Когда-то давным-давно она меня спасла. И я поверила, что она действительно может сотворить чудо. Я обратилась к ней, когда потребовалась помощь самому дорогому для меня человеку - моему сыну. И чудо произошло вновь.
Столько кровей было намешано в этой девочке: греческая со стороны папы, русская, немецкая и украинская по маминой линии, но победила явно греческая. И хотя я сама тогда была ребенком, но помню, что меня очень удивляло несоответствие ее внешности с именем. Очень красивую черноволосую девочку с классическими греческими чертами лица звали Настей. Настя была странным ребенком. Молчаливая, но при этом никого не стесняющаяся и решительная, она могла играть одна, хотя рядом было много детей, могла неожиданно подойти и завести всех какой-то придуманной ею игрой, потом неожиданно уйти и опять играть в одиночестве.
А я росла болезненной и робкой, у меня довольно рано обнаружились проблемы с сердцем, я часто лежала в больницах, и мама не разрешала мне играть с детьми в салки и прятки. Иногда я просто приходила на детскую площадку, сидела на скамейке и смотрела, как носятся друг за другом другие ребята, раскачиваются на качелях до самых небес, толкаются, дерутся, ссорятся, мирятся. Меня никто не трогал не потому, что моя мама об этом просила, нет. У детей есть какое-то шестое чувство, они сразу интуитивно понимают, кто член их стаи, а кто - нет. Сидя на скамейке, я изучала характеры дворовой детворы, перед сном, лежа в кровати, вспоминала события дня. Думала, как бы я поступила, если бы Борька толкнул меня, а не Ленку, что бы ответила задиристой Галке и справедлив ли был обмен, который совершили на моих глазах мальчишки...
РУКУ НА СЕРДЦЕ
Настя ко мне никогда не подходила, я была ей неинтересна. В ее игры я играть не могла, потому что она всегда придумывала бешеные, как говорила моя мама, забавы. По ее инициативе ребятня раскачивалась на качелях так, чтобы качели начинали проворачиваться и на какой-то момент смельчаки оказывались ногами к небу, головой к земле. Или Настя устраивала хождение по канату, которым служила длинная палка, закрепленная каким-то образом между деревьями или просто ящиками.
Вот как раз в тот день я наблюдала «канатоходцев». Мальчишки по очереди, держа в руках для равновесия еще одну палку, старательно вышагивали по Настиному «канату». Я так увлеклась этим зрелищем, что проворонила боль в сердце, хотя мама приучила меня при малейшем на нее намеке срочно глотать лекарство, которое всегда было у меня при себе. Увы, в тот день я спохватилась, когда «малейший намек» прошел и боль так сильно прихватила, что свет в глазах померк.
Последнее, что я увидела, - Настя внимательно смотрит на меня, поднимается с корточек и бежит ко мне. Когда я открыла глаза, поняла, что лежу на скамейке, моя голова - у Насти на коленях, а боли в сердце нет никакой. Я вообще себя прекрасно чувствовала, хотя обычно после приступов болела весь день. Настина ладонь лежала у меня на груди, как раз там, откуда обычно начиналась боль. Когда я попыталась сесть, девочка чуть сильнее нажала ладонью мне на грудь, и я осталась лежать.
Помню, я боялась того, что сбежится детвора и обнаружит меня во всем позоре и слабости моей болезни. Но вот странно: на нас никто не обращал внимания, канатоходцы ходили, шесты в их руках подрагивали, зрители хлопали в ладоши, когда кому-то удавалось пройти больше половины, и безжалостно хохотали, когда кто-то падал в начале пути. Дети - существа вообще безжалостные, именно по этой причине я всегда боялась их насмешек и презрения.
Затем Настя, внимательно посмотрев на меня, резко убрала руку, вскочила и побежала по своим делам. Я медленно села, на меня по-прежнему никто не смотрел, затем попробовала встать, и это получилось у меня легко, словно и не было никакого приступа. Я пошла домой и ничего не рассказала маме. Почему? Скорее всего, боялась, что она расстроится, испугается, никогда больше не пустит меня на мою скамейку смотреть на дворовых приятелей.
НЕЗРИМАЯ ПОДРУГА
Больше приступов у меня не было, уже через год я ходила на физкультуру вместе со всеми, правда, некоторые упражнения были мне по-прежнему запрещены. Настя с родителями уехала, и во дворе ходил упорный слух, что уехали они в Грецию, эмигрировали на родину папы, который родился и вырос в нашем городе. Мама фанатично таскала меня по врачам, но рентгены и УЗИ показывали нормально работающее сердечко и констатировали полное восстановление функций миокарда. Предположений у врачей было много, я не буду сейчас все их пересказывать, главное, что угроза моей жизни пропала.
Но в моем сердце, как это ни банально звучит, навеки осталась Настя. С ней я мысленно разговаривала по вечерам, лежа в своей кроватке, потом, подрастая, мысленно советовалась относительно своих любовных дел, рассказывала об институтских преподавателях, о подругах. Вообще-то я человек не очень сентиментальный и даже не до конца была уверена в том, что Настя спасла мне жизнь в тот день: многие врачи утверждали, что моя болезнь в какой-то момент просто «переросла» себя и отстала от меня. Да и, кроме того, я все время принимала лекарства, которые так или иначе обещали мне выздоровление, так что... Но, как бы то ни было, Настя осталась со мной, в моей душе, в моем сердце.
КРЫМСКИЕ СКАЛЫ
Я повзрослела, вышла замуж, у меня родился здоровый и очень красивый сынишка, которого я назвала Всеволодом, Севой. Настя стала «посещать» меня все реже и реже, она постепенно уходила, словно удостоверившись, что мне больше не нужна и что я прекрасно справляюсь без нее. В то лето мы всей семьей поехали на море, в Крым, даже маму мою с собой взяли. Мама всегда любила море, да и с Севой с удовольствием нянчилась, хотя слово «нянчилась» в данном лучае уже не очень и подходило: сынишке исполнилось девять лет. Мы приехали «дикарями», сняли небольшой домик на берегу моря. Прямо под нами был довольно высокий скалистый берег, и ночью так сладко было засыпать под звуки волн, бьющихся где-то внизу, что мне казалось, я даже слышала, как летят брызги и как они падают на песок.
Этот ужас случился в самой середине нашего отпуска. Сева сорвался со скалы, по которой он в общем-то привычно и довольно шустро лазил каждый день. Удар был страшный, мой мальчик повредил позвоночник, причем настолько серьезно, что врачи предрекли полную неподвижность до конца жизни. По каким только клиникам я его не возила, какие только светила его не осматривали. Один известный грузинский доктор сказал буквально следующее: «Только чудо может спасти его».
ФОТОГРАФИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
Чудо... И я тут же вспомнила Настю. Ее лицо словно выплыло из моей памяти и заслонило собой и доктора, и палату, в которой лежал мой мальчишка, и даже окно, за которым светило летнее солнышко. В тот же день я начала искать свою подругу детства. Я звонила людям, с которыми дружили ее родители, но этих людей либо не было в живых, либо они давно переехали, и никто не знал их телефонов. Я обошла всех соседей, которые помнили Настину семью, увы... Кроме того, что они много лет назад эмигрировали в Грецию, никто ничего сказать мне не мог. Одна соседка знала чуть больше: вроде из Греции они переехали в какую-то европейскую страну, но вот в какую, она то ли запамятовала, то ли просто понятия не имела...
Фамилия их была настолько распространена в Греции, что это было равносильно тому, чтобы искать Иванова или Петрова в России. В общем, через неделю активных поисков я убедилась в их полной безнадежности. И тогда, в отчаянии, я начала восстанавливать в памяти образ Насти, воссоздавая по миллиметрам черты ее лица. Я вспоминала ее глаза, их специфический прищур, ресницы, форму бровей, излом губ. Оказалось, что сделать это не так сложно: Настино лицо долгие годы было со мной, я успела изучить и запомнить его.
Когда Настя, словно наяву, стояла уже подле меня, я начала просить ее, умолять помочь моему ребенку. Я плакала, я сто раз по новой начинала рассказывать Насте, как он упал и что говорили врачи, потом срывалась на рыдания и просто молила о помощи. Муж, думая, что я молюсь Богу в комнате Севы, не трогал меня, не мешал, он сам переживал страшно в те дни. Сын наш лежал в больничной палате, подключенный к аппаратам, с капельницей и в полной неподвижности, только глаза его непонимающе смотрели на нас с мужем: «Почему вы не можете помочь мне, мама и папа?»
ЕСТЬ ДИНАМИКА
Я потеряла счет дням, проводя их все с Севой и только на ночь уезжая домой. Как-то в один из череды тех дней я сидела возле Севы, держа в руках его теплую безжизненную ладошку. Помню, что думала о том, какая тишина вокруг, - больница располагалась на окраине города, возле нее был большой парк, в котором никто никогда не шумел, не бегал и не кричал. Даже птицы в тот день не щебетали. И вдруг мне показалось, что в моей руке Севкина ладошка пришла в движение, шевельнулись пальчики, дрогнуло запястье. Я замерла и так сидела, не дыша, пока не начала задыхаться. Потом побежала за сестрой, та привела врача.
- Да... Есть небольшая динамика... - озадаченно, но спокойно и твердо сказал врач.
Господи, а как же ей не быть, если Настя, моя Настя!.. И с того дня медленно, но уже определенно Сева начал восстанавливаться. Врачи устроили консилиум и пришли к выводу, что в самом начале произошла ошибка в диагнозе и от нее пошли все прочие ошибки. Но меня это уже, поверите ли, не волновало. Мы забрали сына домой и вместе с массажистами, невропатологом и докторами помогали ему выздоравливать.
Он пока еще сам не ходит, мой сын, но может садиться, двигает руками и ногами. Потихонечку и очень недолго мы водим его по комнате и видим, что еще немного - и Сева пойдет сам. Вечерами я тороплюсь к своей Насте. Стоит мне закрыть глаза, как ее лицо возникает передо мной, и я пересказываю ей дневные события, наши успехи и неудачи. И я ни слова не рассказала о ней ни мужу, ни маме, они уверены, что произошла просто такая чудесная медицинская ошибка: врачи перепутали «в нашу пользу» диагноз Севы. Я не знаю, может, так оно и есть, никогда не буду их переубеждать. Но я так счастлива, что у меня есть моя Настя...