Но через несколько дней у калитки остановилась огромная, как бульдозер, черная машина, из которой легко выпрыгнула миниатюрная девушка с грацией косули – и оказалась адвокатом вежливого соседа. Она приехала только уточнить, когда именно планируется снос мешающего планам ее клиента строения, и дружески посоветовала, не заходя в обреченный дом:
- Знаете, Нина, э-э… – заглянув в бумажку, – Алексеевна… Я вам просто по-человечески говорю, из сочувствия, так сказать: не доводите вы дело до суда, честное слово: сколько денег, нервов, здоровья, потратите, а конец все равно один: документы я изучила – судье, собственно, даже колебаться не из-за чего, настолько там все ясно… Нет, я понимаю: обидно, и всякое такое… Подставил вас отец ваш – что тут скажешь… Трудно его теперь осуждать – время другое было… Но вы и сами о современных документах не позаботились. А начали бы процесс межевания – так и всплыли бы все эти факты…
Тогда Нинон предложила выкупить несчастный спорный кусок земли: посоветовавшись с зятем и дочерью, она уже успела прийти к выводу, что не так уж это и дорого, и вполне по силам им поднатужиться да и наскрести по сусекам стоимость сотки здешней не самой дорогой земли…
- Да ну, что вы! – махнула рукой девушка из бульдозера. – Это не обсуждается. Моему клиенту не копейки ваши нужны, а земля, которой, как он считает, у него и так маловато окажется. Поэтому он, может, и остаток вашего участка за бесценок прикупит, если вы новый дом строить не надумаете, – так что вам еще и прибыль какая-никакая выйдет, не грустите очень уж… В любом случае, закон на его стороне, так что…
Так что «Долой Нинон, Нинон, Нинон, / Долой Нинон Ланкло…». Она сама переделала так свое имя из простенькой, как ей девчонкой казалось, Ниночки – когда, лишь прочитав в отрочестве рассказ Эдгара По, еще не знала, кем была на самом деле та Нинон, о которой пелось[1].
Долой, Нинон.
Время умирать.
*
А судью эту она, несомненно, раньше видела. Неподвижное лицо женщины казалось не высеченным из мрамора – а грубо вытесанным из тусклого камня, но нет-нет и проступала в нем будто некая странная прозрачность, и тогда в глубине, как лик прекрасной утопленницы под грязной водой, обозначались очень знакомые, даже чем-то милые черты… Песочница, соседская девочка, какой-нибудь подаренный или отнятый совочек? Не то, не то… бери выше – обеденный стол в детском садике, ты давишься сухим крупитчатым творогом, а напротив – золотистые кудряшки? Нет, почти всех детсадовских Нинон помнила, да и фотографий много осталось… Что тогда? Что?
- Ответчица, а закон о необходимости межевания вас не касался?! – два стальных буравчика свирепых глаз впились в ее лицо, пронзительный голос полоснул по сердцу – и вопрошаемая уже торопливо и угодливо вскакивала со стула, как не выучившая урок школьница, вызванная к доске, как ее собственный гневный окрик, случалось, во время о́но выдергивал из-за парты нерадивых учеников.
- Я… Мне… – точно так же, как и они, мемекала Нинон, не поднимая глаз. – Мне просто не казалось, что это так срочно…
Если честно, она и вовсе об этом не задумывалась, привыкнув, что всей скучной документацией сначала ведали родители, а потом муж, – поэтому даже счета с трудом оплачивала, вовсе не вглядываясь в заведомо непонятные цифири, – и с восторженным недоумением думала о тех храбрых своих знакомых, которые не только заново перемножали их, но еще и подавали какие-то протесты и требования итоговые суммы – пересчитать! Нинон же родилась с почти недееспособным левым полушарием, пригодной исключительно к гуманитарным наукам, и все, что касалось подсчетов и замеров, вызывало в ней настоящий мистический страх. Но и отец, и муж у нее оказались с головой и руками, причем, второй, как она довольно нескоро додумалась, был подсознательно выбран ею под стать первому: такой же основательный, сосредоточенный молчун и добытчик, мастер на все руки и твердое плечо – несокрушимое, предназначенное служить вечной опорой… Инженер, который настолько любил свою работу, что и дома все время высматривал объекты, требовавшие основательного доведения не только до ума, но и до совершенства… Оттого и в детстве ее, и в юности, и в зрелости дома у них все идеально работало, повсюду тарахтели и жужжали какие-то дополнительные моторчики, семью не страшило ни летнее отключение горячей воды, ни зимнее, всегда предательское, – отопления. На даче сооружен был собственный водопроводик на связи с колодцем, отведена почти городская канализация, установлен паровой котел в подвале, под зимние нужды (на Новый год, например, приехать – чем не счастье?) переоборудован второй этаж, да и весь дом, изначально деревянный, со временем оделся добротным желтоватым кирпичом, обзавелся зеленой железной кровлей… А когда молодая еще Нинон заикнулась мужу о том, что жаль, дескать, в плохую погоду нельзя пить кофе на балкончике с видом на залив и далекие кораблики, то балкончик был немедленно превращен в утепленную лоджию… Он крепко любил свою очаровательно слабую, вечно нуждавшуюся в защите и наставлении жену, этот ее немногословный муж, так и не сумевший оплодотворить ее, но принявший, как родную, дочку от раннего, горького и недолгого институтского жениного романа – любил и старался сколь возможно облегчить обеим жизнь. Последним, что он сделал десять лет назад, перед тем, как молодым, только полтинник разменявшим, умереть «от сердца», никогда прежде не болевшего, – был тот самый кондиционер, далеко не у всех в те дни на даче имевшийся, сидя под которым спустя десять лет, незваный гость сообщил ей, что дом придется снести.
Даже теперь, когда суд уже шел полным ходом, Нинон большей частью оставалась ужасающе спокойной, потому что знала – да и все кругом говорили – что исход дела предрешен. Несколько жалких бумажек, представленных суду ее адвокатом, ровно ничего по существу не решали, а ходатайства о паре очень желательных запросов судья отклонила парой же ударов своего неспокойного молотка. Зато ходатайства противоположной стороны о приобщении, запрашивании и назначении только удовлетворялись – хотя с такой же неистовой злобой. Было совершенно ясно, что судья ненавидит всех фигурантов без исключения, и не только их де́ла, но и прочих, больших и малых. Действительно, с высоты судейской кафедры – чем должна была казаться пожилой измотанной женщине вся эта нечистоплотная и подлая возня с квадратными метрами, очернением ни в чем не повинных покойников, мелкими предательствами и грандиозными обманами? Какое ей дело было до протечек на чьи-то тупые головы и горбом нажитый бедный скарб, до невыплаченных грабительских кредитов и незаконных вселений в убогие жилища всех этих маленьких, жадных, обвиняющих друг друга в чудовищных злодеяниях никчемных человечков? И до чужих, никогда не виденных домов, полных неприятных запахов тлена? Какая ей разница, порушат завтра один из них или нет?!
[1] Нинон де Ланкло (1615-1705) – французская куртизанка, писательница, хозяйка литературного салона; в рассказе Э. По «Очки» упоминается только в куплете игривой песенки, напеваемой одним из персонажей.
Продолжение следует
Книги автора находятся здесь:
https://www.litres.ru/author/natalya-aleksandrovna-veselova/