему тем значением, которым он пользуется во Франции, и Амьенский конгресс (здесь был собран для завершения войны между Францией и Англией 1800-1802 годов) служит ныне главнейшим обеспечением его власти.
До тех пор, покуда будут продолжаться переговоры о мире никакая партия не будет довольно сильна, чтобы мечтать о его низвержении, потому что все партии страшатся возобновления войны, и ни одна из них не имеет готового человека, способного заменить Бонапарта. Притом никто не пожелает его падения, чтоб заменить его человеком революции.
Чтобы составить себе верное понятие обо всех данных "за" и "против" Бонапарта, следует беспристрастно вникнуть в подробности его положения. В иностранных государствах составляют себе о нем высокое понятие и в то же время не считают весьма трудным его свергнуть. Во Франции совершенно противное; интересы ему враждебные оценили его по достоинству, но все вообще убеждены, что его падение может еще долго колебаться.
Из различий этих двух мнений проистекает, что значение, которым он пользуется в Европе, положительно упрочивает его власть во Франции и что те короли, которые опасаются, чтобы упрочение похитителя престола не служило опасным примером для всех народов, служат главной причиной этого упрочения по своему отношению к Бонапарту, исполненным чрезвычайного уважения.
Быть может в настоящее время оно и не могло быть иначе, потому что прошлым всегда определяется будущее; но зато и не следует заблуждаться: покуда будет продолжаться Амьенский конгресс, Бонапарт будет несокрушимо властвовать на престоле Бурбонов. При всяких других обстоятельствах он был бы только человеком революции; в этом случае он действительно человек - Франции.
По окончании Амьенского конгресса, он лишится главного своего преимущества, и тогда придется только исследовать его в его отношениях к революции, и эти отношения мне кажутся следующими.
Во Франции существовали только две партии, роялисты и философы; последнее наименование заключает в себе все оттенки республиканцев и революционеров. Роялисты весьма многочисленны и не имеют никакого значения, потому что они не составляют действующей партии и еще долго не будут в состоянии влиять на события; тому причина весьма простая: со времени революции роялисты никогда не имели вождя внутри государства.
Даже Людовик XVI им не был. Они постоянно видели вне пределов Франции Бурбонов и вельмож, которых имена могли бы служить им точкой опоры; они возлагали все свои надежды на успехи иностранного оружия. После заключения мира (8 октября 1801 года в Париже между Францией и Россией был подписан мирный договор), роялисты внутренне смущены.
Правда, что в те времена, когда революционные партии истребляли друг друга, всегда которая-нибудь из них сближалась с партией роялистов (здесь сторонники династии Бурбонов в период Великой французской революции и Реставрации), чтобы заручиться общественным мнением, которым действительно одни роялисты располагали; но партия, примыкавшая к ним, или губила их в случае своего падения или покидала их после своего торжества.
Такова поистине должна быть постоянная судьба роялистов, всегда обреченных искать вождя извне для того, чтобы иметь некоторое значение. Когда все революционные партии между собой согласны или прекращают волнения, партия роялистов впадает в полнейшее ничтожество.
Таково ее положение в настоящую минуту; следует считать ее сильнейшей в общественном значении и слабейшей в действии. Все что она может - это содействовать к возбуждению раздоров между другими партиями; все, что она призвана делать в настоящее время это приготовлять восстановление всех понятий и обычаев, благоприятных для монархии, и полагают, что она ныне выполняет свой долг и действует по мере своих сил.
Со времени революции философы постоянно властвовали над Францией, за исключением господства террора, и в их глазах величайшее преступление Робеспьера, которое обрекло его на смерть, состояло в том, что он выражал к ним презрение в своих речах или смешивал их со своими жертвами; они возвышали и низвергали лиц ему наследовавших; они создали Бонапарта; они поддерживают его в минуты колебаний и втайне, но с успехом, на него нападают, когда он пытается подвигаться без них; они составляют его величайшую опору и главнейшую его опасность.
Путем учредительного собрания "философия" освободила французов от всякого уважения к старым учреждениям (в основе этого интеллектуального движения лежали рационализм и свободомыслие (отказ от Бога и торжество разума). Есть мнение о привязке границ эпохи Просвещения к двум революциям: Славной революции в Англии (1688) и Великой французской революции (1789); Вольтер, Монтескьё, Руссо, Дидро, Монтень, Декарт - общая их черта, - господство рационализма, направившего свою критику во Франции на вопросы политического и социального характера, тогда как немецкие просветители этой эпохи были более заняты разрешением вопросов религиозных и моральных (от ред.)).
Ей обязаны этой личиной представительного правительства, которая изменяется по форме, но никогда по существу, которая приводит разум в смущение, но удовлетворяет стольким требованиям и в этом отношении составляет драгоценнейшую принадлежность тех, кто верит, что достаточно одного разума, чтобы достичь всего, а таково большинство во Франции.
Философия не могла продлить революционного упоения; она даже не скрывает ужаса, возбуждённого столькими преступлениями; но она приобрела себе сообщников:
1) между похитителями имений духовенства и ссыльных;
2) среди людей, непосредственно принимавших участие в убийствах;
3) между теми, кто воспользовался оглашением стольких разрушительных и безнравственных законов.
Она всякий день приобретает соучастников с помощью денег, расточаемых мыслителям на всех значительных и мелких должностях. Она управляет Бонапартом, как она управляла директорией; она делает его ответственным за все прошлые несчастия, вынуждая его конституционным образом к продолжению их последствий; одним словом, философия господствует над первым консулом еще более, чем над Францией.
Изумительная быстрота, с которой он лишился своей популярности, доставленной ему заключением предварительного мирного договора с Англией, ясно предвещает всякому знакомому с революцией определенное намерение отделаться от него, как только окажется возможным обойтись без него, и полагают, что с окончанием Амьенского конгресса наступит для него срок прекращения всякой пощады со стороны философской и республиканской партии.
Здесь кажется особенно уместным одно весьма важное замечание. Бонапарт встречает владык (здесь союзников) между философами и соперников среди генералов не согласных снизойти до роли царедворцев; а таковых большинство. Одних удерживает известная спесь, других самая грубость их обращений, а всех вместе честолюбие.
Итак, он обречен действовать среди республиканцев, которые с трудом признают его своим вождем, но никогда не захотят видеть в нем своего властелина; среди роялистов, которых обычаи он вынужден сносить, потому что они расположены в пользу единовластия и среди военных, которых нетерпение заменить его не всегда умеряется внешними формами. Это положение невыносимо, так что его власть менее прочна после двух лет незаконного пользования, чем в первый день.
Хотя эта истина существует на деле, но небесполезно доискаться до ее причины. Философы, единственные творцы, единственные распространители, единственные подпоры революции, всегда опасались превосходства военной власти, и в течении десяти лет постоянной заботой их было отдалять от правления всякого, кто предводительствовал армиями.
Когда директория оказалась недовольно сильной, чтобы оградить республиканцев, они серьезно вознамерились отправить депутацию к королю, и в эту эпоху изнеможения все их требования ограничивались некоторыми условиями в пользу виновников революции.
В это время Бонапарт возвращается из Египта; философы приступили к обсуждению опасных сторон восстановления монархии и опасностей со стороны военного преобладания. Монархия показалась опаснее, потому что не оставляла никаких надежд, и Бонапарт был избран Философами.
Не смотря на ту репутацию, которой он пользуется в Европе, можно по истине утвердительно сказать, что нет ни одного генерала, кто на его месте не начал бы с того, что отделался бы от всякой революции.
Говорят, что Бонапарту это могло бы удаться; но он заимствовал у революции это притязание на умственное преобладание, столь смешное и опасное для всякого правителя, и он сделался наследником революции в то время, когда мог сделаться ее строжайшим судьей!
Таким образом, революция всей своей силой тяготеет над ним, и его положение становится ежедневно тяжелее. Он дозволил Философам связать себя, и всякое его усилие к свержению этого ига служит только к тому, чтобы сделать его еще тягостнее.
Республиканцы, страшившиеся всякого военного господства, ободрились, и они, по-видимому, временно сохраняют Бонапарта, считая его по справедливости среди всех генералов наименее упорным, хотя бы вследствие его притязания на всякого рода умственные силы и познания.
Из этого положения должна именно возникнуть первая революция. Философия и любовь к власти ведут взаимную борьбу в душе Бонапарта; философия и ненависть к военному господству сливаются в характере всех революционеров. Генералы ускоряют ход событий из зависти и честолюбия; роялисты выжидают, в убеждении, что каков бы ни был исход, он будет благоприятен для монархии в более или менее дальнем будущем. Такова картина, созданная мною в моих беседах с вышеупомянутыми личностями.
От этих же лиц я узнал, что до третьего числа нивоза (здесь покушение на улице Сен-Никез (фр. Attentat de la rue Saint-Nicaise), также известно как адская машина - покушение на жизнь Первого консула Франции Наполеона Бонапарта в Париже 24 декабря 1800 года. Хотя Наполеон и его жена Жозефина едва избежали смерти, несколько человек погибли и получили ранения), эпохи взрыва инфернальной машины, Бонапарт по-видимому клонился в намерению вернуть короля (здесь Людовик XVIII); но после этого события, в котором он подозревал некоторое участие этого государя, он отстранил эту мысль.
Впрочем меня уверяли, что даже и теперь он имеет около себя несколько личностей, которые приобретают его доверие и которым он дозволяет говорить ему об этом намерении, хотя он при этом ничем не обнаруживает, каково его личное мнение на этот счет.
продолжение следует